Ему приятно быть в центре внимания, подумал Брент.
— Я самый молодой летчик, когда-либо летавший во славу третьего рейха. В сорок пятом служил в составе истребительного соединения генерала Адольфа Галланда и летал на Me-262.
— «Мессершмитт-262», — задумчиво повторил Файт. — Первый реактивный истребитель.
— Сбил два ваших В—17. Жаль, мало. Моя бы воля, я б не только жидов, но и свиней-янки перебил. — Он ухмыльнулся, увидев разгневанные лица Брента, Реджинальда и Файта.
Фудзита, выйдя из терпения, пристукнул по столу. Даже ему надоело терпеть наглость немца.
— Капитан Шахтер, нам известно, что вы летели с Тиниана. Мы также знаем, что на Марианских островах находится около тридцати истребителей, десяток Ju-87 и шесть «Супер-Констеллейшнов». Нам необходимо знать, когда и в каком количестве вы ожидаете пополнение. Сколько войск размещено на Сайпане и Тиниане, какая артиллерия и какого калибра.
Немец несколько секунд молчал, глядя на адмирала. Одутловатое лицо было непроницаемо. Потом выпятил губу, и жирные щеки затряслись от беззвучного смеха.
— А сколько нужников мы построили — не желаете узнать?
Фудзита резко выбросил вперед руку, и двое охранников набросились на немца. Шахтер завизжал от боли и опрокинулся на стальной настил. По знаку Фудзиты его выволокли из командного пункта.
— Он будет казнен? — спросил у адмирала Бернштейн.
— У вас есть возражения?
— Да.
— Вот как?
— Казнь — слишком мягкое наказание для него.
— Что вы предлагаете?
— Предоставьте его мне, адмирал.
Фудзита улыбнулся.
— Я рассмотрю вашу просьбу, полковник. Но учтите, того, что случилось более сорока лет назад, уже не повернуть вспять. Мне понятна ваша тяга к возмездию — оно священно для самурая. Но убить Шахтера вы сможете только раз — этим не отомстишь за гибель шести миллионов. Помню, в восемьдесят четвертом, во время нашего похода в Средиземном море я удовлетворил вашу просьбу встретиться один на один с другим немецким пленным… как уж его…
— Капитан первого ранга Вернер Шлибен, — подсказал Брент. — С ливийского грузового судна «Зила», которое мы потопили в Токийском заливе, когда оно пыталось нас подорвать. Они дрались на вакидзаси в храме Вечного Спасения.
— Да, именно так, — подтвердил Фудзита. — И вы, если помните, убили Шлибена.
— Как я могу забыть? — проговорил израильтянин.
— Вы мастерски разделались с ним, полковник, — продолжал Фудзита. — Но потом сами сказали, что за гибель миллионов отомстить нельзя, что это может быть только уроком.
— Я помню.
— Так зачем повторять бессмысленные уроки? Ведь вы можете лишиться жизни.
— Вы все правильно говорите, адмирал. И тем не менее… — он посмотрел на свои ладони, — мне бы хотелось убить его вот этими руками. Прошу вас рассмотреть мою просьбу.
— Я уже обещал, полковник. Но не забывайте: вы нужны нам и своей стране. — Старик повернулся к писарю Накамуре. — Приведите араба.
В сопровождении двух конвоиров вошел сержант Хай Абу эль-Сахди. Этот вел себя поскромней, но в черных глазах тоже светился вызов, а при взгляде на Бернштейна его передернуло от омерзения. Израильтянин сразу ощетинился.
Фудзита спросил у араба имя, звание, род занятий. Араб отвечал с готовностью и сразу подтвердил, что его эскадрилья вылетела с Айлей-Филд на Сайпане. Затем последовали те же самые вопросы о количестве и способах доставки пополнения.
Перебирая свои четки и на разные лады призывая Аллаха, смуглый коротышка испуганно воззрился на Фудзиту.
— Все больше на подводных лодках. Кораблей уже давно не было. — Араб перевел взгляд на Бернштейна, и в глазах вновь заплясали искорки ненависти. — Итбах эльяхуд! — крикнул он.
Японцы недоуменно переглянулись.
— Смерть евреям, — спокойно пояснил Бернштейн. — Старая песня арабских коммандос.
Японцы, разумеется, знали, какой дискриминации евреи подвергались и подвергаются во всем мире, но никто из них не был подготовлен к той гипертрофированной ненависти, какую выливали на Бернштейна Конрад Шахтер и Абу эль-Сахди. У них есть все основания ненавидеть японцев, но они свою ненависть целиком переносят на еврея! Бернштейн же принимает ее с удивительным хладнокровием, как будто имеет дело с бытовыми, наскучившими проблемами.
— Благодарю, — небрежно заметил он. — Это для нас великая честь. Вы бывали в Мекке, сержант? Почтили пятый столп мудрости Магомета?
Араб гордо вскинул голову.
— Я заслужил прозвище Хай десять лет назад, когда совершил паломничество в Мекку из своей деревни Бир-Нахелла. А еще я молился в мечетях «Куббат ас-Сахра» и «Аль-Акса», яхуд. — Он потряс кулаком. — Смерть иудеям!
— Капитан Конрад Шахтер был командиром вашей эскадрильи? — перебил Фудзита.
Араб дернул себя за ус.
— Из-за этого ишака нас и сбили.
— Он единственный немец у вас?
— Так, адмирал.
— Вы недолюбливаете немцев?
— Только Шахтера. Других уважаю. Они помогают нам убивать иудеев! — Он ткнул пальцем в Бернштейна.
Полковник откликнулся все тем же бесстрастным тоном:
— Бир-Нахелла… Как же, знаю. Убогая деревня в двадцати километрах к юго-западу от Иерусалима. Вы там выросли?
— Да, яхуд.
— Значит, вы никогда не видели зеленой травы, игрушек, цветов, улиц, не заваленных верблюжьим и ослиным навозом, библиотеки, музея, кино, бассейна, туалета, больницы, автомастерской, доильного аппарата для ваших коров, трактора, электричества, живописи. Вы и ваши земляки веками жили как бродячие собаки, а вините за свою тупость и лень евреев.
— Пусть тысяча скорпионов ужалит твою мать промеж ног, яхуд!
Лицо Бернштейна оставалось спокойным как иконописный лик. Зато у араба усы встали торчком от ярости.
— Я не бродячая собака, не тупой феллах! Я — слуга Магомета. Мои предки вышли с Аравийского полуострова, они были хранителями священных храмов Мекки! Да, в моей деревне ничего этого нет, но кто нас туда загнал? Вы в сорок восьмом отняли наши земли, захватили священную столицу Палестины — Иерусалим!
— Глупости!
Потрясая кулаками, араб выкрикнул древнеримское проклятие, усвоенное его предками:
— Да сгинет Иудея! Да будут прокляты враги Аллаха и рода человеческого! Аллах Акбар! Вы подделали священные письмена! Авраам был не иудей, а мусульманин. Вы отвергаете Иисуса, а его послали на Землю мусульмане и спас Аллах, чтобы он стал его пророком. Вы поубивали всех пророков! Вы — гнусные черви, которые не имеют права называться народом. Тора — сущее беззаконие, нарушение заветов Аллаха! Магомет наложил на вас вечное проклятие! Ислам есть высшая, истинная вера. Правда Корана восторжествует над неверными! — Он обвел глазами аудиторию и поднял руку, словно мулла, раздающий благословение. — Во имя Аллаха, великодушного и милосердного, мы всегда будем бороться с лживыми верованиями и заблудшими народами, ибо только Аллах учит чистоте помыслов и святости цели.
Японцы и американцы изумленно переглядывались. Никто не ожидал такой проповеди от убогого араба.
А Бернштейну его речи, казалось, доставили истинное удовольствие. Должно быть, он из чисто спортивного интереса втянул пленного в дискуссию.
— У израильтян есть поговорка: «Одно слово мудреца стоит сотни слов дурака». Вы родились в Бир-Нахелле, потому что в мае сорок восьмого года арабские государства совместно выступили против нас. Именно их армии согнали с мест полмиллиона несчастных феллахов. Вас принесли в жертву королю Иордании Абдулле и его Арабскому легиону. Теперь число таких, как вы, увеличилось до двух миллионов. Вы гневаетесь на ООН, на Израиль, а тем временем ваши мухтары и эфенди обкрадывают вас. Вы заритесь на территории, поднятые нами из руин, на земли, которые из века в век топтали ваши козы, а вы и капли пота над ними не пролили… Да никогда, — он постучал по столу, — слышите, никогда вам их не получить!
— Ханаан — арабская земля. Осия выкрал ее для иудеев.
— Ничего подобного. Даже в средние века, в зените своей силы и славы, арабы селились в Мекке, Багдаде, Каире и Кордове. И никогда — в Иерусалиме, который вам угодно именовать Ханааном. Почему за четыреста лет турецкого владычества арабы не предприняли ни одной попытки отвоевать его? Да потому, что ни ваша вера, ни ваше происхождение не были с ним связаны. А нынешние ваши претензии насквозь лживы.
— Ну довольно, — вмешался Фудзита и приказал охранникам: — Отведите пса обратно в конуру.
— Старый феллах! — вскипел Абу эль-Сахди. — Червяк, вскормленный верблюжьей мочой вместо молока!
Узкие глаза Фудзиты сверкнули, он тихо пригрозил:
— Я ведь могу и язык отрезать.
Араб и бровью не повел.
Брент ожидал, что охранники и этого вздуют, но сигнала от Фудзиты не последовало. Он молчал, глядя на пленного, а тот не мог отвести глаз от лица Бернштейна. Наверно, старому адмиралу понравилась убежденность араба — во всяком случае, он такого не ожидал. А Брент, наблюдая поединок Абу и Бернштейна, чувствовал, как вокруг него сгущаются ядовитые пары ненависти, и все больше убеждался, что этому нет и не будет конца.
…Офицеры стали расходиться: Реджинальд Уильямс и Джон Файт — в лазарет, Мацухара, Ивата и Каи — в аэропорт, старший помощник Митаке Араи и секретарь Хакусеки Кацубе — в каюту адмирала, главный механик Йосида — в машинное отделение, командир артчасти Нобомицу Ацуми — в док, где разгружали привезенные 25-миллиметровые орудия. Бренту не терпелось обследовать БИП и оборудование связи. Однако на офицерской палубе его задержал контр-адмирал Уайтхед.
— Есть минутка, Брент? Мне надо с тобой поговорить.
Он кивнул на дверь каюты, где прежде жил адмирал Марк Аллен. Тон был вежливый, но твердый, даже властный. И лейтенанту ничего не оставалось, как подчиниться.
Адмиральская каюта гораздо просторней и комфортабельней его собственной. Кроме широкой койки с ночным светильником, в одном углу обитый кожей стул, в другом столик с пишущей машинкой. Справа открыта дверь в кабину душа с огромным зеркалом. Центр занимает внушительный стол с четырьмя стульями. Здесь можно устраивать небольшие совещания. Уайтхед открыл оба иллюминатора и впустил в каюту солнце и свежий воздух. Вместе с ними вливались шумы ремонтного дока. Брент, получив приглашение хозяина, уселся за стол; Уайтхед устроился напротив.
— Что-нибудь выпьешь? — Он указал на бар, привинченный к переборке.
— Нет, сэр, спасибо. Так рано не пью.
— Я тоже.
Контр-адмирал поздравил его с успешно выполненным заданием и заговорил о близкой дружбе с Порохом Россом. Потом они помянули добрым словом покойного Аллена.
— Один я остался из нашей неразлучной троицы! — вздохнул пожилой офицер. — Как тебе известно, мы вместе служили здесь во время правления… мм… командования Макартура. И вместе работали над историей американских военно-морских операций. Наша группа собрала и систематизировала все материалы, а Морисон поставил только свое имя на всех пятнадцати томах. Но в каком-то смысле это был пик нашей карьеры.
— Вы ведь, кажется, в восемьдесят первом вышли в отставку?
— Да, Брент. Но в восемьдесят седьмом меня отозвали, когда разразился мировой нефтяной кризис. Начальник штаба сказал, что ВМР буквально задыхается без людей. Я говорил им, что старый боевой конь не в силах разобраться в компьютерных шифрах. Но меня послали на срочные курсы — и вот я здесь. — Он нервно забарабанил пальцами по столу, добавив новый звук к гулу вентиляторов и грохоту ремонтного дока.
Брент понял, что старик чем-то взволнован, но расспрашивать не стал: пускай сам выскажется.
— Видишь ли, мой мальчик, у меня к тебе вопрос личного свойства… деликатный, что называется. И ты вправе отказаться обсуждать со мной тему, не имеющую никакого отношения к войне.
На лице столь же дорогом ему, как черты покойного Марка Аллена и как воспоминания об отце, написана нешуточная озабоченность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Я самый молодой летчик, когда-либо летавший во славу третьего рейха. В сорок пятом служил в составе истребительного соединения генерала Адольфа Галланда и летал на Me-262.
— «Мессершмитт-262», — задумчиво повторил Файт. — Первый реактивный истребитель.
— Сбил два ваших В—17. Жаль, мало. Моя бы воля, я б не только жидов, но и свиней-янки перебил. — Он ухмыльнулся, увидев разгневанные лица Брента, Реджинальда и Файта.
Фудзита, выйдя из терпения, пристукнул по столу. Даже ему надоело терпеть наглость немца.
— Капитан Шахтер, нам известно, что вы летели с Тиниана. Мы также знаем, что на Марианских островах находится около тридцати истребителей, десяток Ju-87 и шесть «Супер-Констеллейшнов». Нам необходимо знать, когда и в каком количестве вы ожидаете пополнение. Сколько войск размещено на Сайпане и Тиниане, какая артиллерия и какого калибра.
Немец несколько секунд молчал, глядя на адмирала. Одутловатое лицо было непроницаемо. Потом выпятил губу, и жирные щеки затряслись от беззвучного смеха.
— А сколько нужников мы построили — не желаете узнать?
Фудзита резко выбросил вперед руку, и двое охранников набросились на немца. Шахтер завизжал от боли и опрокинулся на стальной настил. По знаку Фудзиты его выволокли из командного пункта.
— Он будет казнен? — спросил у адмирала Бернштейн.
— У вас есть возражения?
— Да.
— Вот как?
— Казнь — слишком мягкое наказание для него.
— Что вы предлагаете?
— Предоставьте его мне, адмирал.
Фудзита улыбнулся.
— Я рассмотрю вашу просьбу, полковник. Но учтите, того, что случилось более сорока лет назад, уже не повернуть вспять. Мне понятна ваша тяга к возмездию — оно священно для самурая. Но убить Шахтера вы сможете только раз — этим не отомстишь за гибель шести миллионов. Помню, в восемьдесят четвертом, во время нашего похода в Средиземном море я удовлетворил вашу просьбу встретиться один на один с другим немецким пленным… как уж его…
— Капитан первого ранга Вернер Шлибен, — подсказал Брент. — С ливийского грузового судна «Зила», которое мы потопили в Токийском заливе, когда оно пыталось нас подорвать. Они дрались на вакидзаси в храме Вечного Спасения.
— Да, именно так, — подтвердил Фудзита. — И вы, если помните, убили Шлибена.
— Как я могу забыть? — проговорил израильтянин.
— Вы мастерски разделались с ним, полковник, — продолжал Фудзита. — Но потом сами сказали, что за гибель миллионов отомстить нельзя, что это может быть только уроком.
— Я помню.
— Так зачем повторять бессмысленные уроки? Ведь вы можете лишиться жизни.
— Вы все правильно говорите, адмирал. И тем не менее… — он посмотрел на свои ладони, — мне бы хотелось убить его вот этими руками. Прошу вас рассмотреть мою просьбу.
— Я уже обещал, полковник. Но не забывайте: вы нужны нам и своей стране. — Старик повернулся к писарю Накамуре. — Приведите араба.
В сопровождении двух конвоиров вошел сержант Хай Абу эль-Сахди. Этот вел себя поскромней, но в черных глазах тоже светился вызов, а при взгляде на Бернштейна его передернуло от омерзения. Израильтянин сразу ощетинился.
Фудзита спросил у араба имя, звание, род занятий. Араб отвечал с готовностью и сразу подтвердил, что его эскадрилья вылетела с Айлей-Филд на Сайпане. Затем последовали те же самые вопросы о количестве и способах доставки пополнения.
Перебирая свои четки и на разные лады призывая Аллаха, смуглый коротышка испуганно воззрился на Фудзиту.
— Все больше на подводных лодках. Кораблей уже давно не было. — Араб перевел взгляд на Бернштейна, и в глазах вновь заплясали искорки ненависти. — Итбах эльяхуд! — крикнул он.
Японцы недоуменно переглянулись.
— Смерть евреям, — спокойно пояснил Бернштейн. — Старая песня арабских коммандос.
Японцы, разумеется, знали, какой дискриминации евреи подвергались и подвергаются во всем мире, но никто из них не был подготовлен к той гипертрофированной ненависти, какую выливали на Бернштейна Конрад Шахтер и Абу эль-Сахди. У них есть все основания ненавидеть японцев, но они свою ненависть целиком переносят на еврея! Бернштейн же принимает ее с удивительным хладнокровием, как будто имеет дело с бытовыми, наскучившими проблемами.
— Благодарю, — небрежно заметил он. — Это для нас великая честь. Вы бывали в Мекке, сержант? Почтили пятый столп мудрости Магомета?
Араб гордо вскинул голову.
— Я заслужил прозвище Хай десять лет назад, когда совершил паломничество в Мекку из своей деревни Бир-Нахелла. А еще я молился в мечетях «Куббат ас-Сахра» и «Аль-Акса», яхуд. — Он потряс кулаком. — Смерть иудеям!
— Капитан Конрад Шахтер был командиром вашей эскадрильи? — перебил Фудзита.
Араб дернул себя за ус.
— Из-за этого ишака нас и сбили.
— Он единственный немец у вас?
— Так, адмирал.
— Вы недолюбливаете немцев?
— Только Шахтера. Других уважаю. Они помогают нам убивать иудеев! — Он ткнул пальцем в Бернштейна.
Полковник откликнулся все тем же бесстрастным тоном:
— Бир-Нахелла… Как же, знаю. Убогая деревня в двадцати километрах к юго-западу от Иерусалима. Вы там выросли?
— Да, яхуд.
— Значит, вы никогда не видели зеленой травы, игрушек, цветов, улиц, не заваленных верблюжьим и ослиным навозом, библиотеки, музея, кино, бассейна, туалета, больницы, автомастерской, доильного аппарата для ваших коров, трактора, электричества, живописи. Вы и ваши земляки веками жили как бродячие собаки, а вините за свою тупость и лень евреев.
— Пусть тысяча скорпионов ужалит твою мать промеж ног, яхуд!
Лицо Бернштейна оставалось спокойным как иконописный лик. Зато у араба усы встали торчком от ярости.
— Я не бродячая собака, не тупой феллах! Я — слуга Магомета. Мои предки вышли с Аравийского полуострова, они были хранителями священных храмов Мекки! Да, в моей деревне ничего этого нет, но кто нас туда загнал? Вы в сорок восьмом отняли наши земли, захватили священную столицу Палестины — Иерусалим!
— Глупости!
Потрясая кулаками, араб выкрикнул древнеримское проклятие, усвоенное его предками:
— Да сгинет Иудея! Да будут прокляты враги Аллаха и рода человеческого! Аллах Акбар! Вы подделали священные письмена! Авраам был не иудей, а мусульманин. Вы отвергаете Иисуса, а его послали на Землю мусульмане и спас Аллах, чтобы он стал его пророком. Вы поубивали всех пророков! Вы — гнусные черви, которые не имеют права называться народом. Тора — сущее беззаконие, нарушение заветов Аллаха! Магомет наложил на вас вечное проклятие! Ислам есть высшая, истинная вера. Правда Корана восторжествует над неверными! — Он обвел глазами аудиторию и поднял руку, словно мулла, раздающий благословение. — Во имя Аллаха, великодушного и милосердного, мы всегда будем бороться с лживыми верованиями и заблудшими народами, ибо только Аллах учит чистоте помыслов и святости цели.
Японцы и американцы изумленно переглядывались. Никто не ожидал такой проповеди от убогого араба.
А Бернштейну его речи, казалось, доставили истинное удовольствие. Должно быть, он из чисто спортивного интереса втянул пленного в дискуссию.
— У израильтян есть поговорка: «Одно слово мудреца стоит сотни слов дурака». Вы родились в Бир-Нахелле, потому что в мае сорок восьмого года арабские государства совместно выступили против нас. Именно их армии согнали с мест полмиллиона несчастных феллахов. Вас принесли в жертву королю Иордании Абдулле и его Арабскому легиону. Теперь число таких, как вы, увеличилось до двух миллионов. Вы гневаетесь на ООН, на Израиль, а тем временем ваши мухтары и эфенди обкрадывают вас. Вы заритесь на территории, поднятые нами из руин, на земли, которые из века в век топтали ваши козы, а вы и капли пота над ними не пролили… Да никогда, — он постучал по столу, — слышите, никогда вам их не получить!
— Ханаан — арабская земля. Осия выкрал ее для иудеев.
— Ничего подобного. Даже в средние века, в зените своей силы и славы, арабы селились в Мекке, Багдаде, Каире и Кордове. И никогда — в Иерусалиме, который вам угодно именовать Ханааном. Почему за четыреста лет турецкого владычества арабы не предприняли ни одной попытки отвоевать его? Да потому, что ни ваша вера, ни ваше происхождение не были с ним связаны. А нынешние ваши претензии насквозь лживы.
— Ну довольно, — вмешался Фудзита и приказал охранникам: — Отведите пса обратно в конуру.
— Старый феллах! — вскипел Абу эль-Сахди. — Червяк, вскормленный верблюжьей мочой вместо молока!
Узкие глаза Фудзиты сверкнули, он тихо пригрозил:
— Я ведь могу и язык отрезать.
Араб и бровью не повел.
Брент ожидал, что охранники и этого вздуют, но сигнала от Фудзиты не последовало. Он молчал, глядя на пленного, а тот не мог отвести глаз от лица Бернштейна. Наверно, старому адмиралу понравилась убежденность араба — во всяком случае, он такого не ожидал. А Брент, наблюдая поединок Абу и Бернштейна, чувствовал, как вокруг него сгущаются ядовитые пары ненависти, и все больше убеждался, что этому нет и не будет конца.
…Офицеры стали расходиться: Реджинальд Уильямс и Джон Файт — в лазарет, Мацухара, Ивата и Каи — в аэропорт, старший помощник Митаке Араи и секретарь Хакусеки Кацубе — в каюту адмирала, главный механик Йосида — в машинное отделение, командир артчасти Нобомицу Ацуми — в док, где разгружали привезенные 25-миллиметровые орудия. Бренту не терпелось обследовать БИП и оборудование связи. Однако на офицерской палубе его задержал контр-адмирал Уайтхед.
— Есть минутка, Брент? Мне надо с тобой поговорить.
Он кивнул на дверь каюты, где прежде жил адмирал Марк Аллен. Тон был вежливый, но твердый, даже властный. И лейтенанту ничего не оставалось, как подчиниться.
Адмиральская каюта гораздо просторней и комфортабельней его собственной. Кроме широкой койки с ночным светильником, в одном углу обитый кожей стул, в другом столик с пишущей машинкой. Справа открыта дверь в кабину душа с огромным зеркалом. Центр занимает внушительный стол с четырьмя стульями. Здесь можно устраивать небольшие совещания. Уайтхед открыл оба иллюминатора и впустил в каюту солнце и свежий воздух. Вместе с ними вливались шумы ремонтного дока. Брент, получив приглашение хозяина, уселся за стол; Уайтхед устроился напротив.
— Что-нибудь выпьешь? — Он указал на бар, привинченный к переборке.
— Нет, сэр, спасибо. Так рано не пью.
— Я тоже.
Контр-адмирал поздравил его с успешно выполненным заданием и заговорил о близкой дружбе с Порохом Россом. Потом они помянули добрым словом покойного Аллена.
— Один я остался из нашей неразлучной троицы! — вздохнул пожилой офицер. — Как тебе известно, мы вместе служили здесь во время правления… мм… командования Макартура. И вместе работали над историей американских военно-морских операций. Наша группа собрала и систематизировала все материалы, а Морисон поставил только свое имя на всех пятнадцати томах. Но в каком-то смысле это был пик нашей карьеры.
— Вы ведь, кажется, в восемьдесят первом вышли в отставку?
— Да, Брент. Но в восемьдесят седьмом меня отозвали, когда разразился мировой нефтяной кризис. Начальник штаба сказал, что ВМР буквально задыхается без людей. Я говорил им, что старый боевой конь не в силах разобраться в компьютерных шифрах. Но меня послали на срочные курсы — и вот я здесь. — Он нервно забарабанил пальцами по столу, добавив новый звук к гулу вентиляторов и грохоту ремонтного дока.
Брент понял, что старик чем-то взволнован, но расспрашивать не стал: пускай сам выскажется.
— Видишь ли, мой мальчик, у меня к тебе вопрос личного свойства… деликатный, что называется. И ты вправе отказаться обсуждать со мной тему, не имеющую никакого отношения к войне.
На лице столь же дорогом ему, как черты покойного Марка Аллена и как воспоминания об отце, написана нешуточная озабоченность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46