Никто и подумать не мог, что безнадежно больной доктор Лезник, коммунист и психиатр, будет десять лет играть на чужих разногласиях и в конце концов останется в выигрыше.
Мысли Мала перескакивают с новых коллег на его прежние занятия. Он думает о Лезнике, который сполна заплатил за все и что его договор с фэбээровцами стоил того: остатком своей жизни, который старик сам же укорачивает пристрастием к французскому табаку, он спас дочь от ужасов Техачапи — надругательств и злокачественной анемии. А ведь он сам поступил бы так же, случись такое со Стефаном. Без всяких колебаний. На столе лежат аккуратно разложенные текущие дела. Поглядывая на огромную стопку папок большого жюри, Мал принялся разбирать свои бумаги. Пишет записку Эллису Лоу с предложением, чтобы следователи добывали производные доказательства. Печатает сопроводиловки: папки с делами направляются молодому, недавно приступившему к работе помощнику окружного прокурора, поскольку Лоу целиком переключается на борьбу с коммунизмом. Убийство проститутки в Чайнатауне направлялось пареньку, полгода назад кончившему самый захудалый колледж в Калифорнии. Преступник — сутенер, любивший причинять боль утыканным железом искусственным членом, очевидно, выйдет сухим из воды. Два убийства негритянских подростков отправил молодому следователю, которому не было еще и двадцати пяти, парню толковому, но наивному. Преступник, главарь банды «Пурпурная кобра», открыл стрельбу по ребятам из ремесленного училища, предположив, что среди них могут быть члены банды «Красных скорпионов». «Скорпионов» там не оказалось, но лучшая ученица училища и ее дружок были убиты. Мал считал, что шансы парня отправиться за решетку — пятьдесят на пятьдесят: белых присяжных дела, когда черные убивают черных, не слишком волнуют и свой вердикт они часто выносят как бог на душу положит.
Вооруженное ограбление у казино «Касбах Мини Роберте» отправлено протеже Лоу. Составление кратких объективок на три дела отняло у Мала четыре часа, и даже пальцы у него от писанины онемели. Покончив с работой, он взглянул на часы — 15:10. Стефан уже должен вернуться из школы. Сегодня ему повезло. Селеста должна была пойти к своей подруге, живущей по соседству, трепать языком по-чешски, вспоминая довоенное житье-бытье. Мал сгреб пачку психиатрического компромата и поехал домой, испытывая детский соблазн остановиться у магазина для военнослужащих и купить себе пару серебряных капитанских нашивок.
Дом Мала в Уилшире — белый и большой, в два этажа. Он съел все сбережения Мала и большую часть его заработка. Для Лоры дом был слишком хорош: ранняя женитьба в пору половой горячки не оправдывала расходов такого масштаба. Мал купил его, вернувшись из Европы, в 46-м, зная, что Лора уходит и ее место занимает Селеста. Он чувствовал, что привязался к мальчику, как никогда не сможет привязаться к женщине, что второй брак был заключен ради спасения Стефана. Рядом с домом — парк с баскетбольными кольцами, бейсбольное поле; криминальная обстановка в округе близка к нулю, а школы в районе считаются лучшими учебными заведениями штата. Кошмары Стефана благополучно закончились…
Мал остановил машину на подъездной дорожке и пошел через лужайку, которую Стефан был обязан регулярно косить, что делал без особой охоты. Мяч и бейсбольная бита Стефана лежали на недокошенной полоске травы. Войдя в дом, Мал услышал голоса: война двух языков, которую он пресекал уже тысячу раз. Сидя на диване в комнате, где она обычно занимается шитьем, и жестикулируя, Селеста вдалбливает Стефану спряжение чешских глаголов. Мальчик сидит на стуле с прямой спинкой по другую сторону стола и играет наперстками и катушками, выстраивая их по цветам ниток с таким старанием, какое от него требует ненавистная лекция. Мал остановился возле открытой двери и смотрел на Стефана. То, что тот перечит матери, вызывало у Мала волну нежности к нему. Ему было приятно, что мальчик темный и толстенький, каким, очевидно, был его настоящий отец, а не худой и белобрысый, как Селеста. Сам Мал тоже блондин, что давало повод людям судачить о сомнительности их кровного родства. Селеста назидательно говорит:
— …и это язык твоего народа.
Стефан переставляет катушки, выстраивая из них домик, фундамент из темных, верх — из светлых ниток.
— Но теперь я буду американцем. Малкольм мне сказал, что сделает мне гри… гри… гражданство.
— Малкольм — сын священника и полицейский, он ничего не смыслит в традициях нашей родины. Это наследие, которым нужно гордиться, Стефан. Нужно его изучать, и тогда мама будет очень рада.
Мал видел, что эти слова не возымели никакого действия на Стефана, и улыбнулся, когда мальчик одним движением разрушил построенный домик, и глаза его вспыхнули:
— Малкольм говорит, что Чехословакия — это… это… это…
— Что, милый?
— Страна булыжников! Куча дерьма. Шайс! Шайс! По-немецки для мутти Селеста вскинула руку, остановилась и ударила по своим сжатым коленям:
— А вот тебе по-английски: ты — маленький неблагодарный негодяй. Ты позоришь своего настоящего отца, культурного человека, врача, а не этого компаньона шлюх и бандитов…
Перевернув столик, Стефан вылетел из комнаты прямо на стоявшего в дверях Мала, едва не сбив с ног своего рослого отчима. Мальчик обнял его за тАпшо и уткнулся головой ему в грудь. Мал стал успокаивать его, гладил одной рукой по плечам, а другой трепал волосы. Когда Селеста поднялась и увидела их, он сказал:
— Брось ты это наконец, слышишь?
Рот Селесты беззвучно шевелился: она не хотела, чтобы Стефан слышал бранные слова на своем родном языке. Мальчик еще крепче прижался к Малу, а потом отпустил его и побежал наверх в свою комнату. Оттуда послышался звон и дребезжание, и Мал понял, что это в дверь комнаты летят игрушечные солдатики Стефана.
— Ты знаешь, о чем он думает, когда ты с ним так говоришь, и все равно никак не успокоишься, — крикнул ей Мал.
Селеста поправила рукава шерстяной кофты — единственной ее любимой вещи из Европы, которая Малу была особенно ненавистна.
— Наин, герр лейтенант, — чисто по-немецки, настоящая Селеста, и вместе с ней Бухенвальд, газовая камера, человек при ней, майор Консидайн, хладнокровно его убивший.
Мал шагнул вперед и остановился в дверях:
— Бери выше. Капитан, фройляйн, и очень скоро. Главный следователь окружной прокуратуры, но и это не предел. Высокое положение, фройляйн. Чтобы ты помнила об этом, если я увижу, что ты дурно влияешь на моего сына. Тогда мне придется забрать его у тебя.
Селеста села, колени сжаты, неистребимая школьная привычка. Прага 1934 год.
— Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен знать эту максиму.
Убийственный аргумент. Мал со злостью пнул завернувшийся коврик и вышел на улицу. Сел на ступеньку крыльца и стал наблюдать, как собираются дождевые тучи. Снова застрочила швейная машинка Селесты. Наверху солдатики Стефана все стукали и стукали в потрескавшуюся дверь. Мал подумал, что скоро вся краска с солдатиков слезет, драгуны лишатся своих мундиров, и этот простой факт перечеркнет все, что ему удалось сделать после войны.
В 45-м он был майором, служил в военной полиции, временно расквартированной вблизи недавно освобожденного концентрационного лагеря Бухенвальда. В его обязанности входило снятие свидетельских показаний с заключенных, прежде всего тех, которых эвакуаторы медицинской команды считали безнадежно больными. Это были подобия людей, которые вряд ли могли дожить до момента, когда им представится возможность опознать в суде своих палачей. Процедура снятия показаний была настоящим кошмаром; только каменная холодность присутствовавшего переводчика помогала ему сохранять ледяное спокойствие, сдержанность, выдержку профессионала.
Новости с домашнего фронта были ничуть не лучше: друзья сообщали, что Лора путается с Джерри Данлеви, коллегой из убойного отдела, и с Баззом Миксом, коррумпированным опером наркоотряда и поставщиком наркотиков Микки Коэну. А в Сан-Франциско от сердечного недуга умирал отец, его преподобие Лиам Консидайн, ежедневно славший ему телеграммы, в которых умолял принять Христа.
Мал не любил отца и не думал удовлетворять его каприз. К тому же он сам целыми днями молил Бога о скорейшей и легкой смерти уцелевших узников Бухенвальда, чтобы избавить их от воспоминаний, а себя — от нескончаемого кошмара.
Отец умер в октябре. Брат Мала Дезмонд, король подержанных автомобилей в Сакраменто, послал ему телеграмму, полную обвинений в кощунстве и безбожии. Послание кончалось словами: «Ты больше мне не брат». Через два дня Мал встретил Селесту Гейштке.
Из Бухенвальда она вышла физически здоровой и несломленной, сносно говорившей по-английски, так что переводчик не требовался. Опрос Селесты Мал проводил без свидетелей. Темой их разговоров было ее сожительство с подполковником СС Францем Кемпфлером, ценой чего она выжила.
Рассказы Селесты, изобиловавшие подробностями, избавили его от ночных кошмаров лучше контрабандного люминала, который он глушил неделями. Они возбуждали его и одновременно вызывали отвращение, заставляли ненавидеть нацистского полковника и себя самого за постыдный интерес к половым извращениям в восьми тысячах миль от арены своих легендарных операций по искоренению проституции в Лос-Анджелесе. Селеста почувствовала его возбуждение и соблазнила его. С ней он попробовал все фокусы, которые она проделывала с Францем Кемпфлером, и влюбился в нее. Селеста гораздо изобретательнее разжигала его чувственность, чем безмозглая секс-бомба Лора. Когда он уже был у нее на крючке, она рассказала ему о своем покойном муже и шестилетнем сыне, который возможно выжил и был где-то в Праге. Опытный сыщик, неужели он не поможет ей найти сына?
Мал согласился. Это была проверка его сил и желание доказать Селесте, что он не просто любовник, ценящий пикантность в отношениях, и не грязный коп, каким его считали в семье. Он трижды ездил в Прагу, бродил наугад и ощупью по городу, расспрашивал людей, мешая чешские и немецкие слова. В домах родственников Гейштке он встретил враждебность: первый раз угрожали зарезать, во второй раз обещали застрелить, если будет совать нос не в свое дело, и он отступал. Он чувствовал страх, словно снова был патрульным в негритянских гетто Лос-Анджелеса, где по ночам царствуют копы из глубинки, где за спиной слышишь перешептывание и улюлюканье, потому что ты — слабак из колледжа, трус, который боится ниггеров. Стефана Гейштке он нашел во время своей последней вылазки в пражские трущобы. Бледный, темноволосый малыш с раздутым животом спал возле табачного киоска, завернувшись в обрывок половика, который ему одолжил торговец с черного рынка. Владелец киоска объяснил Малу, что мальчик пугается, когда с ним заговаривают по-чешски, хотя этот язык он понимал лучше всего. Когда его спрашивали по-немецки или по-французски, он отвечал только да или нет.
Мал взял мальчика с собой в гостиницу, накормил его и хотел помыть, но малыш поднял страшный крик. Мал оставил его мыться самостоятельно. После ванной малыш заснул и спал без просыпу семнадцать часов. Затем, вооружившись немецким и французским разговорником, Мал начал дознание, мучительнее какого ему вести никогда не приходилось. На то, чтобы составить связную историю жизни мальчика ушла неделя упорного молчания, долгих пауз, бессвязных ответов и безответных вопросов, и все время этих бесед мальчик старался держаться подальше от чужого дяди.
Селеста и ее муж были чешскими антифашистами, и перед тем, как обоих арестовали немцы, они успели оставить сына у близких родственников, которым всецело доверяли. Те бежали от немцев и спихнули мальчика дальним свойственникам, свояки оставили его друзьям, которые сбагрили малыша знакомым, замкнуто жившим в подвале маленькой провинциальной фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Мысли Мала перескакивают с новых коллег на его прежние занятия. Он думает о Лезнике, который сполна заплатил за все и что его договор с фэбээровцами стоил того: остатком своей жизни, который старик сам же укорачивает пристрастием к французскому табаку, он спас дочь от ужасов Техачапи — надругательств и злокачественной анемии. А ведь он сам поступил бы так же, случись такое со Стефаном. Без всяких колебаний. На столе лежат аккуратно разложенные текущие дела. Поглядывая на огромную стопку папок большого жюри, Мал принялся разбирать свои бумаги. Пишет записку Эллису Лоу с предложением, чтобы следователи добывали производные доказательства. Печатает сопроводиловки: папки с делами направляются молодому, недавно приступившему к работе помощнику окружного прокурора, поскольку Лоу целиком переключается на борьбу с коммунизмом. Убийство проститутки в Чайнатауне направлялось пареньку, полгода назад кончившему самый захудалый колледж в Калифорнии. Преступник — сутенер, любивший причинять боль утыканным железом искусственным членом, очевидно, выйдет сухим из воды. Два убийства негритянских подростков отправил молодому следователю, которому не было еще и двадцати пяти, парню толковому, но наивному. Преступник, главарь банды «Пурпурная кобра», открыл стрельбу по ребятам из ремесленного училища, предположив, что среди них могут быть члены банды «Красных скорпионов». «Скорпионов» там не оказалось, но лучшая ученица училища и ее дружок были убиты. Мал считал, что шансы парня отправиться за решетку — пятьдесят на пятьдесят: белых присяжных дела, когда черные убивают черных, не слишком волнуют и свой вердикт они часто выносят как бог на душу положит.
Вооруженное ограбление у казино «Касбах Мини Роберте» отправлено протеже Лоу. Составление кратких объективок на три дела отняло у Мала четыре часа, и даже пальцы у него от писанины онемели. Покончив с работой, он взглянул на часы — 15:10. Стефан уже должен вернуться из школы. Сегодня ему повезло. Селеста должна была пойти к своей подруге, живущей по соседству, трепать языком по-чешски, вспоминая довоенное житье-бытье. Мал сгреб пачку психиатрического компромата и поехал домой, испытывая детский соблазн остановиться у магазина для военнослужащих и купить себе пару серебряных капитанских нашивок.
Дом Мала в Уилшире — белый и большой, в два этажа. Он съел все сбережения Мала и большую часть его заработка. Для Лоры дом был слишком хорош: ранняя женитьба в пору половой горячки не оправдывала расходов такого масштаба. Мал купил его, вернувшись из Европы, в 46-м, зная, что Лора уходит и ее место занимает Селеста. Он чувствовал, что привязался к мальчику, как никогда не сможет привязаться к женщине, что второй брак был заключен ради спасения Стефана. Рядом с домом — парк с баскетбольными кольцами, бейсбольное поле; криминальная обстановка в округе близка к нулю, а школы в районе считаются лучшими учебными заведениями штата. Кошмары Стефана благополучно закончились…
Мал остановил машину на подъездной дорожке и пошел через лужайку, которую Стефан был обязан регулярно косить, что делал без особой охоты. Мяч и бейсбольная бита Стефана лежали на недокошенной полоске травы. Войдя в дом, Мал услышал голоса: война двух языков, которую он пресекал уже тысячу раз. Сидя на диване в комнате, где она обычно занимается шитьем, и жестикулируя, Селеста вдалбливает Стефану спряжение чешских глаголов. Мальчик сидит на стуле с прямой спинкой по другую сторону стола и играет наперстками и катушками, выстраивая их по цветам ниток с таким старанием, какое от него требует ненавистная лекция. Мал остановился возле открытой двери и смотрел на Стефана. То, что тот перечит матери, вызывало у Мала волну нежности к нему. Ему было приятно, что мальчик темный и толстенький, каким, очевидно, был его настоящий отец, а не худой и белобрысый, как Селеста. Сам Мал тоже блондин, что давало повод людям судачить о сомнительности их кровного родства. Селеста назидательно говорит:
— …и это язык твоего народа.
Стефан переставляет катушки, выстраивая из них домик, фундамент из темных, верх — из светлых ниток.
— Но теперь я буду американцем. Малкольм мне сказал, что сделает мне гри… гри… гражданство.
— Малкольм — сын священника и полицейский, он ничего не смыслит в традициях нашей родины. Это наследие, которым нужно гордиться, Стефан. Нужно его изучать, и тогда мама будет очень рада.
Мал видел, что эти слова не возымели никакого действия на Стефана, и улыбнулся, когда мальчик одним движением разрушил построенный домик, и глаза его вспыхнули:
— Малкольм говорит, что Чехословакия — это… это… это…
— Что, милый?
— Страна булыжников! Куча дерьма. Шайс! Шайс! По-немецки для мутти Селеста вскинула руку, остановилась и ударила по своим сжатым коленям:
— А вот тебе по-английски: ты — маленький неблагодарный негодяй. Ты позоришь своего настоящего отца, культурного человека, врача, а не этого компаньона шлюх и бандитов…
Перевернув столик, Стефан вылетел из комнаты прямо на стоявшего в дверях Мала, едва не сбив с ног своего рослого отчима. Мальчик обнял его за тАпшо и уткнулся головой ему в грудь. Мал стал успокаивать его, гладил одной рукой по плечам, а другой трепал волосы. Когда Селеста поднялась и увидела их, он сказал:
— Брось ты это наконец, слышишь?
Рот Селесты беззвучно шевелился: она не хотела, чтобы Стефан слышал бранные слова на своем родном языке. Мальчик еще крепче прижался к Малу, а потом отпустил его и побежал наверх в свою комнату. Оттуда послышался звон и дребезжание, и Мал понял, что это в дверь комнаты летят игрушечные солдатики Стефана.
— Ты знаешь, о чем он думает, когда ты с ним так говоришь, и все равно никак не успокоишься, — крикнул ей Мал.
Селеста поправила рукава шерстяной кофты — единственной ее любимой вещи из Европы, которая Малу была особенно ненавистна.
— Наин, герр лейтенант, — чисто по-немецки, настоящая Селеста, и вместе с ней Бухенвальд, газовая камера, человек при ней, майор Консидайн, хладнокровно его убивший.
Мал шагнул вперед и остановился в дверях:
— Бери выше. Капитан, фройляйн, и очень скоро. Главный следователь окружной прокуратуры, но и это не предел. Высокое положение, фройляйн. Чтобы ты помнила об этом, если я увижу, что ты дурно влияешь на моего сына. Тогда мне придется забрать его у тебя.
Селеста села, колени сжаты, неистребимая школьная привычка. Прага 1934 год.
— Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен знать эту максиму.
Убийственный аргумент. Мал со злостью пнул завернувшийся коврик и вышел на улицу. Сел на ступеньку крыльца и стал наблюдать, как собираются дождевые тучи. Снова застрочила швейная машинка Селесты. Наверху солдатики Стефана все стукали и стукали в потрескавшуюся дверь. Мал подумал, что скоро вся краска с солдатиков слезет, драгуны лишатся своих мундиров, и этот простой факт перечеркнет все, что ему удалось сделать после войны.
В 45-м он был майором, служил в военной полиции, временно расквартированной вблизи недавно освобожденного концентрационного лагеря Бухенвальда. В его обязанности входило снятие свидетельских показаний с заключенных, прежде всего тех, которых эвакуаторы медицинской команды считали безнадежно больными. Это были подобия людей, которые вряд ли могли дожить до момента, когда им представится возможность опознать в суде своих палачей. Процедура снятия показаний была настоящим кошмаром; только каменная холодность присутствовавшего переводчика помогала ему сохранять ледяное спокойствие, сдержанность, выдержку профессионала.
Новости с домашнего фронта были ничуть не лучше: друзья сообщали, что Лора путается с Джерри Данлеви, коллегой из убойного отдела, и с Баззом Миксом, коррумпированным опером наркоотряда и поставщиком наркотиков Микки Коэну. А в Сан-Франциско от сердечного недуга умирал отец, его преподобие Лиам Консидайн, ежедневно славший ему телеграммы, в которых умолял принять Христа.
Мал не любил отца и не думал удовлетворять его каприз. К тому же он сам целыми днями молил Бога о скорейшей и легкой смерти уцелевших узников Бухенвальда, чтобы избавить их от воспоминаний, а себя — от нескончаемого кошмара.
Отец умер в октябре. Брат Мала Дезмонд, король подержанных автомобилей в Сакраменто, послал ему телеграмму, полную обвинений в кощунстве и безбожии. Послание кончалось словами: «Ты больше мне не брат». Через два дня Мал встретил Селесту Гейштке.
Из Бухенвальда она вышла физически здоровой и несломленной, сносно говорившей по-английски, так что переводчик не требовался. Опрос Селесты Мал проводил без свидетелей. Темой их разговоров было ее сожительство с подполковником СС Францем Кемпфлером, ценой чего она выжила.
Рассказы Селесты, изобиловавшие подробностями, избавили его от ночных кошмаров лучше контрабандного люминала, который он глушил неделями. Они возбуждали его и одновременно вызывали отвращение, заставляли ненавидеть нацистского полковника и себя самого за постыдный интерес к половым извращениям в восьми тысячах миль от арены своих легендарных операций по искоренению проституции в Лос-Анджелесе. Селеста почувствовала его возбуждение и соблазнила его. С ней он попробовал все фокусы, которые она проделывала с Францем Кемпфлером, и влюбился в нее. Селеста гораздо изобретательнее разжигала его чувственность, чем безмозглая секс-бомба Лора. Когда он уже был у нее на крючке, она рассказала ему о своем покойном муже и шестилетнем сыне, который возможно выжил и был где-то в Праге. Опытный сыщик, неужели он не поможет ей найти сына?
Мал согласился. Это была проверка его сил и желание доказать Селесте, что он не просто любовник, ценящий пикантность в отношениях, и не грязный коп, каким его считали в семье. Он трижды ездил в Прагу, бродил наугад и ощупью по городу, расспрашивал людей, мешая чешские и немецкие слова. В домах родственников Гейштке он встретил враждебность: первый раз угрожали зарезать, во второй раз обещали застрелить, если будет совать нос не в свое дело, и он отступал. Он чувствовал страх, словно снова был патрульным в негритянских гетто Лос-Анджелеса, где по ночам царствуют копы из глубинки, где за спиной слышишь перешептывание и улюлюканье, потому что ты — слабак из колледжа, трус, который боится ниггеров. Стефана Гейштке он нашел во время своей последней вылазки в пражские трущобы. Бледный, темноволосый малыш с раздутым животом спал возле табачного киоска, завернувшись в обрывок половика, который ему одолжил торговец с черного рынка. Владелец киоска объяснил Малу, что мальчик пугается, когда с ним заговаривают по-чешски, хотя этот язык он понимал лучше всего. Когда его спрашивали по-немецки или по-французски, он отвечал только да или нет.
Мал взял мальчика с собой в гостиницу, накормил его и хотел помыть, но малыш поднял страшный крик. Мал оставил его мыться самостоятельно. После ванной малыш заснул и спал без просыпу семнадцать часов. Затем, вооружившись немецким и французским разговорником, Мал начал дознание, мучительнее какого ему вести никогда не приходилось. На то, чтобы составить связную историю жизни мальчика ушла неделя упорного молчания, долгих пауз, бессвязных ответов и безответных вопросов, и все время этих бесед мальчик старался держаться подальше от чужого дяди.
Селеста и ее муж были чешскими антифашистами, и перед тем, как обоих арестовали немцы, они успели оставить сына у близких родственников, которым всецело доверяли. Те бежали от немцев и спихнули мальчика дальним свойственникам, свояки оставили его друзьям, которые сбагрили малыша знакомым, замкнуто жившим в подвале маленькой провинциальной фабрики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77