Генерал даже заголовок припомнил: "Смерть зовется Кукуев".
Кукуев - это был бухгалтер предпенсионного возраста, генералов, в об-
щем-то, ровесник. И вот пришел он однажды к своему начальнику и сказал:
последний шанс вам даю: отпустте на отдых, назначьте пенсию рублей четы-
реста, участок с домиком на природе выделите, - но начальник, естествен-
но, только посмеялся: ему самому пенсия выходила в будущем - сто пять.
Тогда Кукуев вернулся домой, взял потихонечку у заночевавшего дочкина
хахаля-сержанта автомат с несколькими магазинами, взял десяток помидо-
ров, соли, полбуханки хлеба и забрался на заброшенную колокольню. С
рассветом Кукуев начал стрелять; стрелял прицельно и во всех, щадил
только детей и беременных женщин; году в сорок четвертом вот с такой же
колокольни Кукуев часа четыре сдерживал наступление противника. Ни мест-
ное ГБ, ни милиция, ни солдаты до самого вечера не смогли подступиться к
Кукуеву, а когда с вертолета, одного из десятка специально присланных из
Москвы, спрыгнули на колокольню десантники, - обнаружили только смятый
помидор, да корочку хлеба, да стреляные гильзы: раненого Кукуева забрал
на небо ангел.
Но тут, прерывая мечты генерала, который чувствовал себя уже вполне
Кукуевым, вдруг загудел, завыл, заверещал приемник трусливой комиссарс-
кой глушилкою. Труп! подумал Обернибесов и выругался. Труп гадит! Ма-
ленького Младенчика! Выругался снова и стал пошевеливать верньерчиком
настройки, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, но глушилка шла широкая,
мощная. Генерал чуть было не выключил с досады приемник, но вспомнил,
что идет трансляция на колокол, и оставил: пускай воспитываются ребята,
пускай все знают, пускай слушают, какими методами сволочь СМЕРШевская со
свободным словом борется! - но тут так же резко, как врубилась, глушилка
и прервалась. Продолжаем передачу "Голоса Америки" из Вашингтона! - чис-
тый женский голосок был столь близок, что, казалось, не с другого конца
Земли вещал, а откуда-нибудь с Яузы. Просим нас извинить за техническую
заминку. Прослушайте, пожалуйста, объявление!
Дальше началось невероятное: голосок стал предупреждать о начале вой-
ны сегодня в полночь, - правда, не сказал, по московскому времени или по
вашингтонскому, потом пошла перестрелка, голосок прервался, и какой-то
мужик заорал, захрипел в микрофон о том же самом, и этот ор, этот хрип
похож был на ор и хрип Трупа Маленького Младенчика: Обернибесов слишком
много думал о нем сегодня, и Труп уже начал мерещиться генералу повсюду.
Сообщение отдавало фантастикою, но ему приходилось верить, потому что
шло оно под перестрелку, стоило уже жизни симпатичной дикторше, да и
владельцу мужского голоса явно назначили за выступление ту же цену, -
приходилось верить и, стало быть, срочно что-то решать. Генерал бросился
к вертушке - она не работала; вызвал по селектору начальника связи. Мы
по вашему распоряжению монтировали зал игровых автоматов! ну и! кабель
повредили. Завтра с утра починят, вызвали уже! Завтра?! Ты что, не слы-
шал, что передали по радио?! Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Иска-
жение сильное на колоколе, перехлест. Что-то говорят, трещат, стреляют,
а что - не понять. Постановка, наверное, какая. Про войну. Или про шпио-
нов.
Генерал матюгнулся, выключил селектор и обратил внимание, что прием-
ник глухо молчит: пришили, значит, мужика, пришили, сволочи, заткнули
ему глотку! Труп, сукин сын, пришил! - и генерал нажал кнопочку! - поку-
да еще не ту, не в виде грибка, а кругленькую, словно пуговка: "Боевая
тревога"! И вспыхнул над воротами транспарант, и одновременно вспыхнули,
замигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттрак-
ционов, заорала по колоколу Алла Пугачева, и неизвестно откуда, словно
прямо из-под земли, выскочила не одна сотня молодых парней и девиц, оде-
тых в штатское и относительно разнообразно, выскочила, стала на мгнове-
ние в строй и тут же, подчинясь неслышной команде, рассыпалась по аллей-
кам, эстрадкам и аттракционам.
Несмотря на меленький дождик, молодые люди развлекались, веселились и
целовались в кустах, делали это старательно, изо всех сил, а генерал
глядел на мышку, глядел на грибок и плакал, потому что жалко ему было
Америку, богатую и свободную, щедрую и гостеприимную, - но ничего не по-
делаешь, и нет смысла кивать на поломанную вертушку, на бездействующую
блокировку, проводки которой неделю назад ребята скрутили напрямую, -
все равно ведь не политуправленцам, не цекашникам, - те способны перебз-
деть только, завыть по радио "Братья и сестры!" да сбежать в Хуйбышев с
полными штанами, - не им вести войну, а ему, потомственному кадровому
военному, чьи предки в добром десятке поколений защищали Россию от вра-
гов и смут, ему, генерал-лейтенанту Обернибесову, его товарищам-генера-
лам да офицерам с солдатами, и чтобы войну выиграть, и чтобы многие ты-
сячи солдат этих и офицеров спасти, он просто обязан был нажать на гри-
бок кнопочки сейчас же, ни минуты не медля.
Ладно! На том свете отдохнем! - Никита часа полтора проворочался в
постели, но заснуть так и не сумел: ныли, ревели, зудели прущие по неда-
лекому Садовому в шесть рядов в каждую сторону нескончаемые военные гру-
зовики и отравляли воздух в комнате вонью перегоревшей солярки. И потом
- едва он смыкал веки, навязчиво, неотвязно мерещилась давешняя кабинет-
ная сценка, возбуждала почти до поллюции и вызывала омерзение к самому
себе. Отбросив одеяло, Никита встал. На дворе было еще кое-как - в ком-
нате давно стемнело. Голова казалась тяжелее прежнего. Тошнота не уня-
лась. Никита оделся, прополоскал рот и вышел на улицу.
Как ни странно, ему нравилась Москва, и было грустно, что она должна
погибнуть. Не когда-нибудь там, через несколько долгих десятилетий или
столетий, когда его и в живых-то не будет, а вот тк вот, прямо на гла-
зах, сегодня в ночь: Никита отнюдь не переоценивал действенность приня-
тых им мер.
Он медленно брел вдоль бульваров под мелким дождичком, брел без пла-
ща, без зонтика, брел и смотрел на недавние, начала прошлого века, клас-
сицистические древности столицы, на глазурованные особнячки модерн, на
занявший целый квартал таких особнячков белокаменный Дом политического
просвещения, на вечерних пятничных алкашей. И хотя ничего, как говорит-
ся, не предвещало, - смотрел, как смотрят старики кинохронику времен их
молодости. Но вот! - Никиту обогнал мужик, стыдливо несущий под пиджаком
что-то объемистое, пухлое; а вот и целая семейка: мальчик с девочкою
дошкольного возраста, муж с женою и старушка пробежали наперерез бульва-
ра, - у этих в огромной хозяйственной сумке явственно белело! - впрочем,
при желании можно было и теперь не угадать, что белело именно; но тут
же, следом, вывернула из подворотни немолодая очкастая девица: ту уже
открыто, откровенно, бесстыдно, свисая с головы до пят, одевала серова-
тая, заспанная, со следами интимных выделений простыня.
Никита ускорил шаг: на Пушкинской площади, перед "Россией", как всег-
да было людно: молоденькие ребята, в пылу самоутверждения раскрасившиеся
под стиль панк, балдели в стереонаушниках, подкуривались, целовались с
девицами. У этих все шло как всегда, как обычно, но поверх их наполовину
выбритых голов виднелось, как по Горького, в голубом и желтом свете фо-
нарей, то здесь, то там проскакивают простынки, наволочки, пододеяльни-
ки.
На стоянку возле "Известий" подкатил ядовито-зеленый форд с диплома-
тическим номером, выпустил сутулую седоватую англичанку, американку ли,
- по направлению ее взгляда Никита и заметил Лидию, терпеливо мокнущую
под дождем. Сутулая воровато, не по-иностранному, оглядываясь, подошла к
ней, стала подле, словно незнакомая, но кого могли обмануть эти ма-
ленькие хитрости?! - не успели женщины обменяться и парою слов, как чет-
веро мальчиков, никитиных ровесников, одетых, что называется, скром-
ненько, но со вкусом, выросли из-под земли, схватили Лидию под локоточки
и повели, повлекли, поволокли вглубь, в темноту, в нишу, где свежим ла-
ком поблескивали за витринами образцы самого передового в мире дизайна.
Никита понял все вмиг: и что это арест с поличным, и что Лидка думает,
конечно же, на него, и что одна из мер, может быть - самая действенная,
- рухнула на глазах, - понял вмиг, но не вмиг очухался, пропустил те
две-три секундочки, когда можно еще было попытаться перехватить амери-
канку, - теперь же только задние огоньки ядовитого форда издевательски
подмигнули Никите и скрылись за поворотом. Если у Мэри получилось не
лучше, чем у Лиды, обернибесовские ракеты уже вовсю летят, - скоро, ста-
ло быть, полетят и ответные. Утешало только, что недолго придется Лидии
переживать горечь неволи и братнего предательства, а погибнуть суждено
под одной крышею с возлюбленным.
Никита выгреб из кармана мелочь: несколько бронзовых двушек мелькнуло
среди рыбьей чешуи серебра, - и пошел на ту сторону площади: звонить Мэ-
ри. По автомату болтала длинная кудрявая девица, - Никите, в общем-то,
было не к спеху: если уж летят - не остановишь, а не летят - значит, се-
годня и не полетят, - и он ждал, удрученно поглядывая на прибывающие
простынки и пододеяльники: неужели все они слушают нашу дурацкую стряп-
ню? Да, не отказать Трупцу в знании своего народа, не отказать!.. Впро-
чем, в условиях дефицита достоверной информации идут сплетни, и идут со
скоростью загорания спички, особенно если подготовлены немолчным гудени-
ем военных грузовиков!
К спеху - не к спеху, а так долго болтать все-таки неприлично! - Ни-
кита постучал двушкою в стекло. Кудрявенькая обернулась, окрысившаяся:
погоди, дескать, мудак, разговор важный! Никите показалось, что он
где-то видел девицу, чуть ли не в столовке яузского заведения, однако,
может, только показалось. Прождав еще три-четыре минуты, Никита не стал
больше стучать, а приоткрыл дверь: девушка! Девушка только отмахнулась,
а в нос Никите ударил пряный, терпкий парфюмерный запах, и Катька Кишко
в давешней мизансцене вспомнилась сотый уже раз за сегодняшний вечер.
Ну разве можно так ревновать?! щебетала девица в трубку. Ты ж знаешь,
у меня смена до десяти! Мало ли что обещала? откуда я могла догадаться,
что генерала отравят. А Трупец Младенца Малого не отпустил! - действи-
тельно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! По-
эт! А я - лейтенант госбезопасности! - и девица стала успокаивать рев-
ность жениха ли своего, любовника весьма своеобразным, учитывая при-
сутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказы-
вать, какими изысканными эротическими блюдами она жениха ли, любовника
угощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой:
могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!
Эти речи вынести было уже невозможно - Никита одной рукою полез деви-
це под потную мышку, уцепился за высокую, упругую грудь, другою стал по-
жимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще
пониже. Девицу никитины действия стимулировали, ее рассказ обретал все
большую выпуклость, зримость, все большую! осязательность, а тело играло
под никитиными пальцами, словно баян в руках генерала Обернибесова. Бу-
дочка, от половины застекленная, окружена была людьми, но девице и горя
мало, а Никиту присутствие посторонних только подхлестывало, он думал,
что и хорошо! и пусть смотрят! пусть даже советы подают! - потому что
коль уж летят - не существует ни непристойности, ни кощунства, ни че-
го-то там еще, связанного с чем-то эдаким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Кукуев - это был бухгалтер предпенсионного возраста, генералов, в об-
щем-то, ровесник. И вот пришел он однажды к своему начальнику и сказал:
последний шанс вам даю: отпустте на отдых, назначьте пенсию рублей четы-
реста, участок с домиком на природе выделите, - но начальник, естествен-
но, только посмеялся: ему самому пенсия выходила в будущем - сто пять.
Тогда Кукуев вернулся домой, взял потихонечку у заночевавшего дочкина
хахаля-сержанта автомат с несколькими магазинами, взял десяток помидо-
ров, соли, полбуханки хлеба и забрался на заброшенную колокольню. С
рассветом Кукуев начал стрелять; стрелял прицельно и во всех, щадил
только детей и беременных женщин; году в сорок четвертом вот с такой же
колокольни Кукуев часа четыре сдерживал наступление противника. Ни мест-
ное ГБ, ни милиция, ни солдаты до самого вечера не смогли подступиться к
Кукуеву, а когда с вертолета, одного из десятка специально присланных из
Москвы, спрыгнули на колокольню десантники, - обнаружили только смятый
помидор, да корочку хлеба, да стреляные гильзы: раненого Кукуева забрал
на небо ангел.
Но тут, прерывая мечты генерала, который чувствовал себя уже вполне
Кукуевым, вдруг загудел, завыл, заверещал приемник трусливой комиссарс-
кой глушилкою. Труп! подумал Обернибесов и выругался. Труп гадит! Ма-
ленького Младенчика! Выругался снова и стал пошевеливать верньерчиком
настройки, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, но глушилка шла широкая,
мощная. Генерал чуть было не выключил с досады приемник, но вспомнил,
что идет трансляция на колокол, и оставил: пускай воспитываются ребята,
пускай все знают, пускай слушают, какими методами сволочь СМЕРШевская со
свободным словом борется! - но тут так же резко, как врубилась, глушилка
и прервалась. Продолжаем передачу "Голоса Америки" из Вашингтона! - чис-
тый женский голосок был столь близок, что, казалось, не с другого конца
Земли вещал, а откуда-нибудь с Яузы. Просим нас извинить за техническую
заминку. Прослушайте, пожалуйста, объявление!
Дальше началось невероятное: голосок стал предупреждать о начале вой-
ны сегодня в полночь, - правда, не сказал, по московскому времени или по
вашингтонскому, потом пошла перестрелка, голосок прервался, и какой-то
мужик заорал, захрипел в микрофон о том же самом, и этот ор, этот хрип
похож был на ор и хрип Трупа Маленького Младенчика: Обернибесов слишком
много думал о нем сегодня, и Труп уже начал мерещиться генералу повсюду.
Сообщение отдавало фантастикою, но ему приходилось верить, потому что
шло оно под перестрелку, стоило уже жизни симпатичной дикторше, да и
владельцу мужского голоса явно назначили за выступление ту же цену, -
приходилось верить и, стало быть, срочно что-то решать. Генерал бросился
к вертушке - она не работала; вызвал по селектору начальника связи. Мы
по вашему распоряжению монтировали зал игровых автоматов! ну и! кабель
повредили. Завтра с утра починят, вызвали уже! Завтра?! Ты что, не слы-
шал, что передали по радио?! Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Иска-
жение сильное на колоколе, перехлест. Что-то говорят, трещат, стреляют,
а что - не понять. Постановка, наверное, какая. Про войну. Или про шпио-
нов.
Генерал матюгнулся, выключил селектор и обратил внимание, что прием-
ник глухо молчит: пришили, значит, мужика, пришили, сволочи, заткнули
ему глотку! Труп, сукин сын, пришил! - и генерал нажал кнопочку! - поку-
да еще не ту, не в виде грибка, а кругленькую, словно пуговка: "Боевая
тревога"! И вспыхнул над воротами транспарант, и одновременно вспыхнули,
замигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттрак-
ционов, заорала по колоколу Алла Пугачева, и неизвестно откуда, словно
прямо из-под земли, выскочила не одна сотня молодых парней и девиц, оде-
тых в штатское и относительно разнообразно, выскочила, стала на мгнове-
ние в строй и тут же, подчинясь неслышной команде, рассыпалась по аллей-
кам, эстрадкам и аттракционам.
Несмотря на меленький дождик, молодые люди развлекались, веселились и
целовались в кустах, делали это старательно, изо всех сил, а генерал
глядел на мышку, глядел на грибок и плакал, потому что жалко ему было
Америку, богатую и свободную, щедрую и гостеприимную, - но ничего не по-
делаешь, и нет смысла кивать на поломанную вертушку, на бездействующую
блокировку, проводки которой неделю назад ребята скрутили напрямую, -
все равно ведь не политуправленцам, не цекашникам, - те способны перебз-
деть только, завыть по радио "Братья и сестры!" да сбежать в Хуйбышев с
полными штанами, - не им вести войну, а ему, потомственному кадровому
военному, чьи предки в добром десятке поколений защищали Россию от вра-
гов и смут, ему, генерал-лейтенанту Обернибесову, его товарищам-генера-
лам да офицерам с солдатами, и чтобы войну выиграть, и чтобы многие ты-
сячи солдат этих и офицеров спасти, он просто обязан был нажать на гри-
бок кнопочки сейчас же, ни минуты не медля.
Ладно! На том свете отдохнем! - Никита часа полтора проворочался в
постели, но заснуть так и не сумел: ныли, ревели, зудели прущие по неда-
лекому Садовому в шесть рядов в каждую сторону нескончаемые военные гру-
зовики и отравляли воздух в комнате вонью перегоревшей солярки. И потом
- едва он смыкал веки, навязчиво, неотвязно мерещилась давешняя кабинет-
ная сценка, возбуждала почти до поллюции и вызывала омерзение к самому
себе. Отбросив одеяло, Никита встал. На дворе было еще кое-как - в ком-
нате давно стемнело. Голова казалась тяжелее прежнего. Тошнота не уня-
лась. Никита оделся, прополоскал рот и вышел на улицу.
Как ни странно, ему нравилась Москва, и было грустно, что она должна
погибнуть. Не когда-нибудь там, через несколько долгих десятилетий или
столетий, когда его и в живых-то не будет, а вот тк вот, прямо на гла-
зах, сегодня в ночь: Никита отнюдь не переоценивал действенность приня-
тых им мер.
Он медленно брел вдоль бульваров под мелким дождичком, брел без пла-
ща, без зонтика, брел и смотрел на недавние, начала прошлого века, клас-
сицистические древности столицы, на глазурованные особнячки модерн, на
занявший целый квартал таких особнячков белокаменный Дом политического
просвещения, на вечерних пятничных алкашей. И хотя ничего, как говорит-
ся, не предвещало, - смотрел, как смотрят старики кинохронику времен их
молодости. Но вот! - Никиту обогнал мужик, стыдливо несущий под пиджаком
что-то объемистое, пухлое; а вот и целая семейка: мальчик с девочкою
дошкольного возраста, муж с женою и старушка пробежали наперерез бульва-
ра, - у этих в огромной хозяйственной сумке явственно белело! - впрочем,
при желании можно было и теперь не угадать, что белело именно; но тут
же, следом, вывернула из подворотни немолодая очкастая девица: ту уже
открыто, откровенно, бесстыдно, свисая с головы до пят, одевала серова-
тая, заспанная, со следами интимных выделений простыня.
Никита ускорил шаг: на Пушкинской площади, перед "Россией", как всег-
да было людно: молоденькие ребята, в пылу самоутверждения раскрасившиеся
под стиль панк, балдели в стереонаушниках, подкуривались, целовались с
девицами. У этих все шло как всегда, как обычно, но поверх их наполовину
выбритых голов виднелось, как по Горького, в голубом и желтом свете фо-
нарей, то здесь, то там проскакивают простынки, наволочки, пододеяльни-
ки.
На стоянку возле "Известий" подкатил ядовито-зеленый форд с диплома-
тическим номером, выпустил сутулую седоватую англичанку, американку ли,
- по направлению ее взгляда Никита и заметил Лидию, терпеливо мокнущую
под дождем. Сутулая воровато, не по-иностранному, оглядываясь, подошла к
ней, стала подле, словно незнакомая, но кого могли обмануть эти ма-
ленькие хитрости?! - не успели женщины обменяться и парою слов, как чет-
веро мальчиков, никитиных ровесников, одетых, что называется, скром-
ненько, но со вкусом, выросли из-под земли, схватили Лидию под локоточки
и повели, повлекли, поволокли вглубь, в темноту, в нишу, где свежим ла-
ком поблескивали за витринами образцы самого передового в мире дизайна.
Никита понял все вмиг: и что это арест с поличным, и что Лидка думает,
конечно же, на него, и что одна из мер, может быть - самая действенная,
- рухнула на глазах, - понял вмиг, но не вмиг очухался, пропустил те
две-три секундочки, когда можно еще было попытаться перехватить амери-
канку, - теперь же только задние огоньки ядовитого форда издевательски
подмигнули Никите и скрылись за поворотом. Если у Мэри получилось не
лучше, чем у Лиды, обернибесовские ракеты уже вовсю летят, - скоро, ста-
ло быть, полетят и ответные. Утешало только, что недолго придется Лидии
переживать горечь неволи и братнего предательства, а погибнуть суждено
под одной крышею с возлюбленным.
Никита выгреб из кармана мелочь: несколько бронзовых двушек мелькнуло
среди рыбьей чешуи серебра, - и пошел на ту сторону площади: звонить Мэ-
ри. По автомату болтала длинная кудрявая девица, - Никите, в общем-то,
было не к спеху: если уж летят - не остановишь, а не летят - значит, се-
годня и не полетят, - и он ждал, удрученно поглядывая на прибывающие
простынки и пододеяльники: неужели все они слушают нашу дурацкую стряп-
ню? Да, не отказать Трупцу в знании своего народа, не отказать!.. Впро-
чем, в условиях дефицита достоверной информации идут сплетни, и идут со
скоростью загорания спички, особенно если подготовлены немолчным гудени-
ем военных грузовиков!
К спеху - не к спеху, а так долго болтать все-таки неприлично! - Ни-
кита постучал двушкою в стекло. Кудрявенькая обернулась, окрысившаяся:
погоди, дескать, мудак, разговор важный! Никите показалось, что он
где-то видел девицу, чуть ли не в столовке яузского заведения, однако,
может, только показалось. Прождав еще три-четыре минуты, Никита не стал
больше стучать, а приоткрыл дверь: девушка! Девушка только отмахнулась,
а в нос Никите ударил пряный, терпкий парфюмерный запах, и Катька Кишко
в давешней мизансцене вспомнилась сотый уже раз за сегодняшний вечер.
Ну разве можно так ревновать?! щебетала девица в трубку. Ты ж знаешь,
у меня смена до десяти! Мало ли что обещала? откуда я могла догадаться,
что генерала отравят. А Трупец Младенца Малого не отпустил! - действи-
тельно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! По-
эт! А я - лейтенант госбезопасности! - и девица стала успокаивать рев-
ность жениха ли своего, любовника весьма своеобразным, учитывая при-
сутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказы-
вать, какими изысканными эротическими блюдами она жениха ли, любовника
угощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой:
могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!
Эти речи вынести было уже невозможно - Никита одной рукою полез деви-
це под потную мышку, уцепился за высокую, упругую грудь, другою стал по-
жимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще
пониже. Девицу никитины действия стимулировали, ее рассказ обретал все
большую выпуклость, зримость, все большую! осязательность, а тело играло
под никитиными пальцами, словно баян в руках генерала Обернибесова. Бу-
дочка, от половины застекленная, окружена была людьми, но девице и горя
мало, а Никиту присутствие посторонних только подхлестывало, он думал,
что и хорошо! и пусть смотрят! пусть даже советы подают! - потому что
коль уж летят - не существует ни непристойности, ни кощунства, ни че-
го-то там еще, связанного с чем-то эдаким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99