Общежитие Педагогического университета окружили со всех сторон ночью. Ровно в 24.00 командированное из Москвы подразделение группы «Альфа», используя тросы и веревки, достигло пятого этажа, вышибло стекла в окнах и ворвалось сразу в несколько комнат, где проживали у своих землячек на нелегальном положении бравые кавказцы. Было много стрельбы, а еще больше женского визга.
При задержании троих кавказцев ранили. Было изъято семь автоматов Калашникова, а остальное оружие, как выяснилось позже, уже «воевало в Чечне».
Теперь, наученный опытом, я покупаю оружие, боеприпасы и амуницию только у командных чинов. Они продают все, что мне надо, практически за бесценок, да и риска гораздо меньше. На внешний рынок товар я поставляю только отличного качества. Покупателей навалом...
«Информационное поле» часто задает мне разные загадки. Ни с того ни с сего в мое сознание начинают поступать сообщения, которые я называю «непрограммными». Вот и сейчас неизвестные силы перенесли меня в горную местность. Я совершенно отчетливо ощущал всамделишность происходящего, чувствовал даже порывы холодного ветра со стороны перевала. При этом я абсолютно твердо знал, что нахожусь совершенно в конкретной географической точке — во французской Швейцарии, неподалеку от городка Нев-шатель. Но почему? Как и по какой причине я оказался там, где никогда раньше не бывал?
«Ты в гостях у Фридриха Дюрренматта», — услышал я.
«Зачем?»
«Чтобы узнать ответ на вопрос...»
И гений драматургии оказался рядом со мной. Мы сидели в его большом кабинете, заставленном до самого потолка полками с книгами.
— Правда ли то, что пишут о вас некоторые критики и литературоведы? К примеру, Армии Арнольд в своей книге утверждал, что «в основе своей Дюрренматт убежден в абсурдности человеческого существования» и что человечество «со своей безумной верой в технический прогресс движется к собственной могиле»...
Дюрренматт отмахнулся, как от назойливой мухи:
— Я не читаю этого!
— А что вы скажете о другой мысли, приписываемой вам: «У человека и человечества общее только одно — смерть. В этом смысле я, разумеется, против гибели. В строгом смысле слова существует только апокалипсическое искусство...» Это уже из книги американца Тьюсанена.
— Высказывания, которые мне приписывают, — это какое-то недбразумение. Я не мог сказать ничего подобного. А если кто-то хочет представить меня горьким пессимистом, то это не соответствует истине...
Вскоре просторный кабинет исчез. Не стало рядом со мной и человека невысокого роста, узкоплечего, с а непомерно большой головой и седыми редкими волосами, зачесанными назад...
Я вновь оказался под ветвями столетнего дуба, и только ветер, шелестя листвой, вел со мной нескончаемый разговор... В Странно, но почему-то именно под сенью старых деревьев мне удаются потрясающие контакты с великими людьми. И с теми, кто жив, и с теми, кто умер...
Правда, чуть позже я вспомнил, что перед самой поездкой в Берестово читал переведенные на русский язык пьесы Дюрренматта «Соученик» и «Срок». Они тогда произвели на меня очень сильное впечатление. Видимо, я, сам того не замечая, не переставал думать об этом авторе, сумевшем талант драматического писателя дополнить тонкой философской мыслью. Недаром Дюрренматта считают знатоком всего сущего в этом мире.
...Я видел сон, где мы с Николаем убивали Дауна. Игорек почему-то оказался подвешенным под купол церкви. Он с гомерическим хохотом раскачивался на странных качелях и будто злой дух носился по воздуху. Мы же кричали ему: «Спустись! Спустись!» И при этом мило улыбались, пряча за спинами длинные мачете, с помощью которых собирались «порубить доносчика в капусту». Но Даун не обращал на наши призывы никакого внимания. Летал и хохотал... И вдруг купол храма раскрылся, и Даун, разумеется, устремился вверх, к небу. Но мы метнули в него свои мачете — и перерубленное на три части тело Дауна, медленно кружась, как утиный пух, опустилось на плиты пола.
— Готов, — облегченно проговорил Николай.
— Долетался, — злорадно подтвердил я.
Чушь собачья! Когда я проснулся, меня разобрал идиотский смех...
Дауна мы убивали гораздо проще. Николай схватил его в охапку (а художник мужик здоровый!) и держал его так до тех пор, пока я не изловчился и не чиркнул предателю ножичком по горлу. Кровищи-то, кровищи сколько было! Но странно, «боров» даже ни разу не хрюкнул, только конечностями долго сучил и дрыгал. Правда, некогда было любоваться его агонией — надо было алтарный иконостас потрошить...
Я сладко, как после хорошего застолья, потянулся
и припомнил, что сегодня у меня назначена встреча с
финнами, пожелавшими осмотреть «товар». Быстро
умылся и оделся — опаздывать было нельзя.
Завернув драгоценную «доску» в местами побитый
молью коврик, я вышел из дому и направился к Мое
конскому вокзалу.
Черный «БМВ» стоял там, где я и предполагал его с
увидеть. И все же, прежде чем подойти к нему, я огляделся по сторонам. Ничего подозрительного.
— Можно к вам присоединиться? — спросил я, вежливо постучав по тонированному ветровому стеклу шикарного лимузина.
Дверца тут же открылась, и я оказался в салоне машины.
— Икона у вас с собой? — деловито спросил очкастый финн, поворачивая голову в мою сторону.
— Разумеется. А деньги у вас при себе?
— Они у нас в надежном месте. Туда мы отвезем и вас, — заводя мотор, сказал очкастый.
— Мы так не договаривались! — начал я возмущаться. — Что за дурацкие игры?!
— Никакой игры! — заверил меня финн. — Просто мы хотим убедиться, что вы не подсунули нам... Как это по-русски? Туфту!
Машина свернула на набережную Фонтанки и помчалась к длинному трехэтажному зданию. У подъезда под номером три «БМВ» остановилась.
— Кажется, здесь, — пробормотал финн и тут же начал о чем-то лопотать со своим коллегой на языке суоми, после чего посигналил.
Минуты через две из подъезда вышел высокий толстый джентльмен с окладистой бородой, одетый в костюм-тройку, и при галстуке-бабочке на белой сорочке.
— Я вас жду, — сказал он с каким-то явно не скандинавским акцентом.
Вместе с финнами я вылез из машины и прошел в подъезд, прижимая к себе драгоценную ношу. Лифта почему-то не было, и мы поднялись на третий этаж по лестнице.
— Что-нибудь выпить? — предложил хозяин трехкомнатных апартаментов.
— Перейдем сразу к делу. — Финн поправил очки. — Мы хотели бы попросить вас взглянуть на эту вещь...
Я послушно развернул икону и передал ее хозяину квартиры. Он схватил ее так, как голодный хватает пайку хлеба из чужих рук. При этом глаза его вспыхнули странным светом, и он что-то сообщил на языке, очень уж похожем на болгарский.
Сначала он рассматривал «Архангела Гавриила» невооруженным глазом, потом, вооружившись лупой и пинцетом, изучал икону более основательно. Все это длилось минут пятнадцать-двадцать, я уже начал нервничать. Наконец болгарин отложил инструменты в сторону и грузно откинулся на спинку кресла. На его лице было написано разочарование.
— Это есть подделка, — сказал он и развел руками.
Финны переглянулись, встали со стульев и молча направились к выходу.
— Господа! — кинулся я вслед за ними. — Что за дела?
— Мы не покупаем подделок, — коротко бросил через плечо очкарик, и они вышли из квартиры.
— Хотите за эту... м-м... копию сто долларов? — прямо спросил меня болгарин.
— Нет! — зло прокричал я и стал лихорадочно заворачивать икону в свой коврик. — Я найду других покупателей! Мне нужен миллион!..
— Всем нужен миллион, — улыбнулся хозяин дома. — Вот моя визитная карточка. Если надумаете расстаться со своей «драгоценностью», милости просим. И познакомьте меня, пожалуйста, с вашим копиистом. Это мастер!
Не помню уже, как я вылетел из подъезда, как оказался на набережной, продуваемой балтийскими ветрами, а потом за кораблестроительным институтом, у верфей.
Пробежка остудила мой пыл. В салоне трамвая, найдя свободное место и плюхнувшись на него, я нащупал в лицевом кармане пиджака визитку болгарина, достал ее и прочитал следующее: «Петр Стоянов — атташе по вопросам культуры и искусства посольства Народной Республики Болгария в России».
«Дипломат...» — подумал я и, прибавив еще несколько нелестных эпитетов в его адрес, с ненавистью разорвал визитку на мелкие клочки.
...Белый «форд» мадам Бродле вез нас в сторону гостиницы «Метрополь». Феоктистов был навеселе и шпарил анекдотами.
— А вот еще из той же «медицинской» серии... Встретились двое. «Я вчера такую красотку в постель уложил!» — говорит один мечтательно. Второй уныло: «А мне не везет — одни старухи попадаются». И оба вируса гриппа полетели дальше...
Никто не засмеялся, кроме самого рассказчика.
— Что за намеки вы себе позволяете?! — возмутиласъ Нина Евгеньевна, видимо, принявшая анекдот на свой счет. — Меня никакой вирус в постель не уло жит. Я, знаете ли, очень закаленная женщина!..
— О присутствующих умалчиваем! — опять засмеялся Феоктистов. — А вот еще... Мужчина приходит х о сексопатологу: «Доктор, мне кажется, что я лесбиян...» — «Вот как? Очень интересный случай... А в чем это выражается?» — «Понимаете, вокруг столько мужчин-красавцев, а меня почему-то все время тянет к женщинам...» Блеск! А? Ха-ха-ха!..
Бродле позволила себе улыбнуться и сказала:
— Где вы успели так нализаться, Коленька? Едем на ответственную встречу, а вы, простите, как свинтус...
— Э, Нина Евгеньевна! Однова живем! Выпить да закусить — основные радости в жизни православного художника... Кстати, деньги взять не запамятовали?
— Взяла, взяла. Десять тысяч долларов, как и договорились.
Машина остановилась у гостиничного подъезда. Николай заспешил-заторопился:
— Давайте деньги. Я пошел на встречу. Ну же, скорее!
— Что значит — «давайте»? Мы пойдем вместе!
— Нельзя, мадам, никак нельзя. Столько людей их спугнет. Они доверяют только мне. Сидите и ждите меня с Константином в машине.
— Ну хорошо, — недовольно проворчала Бродле. — Если будет необходимость, поторгуйтесь...
Нина Евгеньевна передала косметичку с деньгами Феоктистову. Выйдя из машины, он неторопливо направился в гостиницу.
Он не вернулся ни через десять минут, ни через пятнадцать.
— Почему так долго? — занервничала Бродле.
— Торгуется, — успокоил я ее.
— Что значит «торгуется»? Уже полчаса прошло! Надо посмотреть, что они там делают.
Но я-то знал, что Николая уже и след простыл. Деньги были наши!
Через несколько часов, покинув расстроенную мадам, я отправился в ресторан, где Феоктистов назначил мне встречу.
Ресторан был валютным, и мне пришлось сунуть швейцару свою последнюю долларовую двадцатку. Однако я не расстраивался — половина от десяти тысяч долларов, которые мы так успешно выудили у Бродле, — моя!.. Об иконе я старался не думать. Черт с ней! Пока есть такие недоумки, как моя хозяйка, мы не пропадем...
Я назаказывал кучу экзотических блюд, начиная с омара в остром соусе и кончая «Наполеоном». Стол, можно сказать, ломился от яств, а художника с нашей «валютной выручкой» все не было... «Где его черти носят? — сгорал я от нетерпения. — Договорились же!»
— Можно от вас позвонить? — спросил я у официанта. Он показал рукой на выход.
Я вскочил из-за столика и помчался в вестибюль. Моя нервозность была, конечно, замечена. Вслед за мной вышли здоровенные дяди с опухшими мордами.
Я стал нервно накручивать диск телефона, набирая номер мастерской Феоктистова. Но у него никто не отвечал.
«По-видимому, он уже в пути», — успокоил я себя и вернулся за столик. Но время шло, а художника все не было, и я пригорюнился. В голове как заноза засела одна мысль: «Зачем я отдал двадцать баксов швейцару?» Теперь у меня не было ни копья...
— С вас двести пятьдесят восемь долларов и семьдесят пять центов, — сказал официант, отрывая квитанцию счета и протягивая мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66