А почему самолет другой?!
Он взялся за голову. Тут зазвонил телефон. Единственное желание, которое было у Турецкого в этот момент, – это швырнуть его об стенку. Но он сдержался и продолжал сидеть, зажав голову руками и стараясь думать: возможно, все не так плохо, как кажется? Возможно, это ниточка? Возможно, все не так плохо, как кажется, возможно, все еще хуже?
Телефон не замолкал, кто может так упорствовать? Меркулов? Жена?
Теперь добавился еще один звонок – ему звонили и на мобильный. Турецкий посмотрел на определитель номера – это был Грязнов. Турецкий нажал на кнопку «talk».
– Саня, – радостно сказал Грязнов, – я в тебя с двух стволов, в смысле – с двух телефонов, где там, думаю, мой кореш подевался…
– Слава, будь другом, – жалобно сказал Турецкий, – иди к черту, а?
Авиакомпания «Аэрофлот – Российские международные авиалинии» имеет головной офис по адресу: Фрунзенская набережная, дом номер 8. Вот те на. В двух шагах от его собственного, Турецкого, дома. Это что, знак судьбы? Может, плюнуть да закончить на сегодня? А завтра с утра заскочить в «Аэрофлот»?
Нет уж. Надо пробить эту стену сегодня. Ну-ка еще раз… Этот номер он уже знал как собственный, пальцы жали на кнопки телефона автоматически. Но снова ничего не вышло.
– Очень жаль, но Валентин Степанович только что уехал в КБ Туполева. – Это, кстати, был незнакомый Турецкому голос, наверно, – другая секретарша.
Проклятье.
Стук в дверь.
– Можно, Сан Борисыч? – Заглянул Миша Федоренко. – Мы приехали.
– Отлично, – обрадовался Турецкий.
Федоренко завел в кабинет женщину лет тридцати в очках в большой роговой оправе. Представил ее:
– Ирина Васильевна Богучаева, руководитель пресс-службы Шереметьева-2.
У Ирины Васильевны было напряженное, чтобы не сказать – испуганное лицо. Турецкий сделал знак Федоренко, и тот ушел.
– Хотите кофе?
– Нет… да, спасибо… Я что-то…
– Ды вы не волнуйтесь так, – засмеялся Турецкий. – К вам никаких претензий у нас нет. Вы где живете?
– Я… на Садовой-Триумфальной.
– Ну рядом же совсем, рабочий день уже, наверно, заканчивается, мы вас отвезем домой.
– Нет-нет, мне надо на работу еще сегодня, обязательно!
– Ну как хотите. Я вам все равно машину дам. Дело вот в чем. Вы же отправляли вчера поздно вечером вот это письмо в ИТАР-ТАСС? – Он показал распечатку.
– Да.
– Кто составлял текст?
– Как это? Я же и составляла.
– Вы и писали, вы и составляли. Похвально. А сколько у вас сотрудников в пресс-службе?
– Один.
– Только вы?
– Только я. Просто недавно, недели три назад, всех уволили. Было еще четверо.
– Вот как. За что их уволили?
– У нас была забастовка технического персонала, ребята написали бюллетень для прессы, который не понравился начальству.
– А вы почему в этом не участвовали?
– Я заболела.
– Вам повезло, – закуривая, заметил Турецкий.
– Да, повезло. Ой! – Она вдруг резко встала и отошла к двери.
– Что такое?
– У меня идиосинкразия. Я не переношу табачный дым! Мне сейчас плохо будет, потушите немедленно!
Турецкий даже растерялся.
– Ну хорошо, хорошо… – Загасил сигарету. Подумал и убрал пепельницу в стол. – Ну садитесь же!
Она с опаской приблизилась к столу.
– Я больше не ку-рю, – раздельно сказал Турецкий.
Богучаева села.
– Значит, так, – вздохнул Турецкий. – Без сигарет я долго не могу. Так что давайте быстренько разберемся со всем, и я вас отпущу. Договорились? То-то же. Кто-то участвовал вчера в составлении текста кроме вас? От кого вы получили инструкцию это сделать?
– Как обычно. От директора.
– От Иванова?
– Да.
– Как это было? Только говорите правду, пожалуйста. Мне вы сэкономите время, а себя избавите от повторного визита сюда.
– Не понимаю, что за угрозы. – Она передернула плечами. – Тут нечего скрывать, тоже мне государственная тайна. Меня вызвали к нему. Я уже знала, конечно, что самолет упал, так что поняла зачем.
– Дальше. – Турецкий машинально взял в руку пачку сигарет, повертел, наткнувшись на испуганный взгляд Богучаевой, с досадой оттолкнул от себя.
– И принесла готовый текст. Иванов был занят, у него сидел член совета директоров, и он сказал, чтобы я зашла через полчаса.
– Ваш текст подвергался исправлениям?
– Обычное дело, всегда так бывает, вставляют слово, другое…
– Ирина Васильевна, сохранился первоначальный вариант текста?
– Не помню. Вряд ли.
– Директор что-нибудь поправил в нем? Не говорите, я попытаюсь угадать. В первом предложении? – Турецкий снова показал распечатку: «Сегодня в 21.41 в районе аэропорта Шереметьево-2 потерпел катастрофу пассажирский самолет Ту-154…»
– Вы, наверно, с ним уже разговаривали, а теперь мне голову морочите. Я припоминаю, что видела вас в аэропорту.
– Какое слово вам поправили?
– Никакое. Он дописал перед словом «транзитный» – «плановый».
– Последний вопрос. Вы упомянули члена совета директоров.
– Чепыжный.
Уходя, Богучаева сняла наконец свои дурацкие очки, и Турецкий увидел, что за ними скрывалась очень привлекательная внешность. Ну и фиг с ней, с этой дурой, хочет уродовать себя – не его дело. Он вышел в соседний кабинет.
– Миша? Нашел уже что-нибудь?
– Александр Борисович, – возмутился Федоренко. – Когда?! Я же только приехал!
– Ну ладно. Отвези Ирину Васильевну куда скажет.
Значит, все сходится на Чепыжном. Это он вписал «плановый», больше некому. Давненько мы ему не звонили.
– А я вас узнала, – радостно прощебетала секретарша Чепыжного. – Вы Турецкий, правильно? К сожалению, Валентин Степанович отбыл в срочную командировку…
– Да что же, он бегает от меня, что ли? – вскипел Турецкий, швырнув трубку. – В командировку?! Ну ладно же. Похоже, секретарши не согласовали между собой, что говорить.
И он позвонил диспетчеру Караваеву домой. Попробуем наудачу.
– Здравствуйте еще раз. Это Турецкий. У меня к вам просьба. Сущий пустяк. У вас есть номер мобильного телефона Чепыжного. – Эта фраза была произнесена утвердительно. – Он мне нужен срочно.
Молчание. Неужели не угадал? Неужели нет у Караваева этого телефона? Да нет, не может быть, пауза слишком красноречивая.
– Александр Борисович, я не знаю, могу ли…
– Это срочно, я все равно его найду, но потеряю время, выручите, пожалуйста, Генеральная прокуратура своих долгов не забывает.
– Ну… хорошо… Только, Александр Борисович, у меня просьба…
– Я понял, понял, – оборвал Турецкий. – Вы мне его не давали. Диктуйте.
Турецкий стал набирать номер Чепыжного и остановился перед седьмой цифрой. Задумался: «Если он так не хочет со мной говорить, то скажет, что плохо слышно, а потом и вовсе отключит телефон. Может, и нет, а может, да. Он, конечно, понимает, что долго прятаться не сможет, но за день-два рассчитывает навести обо мне справки и выработать тактику. У него что, рыльце в пушку? Н-да, звонить рискованно. А поговорить надо, очень надо, пока еще тепленький, непуганый».
Турецкий дал отбой и позвонил Грязнову:
– Слава, нужна твоя помощь.
– Ага, – деланно равнодушно сказал Грязнов. – А если я скажу – иди к черту?
– Славка, ну прости, ты же понимаешь, как бывает, я бы мог списать это на месячные, но боюсь, ты не поверишь.
– Правильно боишься. Чего тебе?
– Телефончик один пробить. Замгендиректора «Аэрофлота».
– Саня, ты, как всегда, несилен в терминологии. «Пробить» – это как раз наоборот, когда есть телефон и надо узнать чей. А ты, оказывается, знаешь. Так что ты тогда хочешь? Посмотри в телефонный справочник, найдешь его номер.
– Ты не понял. У меня есть номер его мобилы. Я хочу по нему найти владельца. В физическом смысле. В географическом. Определить местонахождение.
Грязнов помолчал.
– Слава, ты меня слышишь?
– Слышу.
– Не говори, что не можешь, я видел, как ты это делал по заказу, когда искали любовника жены этого, из Генерального штаба…
– Саня!
– Ладно, молчу.
– Саня, это дорогая процедура, это же через спутник делается.
– Слава, ну спиши на что-нибудь, будь другом. Я потом сочиню тебе официальное требование, а Костя подпишет.
– Ну ладно, попробуем. Но это непростая история. Понимаешь, даже если удастся его определить, то там погрешность, между прочим, несколько сот метров. А в Москве на такой площади могут быть тысячи людей. А вдруг он не в машине, а в доме каком многоэтажном окажется, в высотке там или в мэрии?
– Ну это уже моя забота.
– Только имей в виду, что еще неизвестно, когда получится.
– Я не тороплюсь. Вы только не спугните его. Когда будешь звонить, фамилию мою не называй.
– Я похож на идиота? – обиделся Грязнов.
– Давно тебя не видел, Славочка.
Турецкий поужинал без всякого удовольствия. Без всякого интереса послушал последние новости в интерпретации Ирины Генриховны: нобелевские лауреаты разъезжаются по своим странам, и какой-то там НИИ Академии наук уже приготовился чествовать академика Баткина. Заглянул было в ноутбук, посмотреть свежую почту. Помимо всякой рекламной рассылки и свежих спортивных новостей было в почтовом ящике одно-единственное письмо, от Меркулова. Неужели Костя что-то нарыл? А чего не позвонил тогда, все деликатничает? Турецкий бросил гадать и открыл письмо. Там значилось:
"Саша, забыл тебе рассказать еще один анекдот.
Собака заходит на почту, берет бланк для телеграммы и пишет: «Гав… гав… гав… гав… гав… гав… гав… гав… гав…» Почтовый работник прочитал текст и говорит: «В телеграмме только девять слов. Вы можете добавить еще одно слово за ту же цену». Собака думает, перечитывает, шевеля губами («гав-гав… гав, гав…»), проговаривает свой текст снова, затем говорит: «Да нет, тогда ерунда какая-то получается…»
Настроения это письмо не прибавило, и Турецкий выключил компьютер.
Из комнаты дочери доносились малопотребные звуки, которые она считает музыкой. Что за молодежь пошла. Сквозь шум, Турецкий кое-как различил слова:
Пальцы коснутся Солнца,
Пепел коснется трав
В час, когда птицы сердцами сольются с землей,
Цепь золотая рвется
Радугой на ветрах,
Прежде чем воздух успеет налиться бедой…
А что, подумал Турецкий, между прочим, даже ничего. Между прочим, даже красиво. Турецкий не удержался, заглянул в комнату Нинки. Дочь сидела за столом к нему спиной.
– Что поделываешь? – спросил Турецкий.
– Уроки, – был дан ответ.
Да не может такого быть. Турецкий снова не удержался, подошел и глянул ей через плечо. Черт знает что такое, действительно уроки. Ребенок сидит вечером дома и делает уроки. Что за молодежь пошла?!
– А кто это вопит? – он кивнул на магнитофон.
– Темнота, – вздохнула дочь. – Это же «Алиса».
– И кто это?
Нинка высокомерно покачала головой:
– Папочка, если тебя похищали пришельцы – не стоит говорить об этом вслух.
Камикадзе!
Ты сегодня король,
Камикадзе!
Начал движение вниз
Камикадзе!
Это твоя лучшая роль,
Камикадзе!
Повтори свой номер на бис…
Камикадзе – что-то это напоминает, подумал Турецкий, а, была же днем у меня такая версия. Это насчет катастрофы на второй минуте, ну да, бред есть бред.
Турецкий пошел в кабинет, вооружился-таки любимым ноутбуком, с комфортом положил ноги на журнальный столик.
– Экий ты буржуа, – заметила Ирина Генриховна.
Турецкий пощелкал по клавишам и через некоторое время сказал:
– Жена, ты чего меня обижаешь?
– В чем обида-то? – поинтересовалась Ирина Генриховна.
– Да вот пожалуйста. Слово «буржуазность» ввел в популярный европейский обиход Флобер… слышала о таком?
– Не хами.
– И употреблял его именно в этом смысле – как «плоский склад ума и пошлый образ чувств», это «культурное» значение закрепилось в языке параллельно с марксистским «научным» определением, чисто функциональным и экономическим.
В начале первого ночи, когда Турецкий тушил ночник, а умиротворенная и разгоряченная Ирина Генриховна смотрела на него с нежностью, зазвонил телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Он взялся за голову. Тут зазвонил телефон. Единственное желание, которое было у Турецкого в этот момент, – это швырнуть его об стенку. Но он сдержался и продолжал сидеть, зажав голову руками и стараясь думать: возможно, все не так плохо, как кажется? Возможно, это ниточка? Возможно, все не так плохо, как кажется, возможно, все еще хуже?
Телефон не замолкал, кто может так упорствовать? Меркулов? Жена?
Теперь добавился еще один звонок – ему звонили и на мобильный. Турецкий посмотрел на определитель номера – это был Грязнов. Турецкий нажал на кнопку «talk».
– Саня, – радостно сказал Грязнов, – я в тебя с двух стволов, в смысле – с двух телефонов, где там, думаю, мой кореш подевался…
– Слава, будь другом, – жалобно сказал Турецкий, – иди к черту, а?
Авиакомпания «Аэрофлот – Российские международные авиалинии» имеет головной офис по адресу: Фрунзенская набережная, дом номер 8. Вот те на. В двух шагах от его собственного, Турецкого, дома. Это что, знак судьбы? Может, плюнуть да закончить на сегодня? А завтра с утра заскочить в «Аэрофлот»?
Нет уж. Надо пробить эту стену сегодня. Ну-ка еще раз… Этот номер он уже знал как собственный, пальцы жали на кнопки телефона автоматически. Но снова ничего не вышло.
– Очень жаль, но Валентин Степанович только что уехал в КБ Туполева. – Это, кстати, был незнакомый Турецкому голос, наверно, – другая секретарша.
Проклятье.
Стук в дверь.
– Можно, Сан Борисыч? – Заглянул Миша Федоренко. – Мы приехали.
– Отлично, – обрадовался Турецкий.
Федоренко завел в кабинет женщину лет тридцати в очках в большой роговой оправе. Представил ее:
– Ирина Васильевна Богучаева, руководитель пресс-службы Шереметьева-2.
У Ирины Васильевны было напряженное, чтобы не сказать – испуганное лицо. Турецкий сделал знак Федоренко, и тот ушел.
– Хотите кофе?
– Нет… да, спасибо… Я что-то…
– Ды вы не волнуйтесь так, – засмеялся Турецкий. – К вам никаких претензий у нас нет. Вы где живете?
– Я… на Садовой-Триумфальной.
– Ну рядом же совсем, рабочий день уже, наверно, заканчивается, мы вас отвезем домой.
– Нет-нет, мне надо на работу еще сегодня, обязательно!
– Ну как хотите. Я вам все равно машину дам. Дело вот в чем. Вы же отправляли вчера поздно вечером вот это письмо в ИТАР-ТАСС? – Он показал распечатку.
– Да.
– Кто составлял текст?
– Как это? Я же и составляла.
– Вы и писали, вы и составляли. Похвально. А сколько у вас сотрудников в пресс-службе?
– Один.
– Только вы?
– Только я. Просто недавно, недели три назад, всех уволили. Было еще четверо.
– Вот как. За что их уволили?
– У нас была забастовка технического персонала, ребята написали бюллетень для прессы, который не понравился начальству.
– А вы почему в этом не участвовали?
– Я заболела.
– Вам повезло, – закуривая, заметил Турецкий.
– Да, повезло. Ой! – Она вдруг резко встала и отошла к двери.
– Что такое?
– У меня идиосинкразия. Я не переношу табачный дым! Мне сейчас плохо будет, потушите немедленно!
Турецкий даже растерялся.
– Ну хорошо, хорошо… – Загасил сигарету. Подумал и убрал пепельницу в стол. – Ну садитесь же!
Она с опаской приблизилась к столу.
– Я больше не ку-рю, – раздельно сказал Турецкий.
Богучаева села.
– Значит, так, – вздохнул Турецкий. – Без сигарет я долго не могу. Так что давайте быстренько разберемся со всем, и я вас отпущу. Договорились? То-то же. Кто-то участвовал вчера в составлении текста кроме вас? От кого вы получили инструкцию это сделать?
– Как обычно. От директора.
– От Иванова?
– Да.
– Как это было? Только говорите правду, пожалуйста. Мне вы сэкономите время, а себя избавите от повторного визита сюда.
– Не понимаю, что за угрозы. – Она передернула плечами. – Тут нечего скрывать, тоже мне государственная тайна. Меня вызвали к нему. Я уже знала, конечно, что самолет упал, так что поняла зачем.
– Дальше. – Турецкий машинально взял в руку пачку сигарет, повертел, наткнувшись на испуганный взгляд Богучаевой, с досадой оттолкнул от себя.
– И принесла готовый текст. Иванов был занят, у него сидел член совета директоров, и он сказал, чтобы я зашла через полчаса.
– Ваш текст подвергался исправлениям?
– Обычное дело, всегда так бывает, вставляют слово, другое…
– Ирина Васильевна, сохранился первоначальный вариант текста?
– Не помню. Вряд ли.
– Директор что-нибудь поправил в нем? Не говорите, я попытаюсь угадать. В первом предложении? – Турецкий снова показал распечатку: «Сегодня в 21.41 в районе аэропорта Шереметьево-2 потерпел катастрофу пассажирский самолет Ту-154…»
– Вы, наверно, с ним уже разговаривали, а теперь мне голову морочите. Я припоминаю, что видела вас в аэропорту.
– Какое слово вам поправили?
– Никакое. Он дописал перед словом «транзитный» – «плановый».
– Последний вопрос. Вы упомянули члена совета директоров.
– Чепыжный.
Уходя, Богучаева сняла наконец свои дурацкие очки, и Турецкий увидел, что за ними скрывалась очень привлекательная внешность. Ну и фиг с ней, с этой дурой, хочет уродовать себя – не его дело. Он вышел в соседний кабинет.
– Миша? Нашел уже что-нибудь?
– Александр Борисович, – возмутился Федоренко. – Когда?! Я же только приехал!
– Ну ладно. Отвези Ирину Васильевну куда скажет.
Значит, все сходится на Чепыжном. Это он вписал «плановый», больше некому. Давненько мы ему не звонили.
– А я вас узнала, – радостно прощебетала секретарша Чепыжного. – Вы Турецкий, правильно? К сожалению, Валентин Степанович отбыл в срочную командировку…
– Да что же, он бегает от меня, что ли? – вскипел Турецкий, швырнув трубку. – В командировку?! Ну ладно же. Похоже, секретарши не согласовали между собой, что говорить.
И он позвонил диспетчеру Караваеву домой. Попробуем наудачу.
– Здравствуйте еще раз. Это Турецкий. У меня к вам просьба. Сущий пустяк. У вас есть номер мобильного телефона Чепыжного. – Эта фраза была произнесена утвердительно. – Он мне нужен срочно.
Молчание. Неужели не угадал? Неужели нет у Караваева этого телефона? Да нет, не может быть, пауза слишком красноречивая.
– Александр Борисович, я не знаю, могу ли…
– Это срочно, я все равно его найду, но потеряю время, выручите, пожалуйста, Генеральная прокуратура своих долгов не забывает.
– Ну… хорошо… Только, Александр Борисович, у меня просьба…
– Я понял, понял, – оборвал Турецкий. – Вы мне его не давали. Диктуйте.
Турецкий стал набирать номер Чепыжного и остановился перед седьмой цифрой. Задумался: «Если он так не хочет со мной говорить, то скажет, что плохо слышно, а потом и вовсе отключит телефон. Может, и нет, а может, да. Он, конечно, понимает, что долго прятаться не сможет, но за день-два рассчитывает навести обо мне справки и выработать тактику. У него что, рыльце в пушку? Н-да, звонить рискованно. А поговорить надо, очень надо, пока еще тепленький, непуганый».
Турецкий дал отбой и позвонил Грязнову:
– Слава, нужна твоя помощь.
– Ага, – деланно равнодушно сказал Грязнов. – А если я скажу – иди к черту?
– Славка, ну прости, ты же понимаешь, как бывает, я бы мог списать это на месячные, но боюсь, ты не поверишь.
– Правильно боишься. Чего тебе?
– Телефончик один пробить. Замгендиректора «Аэрофлота».
– Саня, ты, как всегда, несилен в терминологии. «Пробить» – это как раз наоборот, когда есть телефон и надо узнать чей. А ты, оказывается, знаешь. Так что ты тогда хочешь? Посмотри в телефонный справочник, найдешь его номер.
– Ты не понял. У меня есть номер его мобилы. Я хочу по нему найти владельца. В физическом смысле. В географическом. Определить местонахождение.
Грязнов помолчал.
– Слава, ты меня слышишь?
– Слышу.
– Не говори, что не можешь, я видел, как ты это делал по заказу, когда искали любовника жены этого, из Генерального штаба…
– Саня!
– Ладно, молчу.
– Саня, это дорогая процедура, это же через спутник делается.
– Слава, ну спиши на что-нибудь, будь другом. Я потом сочиню тебе официальное требование, а Костя подпишет.
– Ну ладно, попробуем. Но это непростая история. Понимаешь, даже если удастся его определить, то там погрешность, между прочим, несколько сот метров. А в Москве на такой площади могут быть тысячи людей. А вдруг он не в машине, а в доме каком многоэтажном окажется, в высотке там или в мэрии?
– Ну это уже моя забота.
– Только имей в виду, что еще неизвестно, когда получится.
– Я не тороплюсь. Вы только не спугните его. Когда будешь звонить, фамилию мою не называй.
– Я похож на идиота? – обиделся Грязнов.
– Давно тебя не видел, Славочка.
Турецкий поужинал без всякого удовольствия. Без всякого интереса послушал последние новости в интерпретации Ирины Генриховны: нобелевские лауреаты разъезжаются по своим странам, и какой-то там НИИ Академии наук уже приготовился чествовать академика Баткина. Заглянул было в ноутбук, посмотреть свежую почту. Помимо всякой рекламной рассылки и свежих спортивных новостей было в почтовом ящике одно-единственное письмо, от Меркулова. Неужели Костя что-то нарыл? А чего не позвонил тогда, все деликатничает? Турецкий бросил гадать и открыл письмо. Там значилось:
"Саша, забыл тебе рассказать еще один анекдот.
Собака заходит на почту, берет бланк для телеграммы и пишет: «Гав… гав… гав… гав… гав… гав… гав… гав… гав…» Почтовый работник прочитал текст и говорит: «В телеграмме только девять слов. Вы можете добавить еще одно слово за ту же цену». Собака думает, перечитывает, шевеля губами («гав-гав… гав, гав…»), проговаривает свой текст снова, затем говорит: «Да нет, тогда ерунда какая-то получается…»
Настроения это письмо не прибавило, и Турецкий выключил компьютер.
Из комнаты дочери доносились малопотребные звуки, которые она считает музыкой. Что за молодежь пошла. Сквозь шум, Турецкий кое-как различил слова:
Пальцы коснутся Солнца,
Пепел коснется трав
В час, когда птицы сердцами сольются с землей,
Цепь золотая рвется
Радугой на ветрах,
Прежде чем воздух успеет налиться бедой…
А что, подумал Турецкий, между прочим, даже ничего. Между прочим, даже красиво. Турецкий не удержался, заглянул в комнату Нинки. Дочь сидела за столом к нему спиной.
– Что поделываешь? – спросил Турецкий.
– Уроки, – был дан ответ.
Да не может такого быть. Турецкий снова не удержался, подошел и глянул ей через плечо. Черт знает что такое, действительно уроки. Ребенок сидит вечером дома и делает уроки. Что за молодежь пошла?!
– А кто это вопит? – он кивнул на магнитофон.
– Темнота, – вздохнула дочь. – Это же «Алиса».
– И кто это?
Нинка высокомерно покачала головой:
– Папочка, если тебя похищали пришельцы – не стоит говорить об этом вслух.
Камикадзе!
Ты сегодня король,
Камикадзе!
Начал движение вниз
Камикадзе!
Это твоя лучшая роль,
Камикадзе!
Повтори свой номер на бис…
Камикадзе – что-то это напоминает, подумал Турецкий, а, была же днем у меня такая версия. Это насчет катастрофы на второй минуте, ну да, бред есть бред.
Турецкий пошел в кабинет, вооружился-таки любимым ноутбуком, с комфортом положил ноги на журнальный столик.
– Экий ты буржуа, – заметила Ирина Генриховна.
Турецкий пощелкал по клавишам и через некоторое время сказал:
– Жена, ты чего меня обижаешь?
– В чем обида-то? – поинтересовалась Ирина Генриховна.
– Да вот пожалуйста. Слово «буржуазность» ввел в популярный европейский обиход Флобер… слышала о таком?
– Не хами.
– И употреблял его именно в этом смысле – как «плоский склад ума и пошлый образ чувств», это «культурное» значение закрепилось в языке параллельно с марксистским «научным» определением, чисто функциональным и экономическим.
В начале первого ночи, когда Турецкий тушил ночник, а умиротворенная и разгоряченная Ирина Генриховна смотрела на него с нежностью, зазвонил телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41