Он и так достаточно потрясен. Будем надеяться, что в нем заговорит голос совести.
Мы свернули направо, на бульвар Уилшир, затем проехали Третью улицу, где фланировали покупатели и шатались попрошайки.
– Как насчет бывшей жены? – спросил я. – Если кто и расскажет о его истинном характере, так это она.
Майло улыбнулся:
– Очень хочется скинуть Даггера с пьедестала?
– Что-то в нем мне не нравится. Слишком уж хорош.
– Ну и циник же ты, оказывается.
– Все потому, что провожу столько времени с тобой.
– Наконец-то научился.
* * *
Заметка о смерти Лорен заняла три абзаца на последней странице "Таймс". В статье о ней упоминалось как о студентке.
Я проснулся с мыслью о Бенджамине Даггере. И Шоне Игер. Тот факт, что объявления об "интимном проекте" печатались за несколько недель до исчезновения обеих девушек, не выходил у меня из головы. Майло прав, очевидной связи здесь нет, но рациональный подход к расследованию – удел его профессии. Мне же позволительно ошибаться.
Я поразмыслил над этим еще несколько минут и решил поискать Адама Грина – журналиста студенческой газеты, который освещал историю исчезновения Шоны. В телефонном справочнике значилось четыре Адама Грина, чьи телефоны начинались на 310. Одному только Богу известно, сколько еще людей с таким именем проживает в Лос-Анджелесе. Два номера из четырех оказались неправильными, еще один не отвечал. Наконец, когда я уже почти отчаялся, мне повезло. Я услышал сообщение на автоответчике, звучавшее обнадеживающе:
"Это Адам Грин. Возможно, я ушел на поиски нового источника вдохновения, или пашу за компьютером, или просто развлекаюсь где-нибудь. В любом случае, если вы не думаете, что жизнь – дерьмо, оставьте сообщение".
Немножко гнусавый баритон юноши, становящегося мужчиной. Я сказал:
– Мистер Грин, меня зовут Алекс Делавэр. Я психолог, работающий с полицией Лос-Анджелеса. Хотел бы поговорить с вами о Шоне Игер...
– Это Адам. О Шоне? Вы, наверное, шутите.
– Нет.
– Они опять взялись за это дело? Невероятно. Что-то случилось? Ее наконец-то нашли?
– Нет, – ответил я. – Ничего такого особенного. Ее имя всплыло во время другого расследования.
– Какого расследования?
– Вы все еще журналист, мистер Грин?
На другом конце провода раздался смех.
– Журналист? Вы имеете в виду мою работу в "Первокурснике"? Нет, я уже окончил университет. Сейчас на вольных хлебах, пишу рекламные тексты типа "Золотые капли росы – чистое дыхание утренней свежести". Половина этого – моя.
– Какая половина?
– Не важно. Так что же с Шоной? И какое другое расследование?
– Извините, я не могу с вами это обсуждать.
– Позвольте, ведь вы сами захотели поговорить со мной, разве не так? – Грин засмеялся. – Значит, вы психолог? Здесь, случайно, ФБР не замешано?
– Нет, вообще-то я работаю с полицейским департаментом Лос-Анджелеса. Я просматривал дело Шоны и наткнулся на вашу статью в "Первокурснике". Вы были более тщательны, чем все остальные, и...
– А теперь вы мне льстите. Хотя я действительно работал на совесть. Впрочем, особо сравнивать не с кем. Казалось, всем совершенно наплевать на нее. К несчастью для Шоны, ее отец не был сенатором.
– Всеобщая апатия?
– Просто никто не старался толком расследовать дело. Полиция университета сделала все, что могла, однако они не гении. А лос-анджелесская полиция поручила вести дело старикану Рили.
– Лео Рили, – подтвердил я.
– Да. А ему оставалось совсем немного до пенсии. Я всегда чувствовал, Рили хотел поскорее спихнуть это дело.
– Где вы брали материалы для статьи?
– Ошивался около университетских полицейских – наблюдал, как они звонят по телефону и расклеивают объявления о пропаже Шоны. Меня воспринимали как досадливого зануду. Не отрицаю, я зануда и есть. Правда, тогда я еще пытался это скрыть. Меня не покидало ощущение, что большого значения пропаже Шоны никто не придает. Кроме, конечно, миссис Игер, ее матери. Только что она могла сделать? Начала жаловаться. Кто-то из деканов и начальник университетской полиции встретились с ней и заверили, что делают все возможное. Она и о Рили была невысокого мнения. – Адам помолчал. – Я думаю, Шоны нет в живых. Мне кажется, она умерла вскоре после того, как исчезла.
– Почему вы так говорите?
– Просто чувствую. Будь Шона жива, она уже объявилась бы, разве не так?
– Мы могли бы поговорить об этом наедине? За завтраком, обедом, ужином?
– Полиция оплачивает?
– Нет, я.
– Отлично, тем более все равно работа не клеится. Ничто не приходит в голову насчет имбирной жевательной резинки "Гинкоба". Так, сколько сейчас, десять? Давайте перекусим в одиннадцать. Я живу в районе Беверли-Хиллз, к востоку от Сенчури-Сити. Как насчет кошерной закусочной недалеко от Робертсона?
– Конечно, я знаю, где это.
– Или нужно выбрать что подороже?
– Нет, я не имею ничего против закусочной.
– Ладно, тогда я закажу дополнительный сандвич и возьму его с собой.
* * *
Я приехал на десять минут раньше, занял столик в глубине закусочной и потихоньку жевал маринованные пикули, чтобы скрасить ожидание. В помещении было тихо и чисто. Две пожилые пары склонились над супом, молодая ортодоксальная еврейка хлопотала вокруг пятерых детей, все – не старше семи лет. Тяжелоатлет-мексиканец в велосипедных шортах и майке пытался управиться с жареной печенкой, ржаной горбушкой и кувшином охлажденного чая.
Адам Грин появился в 11.05. Высокий, худощавый, темноволосый парень, одетый в черный джемпер поверх белой футболки и синие джинсы классического покроя, которые на его худых ногах превратились в мешковатые штаны. Ботинки тринадцатого размера, неуклюжие конечности, симпатичное лицо, которое могло быть идеальным, если бы не маленький подбородок. Короткие вьющиеся волосы и баки на сантиметр длиннее, чем у Майло. Левую бровь украшало крошечное золотое колечко. Он сразу же меня заметил, уселся рядом и взял один из пикулей.
– Ужасное движение. Город постепенно вырождается. – Грин усмехнулся, пережевывая пикули.
– Вы коренной житель?
– В третьем поколении. Мой дед еще помнит лошадей, пасущихся на возвышенности Бойла, и виноградники на Робертсоне. – Покончив с пикулями, он взял баночку сгорчицей и начал вертеть ее в ладонях. – Теперь, когда мы уже старые знакомые, может, расскажете, что с Шоной?
– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.
– Да, да, знаю. Другое расследование. Но почему? Еще одна девушка исчезла с лица земли?
– Что-то вроде.
– Что-то вроде... Я всегда верил – из истории с Шоной получится хорошая книга. "Смерть "королевы красоты"" – как вам? Правда, нужен финал.
Подошла официантка. Я заказал бургер и колу, Адам – тройной бутерброд с копченой говядиной, индейкой и соленой телятиной, все это с майонезом и большой кружкой пива.
– А с собой? – спросил я.
Он широко улыбнулся, показав красивые зубы, и облокотился на стену.
– Успеется. Не надейтесь, что так легко отделаетесь.
Когда мы снова оказались одни, Грин приготовился задать очередной вопрос, однако я его опередил:
– Значит, вы думаете, Шона погибла вскоре после того, как пропала?
– Вообще-то поначалу я думал, что она просто сбежала с каким-нибудь парнем. Знаете – поддалась порыву. И лишь когда ее так и не нашли, решил, что она умерла. Я не ошибся?
– Почему "поддалась порыву"?
– Потому что иногда люди совершают глупые поступки. Я прав насчет ее смерти?
– Возможно, – ответил я. – Вы узнали о Шоне что-то, о чем не упоминали в статье?
Грин не ответил и опять взял баночку с горчицей.
– Ну так как?
Он шумно выдохнул.
– Ее мать – прекрасный человек. Простая, немного провинциальная. Думаю, она уже много лет не была в Лос-Анджелесе.
Все повторяла, как здесь шумно. Выросла в провинциальном городишке, одна воспитывала дочь. Отец Шоны, вроде дальнобойщик, умер, когда она была еще ребенком. Не жизнь, а песня в стиле кантри. А дочь выросла красавицей и стала "королевой красоты".
– "Мисс Оливковый фестиваль".
– Участие в конкурсе – идея Шоны. Мать никогда ее не заставляла – по крайней мере она так говорит, и я ей верю. Есть в миссис Игер что-то такое... Искренность. Соль земли. Она содержала себя и Шону, работая официанткой и горничной. Дочь – ее единственный источник гордости. А потом Шона выигрывает конкурс, заявляет, что ненавидит Санто-Леон, и отправляется в Лос-Анджелес учиться в университете. Мать отпускает ее, но постоянно волнуется за дочь. Крупный город, соблазны, преступность. И тут случается такое – наихудший кошмар становится реальностью. Можете представить что-то более ужасное для матери?
Я покачал головой. Адам продолжал:
– Миссис Игер была раздавлена. Совершенно. На нее было невозможно смотреть. Приезжает сюда одна, без денег, без понятия, как тут обстоят дела. Университет – даже его размеры – пугает ее. Она не планировала заранее, где остановится, и в итоге оказалась в паршивом мотеле, недалеко от Альварадо. Она тратила по два часа на автобус, чтобы добраться до Вествуда; рисковала жизнью, возвращаясь ночью одна через парк Макартура. Никто ей не дает объяснений, ни у кого нет времени. В итоге у нее крадут сумочку, и только тогда руководство университета селит ее в общежитии. Но все равно на нее никто не обращает внимания. Я был единственным. – Он нахмурился. – Если честно, я начал писать эту статью, потому что посчитал историю занятной для читателей. А после встречи с миссис Игер забыл об этом. Я просто сидел с ней, пока она плакала, и с тех пор возненавидел журналистику.
Грин поставил баночку с горчицей и взял еще один из пикулей с тарелки.
– Вам понравилась миссис Игер, – сказал я, – и поэтому вы не ответили на мой вопрос об информации, не опубликованной в вашей статье. Вы не хотите усугублять ее горе.
– Даже если и так, какой смысл ворошить хлам? Если Шону до сих пор не нашли, то, наверное, вообще никогда не найдут. Вы собираете информацию для какого-нибудь проекта или еще чего, хотя на самом деле вам скорее всего тоже наплевать. Поэтому какой смысл рассказывать? Зачем огорчать мать еще сильнее?
– Это поможет раскрыть другое дело, – сказал я. – Вполне вероятно, и дело Шоны тоже.
Он громко жевал, опустив голову.
– Ваша информация может действительно оказаться полезной, мистер Грин.
Адам не отвечал.
– Что вы узнали о Шоне? Это станет достоянием общественности только в том случае, если на карту будут поставлены жизни людей.
Он взглянул на меня.
– Жизни людей? Звучит устрашающе. – У него были голубые глаза, светящиеся любопытством. – А вот и еда.
Официантка принесла наши сандвичи. Мой был очень хорош, и я съел половину, перед тем как отложить его. Адаму Грину подали массивное сооружение с вылезающими между хлебом и мясом капустой, морковью и майонезом. Он с удовольствием принялся задело.
– Я все еще не понимаю, почему я должен вам что-то рассказывать, – сказал Грин наконец.
– Потому что это правильно.
– Так вы утверждаете.
– Да, и могу повторить.
Он вытер губы, прикрывая рот сандвичем, словно щитом.
– Послушайте, я хочу получить кое-что взамен. Когда раскроется исчезновение Шоны или другое дело, над которым вы работаете, – мне нужно знать об этом раньше остальных. Возможно, я все-таки напишу книгу. Или по крайней мере статью в журнал.
Грин опять вытер рот.
– Правда в том, что для меня дело еще не завершено. Шона была красивой, умной, ей все удавалось. Она лишь на несколько лет младше меня, а для нее уже все кончено. У меня сестра ее возраста.
– Тоже в нашем университете?
– Нет, в Брауне.
Он почти с благоговением, словно жертвенный дар, положил остатки бутерброда на тарелку.
– Мы тут обсуждаем очень интересные вещи. Если книги не получится, то выйдет отличный сценарий. Давайте так: вы раскапываете что-то – и тут же говорите мне. По рукам?
– Если дело раскроется, вы будете первым писателем, который это узнает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62