Чтобы не унижать подчиненного в глазах его прямого начальства, Александр Борисович коротко отметил некоторые успехи, достигнутые в ходе расследования, а затем изложил свои соображения, основанные на информации, полученной от Вероники и Рафаловича. Ссылок на последнего он не делал, но заметил, что данная информация заслуживает доверия. Затем все вместе наметили план дальнейших следственных мероприятий, причем материалы, нуждающиеся в детальной проверке уже в Москве, Турецкий отобрал и попросил скопировать, чтобы увезти с собой в столицу. Словом, повел он себя абсолютно лояльно, и скоро Щербина, испытывавший от дневного втыка москвича некоторый дискомфорт, снова воспрянул духом. А Турецкому, после передряги у Марсова поля, почему-то больше не хотелось никаких обострений, тем более что билет не обратный поезд уже лежал в кармане, а остатка командировочных средств вполне хватило бы на ужин с Гоголевым, о чем они уже договорились. Но Маркашин настаивал на своем участии в проводах – еще бы, ведь миссия Турецкого в немалой степени касалась и его, если можно так выразиться, судьбы. Как же быть в стороне от столь значительного события, как отъезд Александра Борисовича некоторым образом на родину?… Пришлось взять с собой и его.
В конце концов, надо же было в неофициальной обстановке сказать ему, что у Пименова о нем, городском прокуроре, мнение достаточно благоприятное, о чем будет непременно доложено не только заместителю генерального прокурора, но и самому генеральному, а те оба, в свою очередь, толковыми кадрами разбрасываться не любят. Значит, и не станут поддерживать точку зрения некоторых членов президентской команды. Словом, спите спокойно, дорогой товарищ, в смысле работайте дальше и не берите в голову лишнее… Что-то тебя, друг ты мой, Александр Борисович, на кладбищенскую тематику потянуло! К добру ли?…
Ужин прошел в спокойной, дружественной обстановке: в ресторане на Московском вокзале кормили, оказывается, ничуть не хуже, чем у Рафаловича в приватном кабинете. Причем Гоголев – вот же все-таки Славкина выучка – попросил официанта завернуть бутылочку и несколько разных бутербродов для отъезжающего. Хотя Турецкий был готов уже протестовать, – мол, ночь на дворе, какая еще выпивка! – Гоголев настоял и взял кулек под мышку. Расплачиваясь, как-то ненавязчиво скинулись, поэтому Александр Борисович остался еще и в наваре. Настроение к концу ужина исправилось, подействовала и спокойная обстановка в ресторане.
Когда Маркашин на минутку вышел в туалет, Гоголев, хитро улыбаясь, негромко заметил, что на совещание не приехал, хоть и обещал, по той причине, что задержался на выезде. Надо же, в самом центре города бандиты перестрелку затеяли! Хорошо, никто из посторонних не пострадал. Но одна машина, если не всмятку, то, как говорят про вареные яйца, – в мешочек. А другая – уехала. И два с половиной трупа автоматчиков. Половина – это тот, который рассказал в клинике уже, на кого они «наезжали», да вот вышло неудачно – получилось все с обратным знаком.
Рассказывая быстрым шепотком, Гоголев, не отрываясь, разглядывал Турецкого.
– А во сколько это произошло? – почти без интереса спросил Александр Борисович.
– Без нескольких минут семь. Мои там оказались десять минут восьмого. Представляешь? А я испугался было, зная, что ты собирался встретиться с нашим дедом.
– Я и встретился, – спокойно подтвердил Саша. – Но уже в половине седьмого был в кабинете Маркашина. Он может подтвердить, если ты сомневаешься. Мы как раз говорили, по-моему, на эту тему: что осень уже, темнеет быстро. Ты спроси, – и тоже улыбнулся.
– А зачем? – отвел глаза Гоголев. – Тебя, что ль, проверять? Тем более что тот видел только одного, а второго, который его снял, даже заметить не успел. Одним, говорит, выстрелом…
– Да чего ты от меня-то хочешь? – деланно возмутился Турецкий.
– А ничего! – рассмеялся Гоголев. – Дела никакого не будет. Очередная разборка. Хозяину «мерседеса» я позвоню, поскольку «наезд» на него, как я понимаю, вызван в первую очередь нашим к нему интересом. Город у нас, в сущности, небольшой, тут все друг у друга под колпаком.
– И часто у вас такое?
– Когда как, – пожал плечами Гоголев.
– А у нас, в Москве, обычная картина.
– Я ж говорил: теньденьсия. Главное, что ты уезжаешь без потерь. А пистолет-то ты у кого взял? – и он ласково посмотрел Турецкому в глаза.
– Отвяжись, – отмахнулся «важняк», – не было у меня и нет никакого оружия.
– А я чего? Я – ничего! – и, увидев возвращающегося Маркашина, предложил: – Ну, господа хорошие, давайте, как у нас на Дону говорят, по стременной!…
Без четверти двенадцать Турецкий, Маркашин и Гоголев стояли у четвертого вагона «Красной стрелы» и томительно мусолили сигареты. Самое поганое время – ни то ни се, и уйти вроде неудобно, и говорить больше не о чем. Турецкий попытался было уже их спровадить, но петербургская вежливость удерживала провожающих. Соблюдалось что-то напоминающее протокол. Бесцельное, но упрямое стояние у вагона продолжалось, пока наконец не тронулся поезд. Причина, по которой маялся Маркашин, была понятна. А вот зачем было мучиться Гоголеву, Турецкий понял, войдя в свое купе, узенькое, двухместное. Когда в первый раз заходил, на нижней полке сидел какой-то старикан. Сейчас его не было. А вошедшая десяток минут спустя проводница объяснила его отсутствие просьбой товарища Гоголева не сажать сюда посторонних. Деду, кстати, еще и повезло: у него было верхнее место, а ему нашли в соседнем вагоне нижнее. Так что товарищ Турецкий, – прочитала она фамилию на билете, – может ехать спокойно до самой Москвы. Что Александр Борисович и сделал с превеликим удовольствием, завалившись на верхнюю полку и вытянув ноги в багажный отсек, в торце купе. Так закончился для него этот шумный день…
ПРЕЗИДЕНТ БРОСАЕТ ПЕРЧАТКУ
Совещание у Меркулова было назначено на десять утра. До этого времени Турецкий должен был приехать с вокзала в прокуратуру, принять соответствующий вид, хотя бы мельком перелистать имеющиеся по новому делу материалы, не вникая детально, а чтоб просто представить себе, о чем пойдет речь, затем вместе с Костей явиться к генеральному прокурору для отчета о поездке в Питер и за наставлениями, заодно узнать, что о нем как следователе, естественно, думают сегодня на Олимпе. Собственно, по положению и для краткого вступления первое слово будет иметь Меркулов. Но в дальнейшем он как бы самоустраняется и весь груз ответственности принимает на себя Александр Борисович. Простенько этак, но, как говорится в народе, с большим вкусом. Приятно, конечно, сознавать при взгляде на недосягаемые снежные вершины, что оттуда, того и гляди, прольются на тебя щедрые потоки почти Божьей милости. Но с гораздо большей определенностью можно предположить, что вопрос о милостях будет еще решаться, принимать те или иные формы звучания, зато более целесообразно вовремя обставить себя чередой условных плотин, которые смогут в нужную минуту защитить тебя от несомненных камнепадов. От лавин, известно задолго до нас, уже ничто не спасет…
Совершенно естественно, что настроение у Турецкого было почти праздничным. Меркулов уже объявил о монаршей милости. Оставалось ждать подтверждения в кабинете генерального.
Встретивший на вокзале Грязнов сам привез будущего генерала в присутствие, пересказав по дороге основные тезисы его также будущей «Нобелевской речи», – надо же когда-нибудь и российской юриспруденции внести свой величественный вклад в общемировое гуманитарное дело, и так далее. Но что важнее: Грязнов успел посвятить Турецкого во все перипетии дела, вокруг которого мгновенно возник невероятный шум и куда оказалось втянутым великое множество самых разнообразных и, как обычно, разнонаправленных сил. Александра Борисовича нисколько не смутила временная неудача с задержанием киллеров. Напротив, их опознание, хотя следовало честно сказать, далеко не стопроцентное, подтверждало тем не менее версию Турецкого о мотивах преступления: если смотреть еще уже, оба этих громких убийства были вызваны совершенно конкретными действиями Нечаева и Михайлова. Первый запустил механизм приватизации определенных объектов, а второй дал ему ход, и при этом оба не смогли, или не захотели, учесть интересы вожаков стай, навостривших зубы на проплывающую мимо них добычу. Надо сказать, Грязнов сумел оценить образность мышления друга. Вот ведь как влияет на любого нормального человека даже кратковременное пребывание в цитадели мировой культуры! Но если говорить по существу, то оба эти дела было бы вполне логично соединить в одно производство, чего, однако, как заметил бы тут же человек осторожный и дальновидный, делать не будем. И не надо. Но иметь в виду – следует…
– Было бы, думаю, неплохо, – говорил Меркулов, следуя вместе с Турецким в приемную генерального, – если бы ты кратко изложил ему свое мнение по поводу действий Маркашина. Понимаешь, не заостряя специально внимания, а так, как бы между строк. Мол, то и то, считаю возможным, мне представляется, и так далее. Словом, постарайся продемонстрировать свою дальновидность и в то же время скромность умного человека… – Константин Дмитриевич искоса посмотрел на откровенно и нахально улыбающегося Турецкого и обреченно вздохнул: – Нет… я прошу невозможного…
После взаимных приветствий, показавшихся всем присутствующим вполне искренними, по предложению хозяина кабинета устроились как бы неофициально в торце стола заседаний. Секретарша тут же поставила чашки свежезаваренного чая с лимоном, открыла коробки конфет и печенья и, кокетливо улыбнувшись Александру Борисовичу, удалилась. Турецкий, скосив незаметно глаза, посмотрел ей вслед и подумал, что ни в какое сравнение хоть с той же меркуловской Клавдией эта бабенка не идет, однако тем не менее… И постарался не отвлекаться, ибо генеральный, являясь в недавнем прошлом человеком больше науки, нежели юридической практики, имел привычку говорить пространно, рассуждая вслух, делая логические умозаключения и вообще всячески демонстрируя и в самом деле незаурядную эрудицию. Ах, если б этого было достаточно! Или – если бы жил он хоть в той же Америке! Цены б не было этому законнику. А у нас? Где ни законов, ни их блюстителей никто всерьез принимать не желает… пока самого жареный петух в одно место не клюнет.
Генеральный прокурор изложил тем временем личную точку зрения на криминальные процессы, получившие развитие в стране в последнее время, и перешел к необходимости укрепления законодательной базы, о чем несомненно должен будет сказать в своем обращении к стране президент. По последней информации, передача обращения состоится в четырнадцать часов.
Наконец он соизволил поинтересоваться, в каком состоянии дело об убийстве Михайлова и когда будет готова справка по питерской оргпреступности. Дело в том, что в связи с выступлением президента сроки подготовки совещания резко сокращаются. Поэтому справка должна быть готова к утру в понедельник. А Турецкому необходимо немедленно принять к своему производству дело об убийстве вице-премьера Нечаева. Ибо это решение принято по прямому указанию первого лица государства.
Генпрокурор немедленно поинтересовался, сообщил ли Меркулов старшему советнику юстиции о том, что пообещал президент в случае скорого и успешного раскрытия преступления.
Турецкий уже знал все, но насчет «скоро», кажется, пока разговора не было. На всякий случай он промолчал. Меркулов же, изобразив на лице верноподданническую радость, заметил, что, вероятно, господину Турецкому будет более приятно услышать хорошую весть из уст самого генерального прокурора.
Александр Борисович между тем пил чай, налегая на печенье, – оно оказалось очень вкусным, кажется, называлось «берлинским».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68