Ждут второго пришествия.
Аня подумала, что эти двое наверняка знакомы, давно знают друг друга, просто ломают сейчас комедию, точнее, радиокомедию.
— Тебя как звать-то? — спросил в этот момент «добрый Орешкин». — Фамилию «срисовал», а имя не запомнил… Я тебе так скажу, Миша. Я бы за Христом пошел. Бросил пост и пошел.
— Кончено, людей ловить ты уже умеешь, — поддакнул Корнилов. — Чуть-чуть подучиться только.
— Разве я людей ловлю?! Кентавров, — прочувствованно сказал старшина. — Железных кентавров. Стоит нормальному человеку сесть за руль, с ним что-то происходит. Думает по-другому, поступает тоже не так. Ты за себя скажи. Прав я или не прав?
— Прав, конечно, — ответил Михаил. — Вот средневековый рыцарь обязательно был на коне. Я понимаю, конечно, в доспехах пешком далеко не уйдешь. Но такое впечатление, что без коня не было бы рыцарского благородства и доблести. Конь живой или железный, все имеет решающее значение. Есть такое ощущение у тебя?
— Есть, — подтвердил рыцарь полосатого жезла. — Дон Кихот без этого… Ну, ты меня понял… никакой не Дон Кихот.
— Без Росинанта он никто. Это факт.
— Знаешь, Миша. Что-то родное есть в кликухе этого коня, российское, — мечтательно произнес «добрый Орешкин». — Росинант…
Аня хотела напомнить не на шутку интеллектуально разошедшимся ментам, что Росинант переводится как «бывшая кляча», но промолчала. Ее заняла и позабавила обратная мысль, что испанцам в названии нашей родины, возможно, тоже слышится «кляча». Вот тебе и птица-тройка!
— А вспомни всадников в Древнем Риме, — говорил ее муж. — Они же все были сенаторами и даже одного коня сделали сенатором.
— Что ты там несешь? — не выдержала Аня. — Чему ты учишь… — она чуть не ляпнула «младших по званию», но удержалась. — Всадники были привилегированным сословием в Риме, но сенаторами не были. А коня привел в сенат Калигула.
— Умная жена, — констатировал «добрый Орешкин». — В библиотеке работает?.. А к нам в отдел как-то приходила библиотекарша в порядке культурной работы. Приносила книжки по нашему профилю, то есть про водителей, машины и дороги. Слушай, сколько всего про это понаписано! Она список на доске потом вывесила. Мне за всю жизнь не прочитать. Одну книгу я все хочу в библиотеке взять или даже купить. Немца какого-то. У меня записано, только сейчас не вспомню. Там, Миша, не поверишь, война описывается между пешеходами и автолюбителями. В самом натуральном виде, как в Чечне. Пешеход занимает огневую позицию и ведет прицельный огонь по всем проезжающим мимо машинам. А автомобилисты охотятся за пешеходами, наезжают в прямом смысле, давят в коровью лепешку…
Аня вспомнила и автора, и название книги, но подумала: не слишком ли она умная? Не побыть ли ей немного «пробкой», женщиной до эмансипации, «бывшей клячей»?
— Мне пришла мысль, — продолжил старшина, снимая шапку и почесывая большую, почти академическую, голову. — Мы, работники ГИБДД, — в некотором роде, миротворцы, голубые каски, голуби мира. Без нас давно бы конфликт между пешеходами и водилами перерос в полномасштабную войну. Они пока еще считают врагами нас, гаишников. Ладно, мы готовы принять удар на себя, в смысле, все фишки, то есть шишки… Этот немец тоже умный, как и его земляк Карл Маркс. Я вот эту книгу даже куплю. Будет и у меня настольная книга. Как же она называется, какой-то «волк»?.. Нет, не «дорожный»…
Как будто подсказки Аниной ждут? Что она им — толстая энциклопедия, что ли?
— Вон Денисов, «дорожный волк», уже машет, — вздохнул с заметным сожалением «добрый Орешкин». — Не даст посидеть, поговорить с умным человеком. Не хочет мерзнуть в одиночестве. Ну, я ему в другой раз тоже не больно дам расслабиться.
Гаишник открыл дверцу, развернулся, заскрипев портупеей, и поставил обе ноги на землю, словно вставал утром с кровати. «Фольксваген» подпрыгнул, когда старшина, наконец, «нащупал тапочки». Аня на прощание посочувствовала жене «доброго Орешкина», но тот и не думал прощаться.
— Гражданин Корнилов, прошу пройти на медицинское освидетельствование, — неожиданно выпалил гаишной скороговоркой «добрый Орешкин».
— Ты что, старшина? — не понял Корнилов.
— Визуальный осмотр показывает у вас наличие степени опьянения, — пробубнил старшина, делая скучное, бесстрастное лицо. — Придется дыхнуть в «трубочку» для медицинского освидетельствования нетрезвого лица.
— Орешкин, ты что Ваньку валяешь?! — рассердился Михаил. — Мы же с тобой только что пили?
— С кем вы пили, меня не интересует. А вот прапорщик Денисов проведет освидетельствование по всей форме, предусмотренной законодательством. Денисов, гражданин явно нетрезв…
— Разберемся, — сказал подошедший усач, похожий на казака Григория Мелехова, но только озябшего в донских степях.
— Разбирайтесь, — в тон ему ответил Корнилов, — но только медицинское освидетельствование и «дыхнуть в трубочку» — разные вещи. И что-то я не вижу передвижного наркологического пункта, специально оборудованного в соответствии с установленными правилами, с высотой потолка не менее метра ста восьмидесяти пяти сантиметров, с холодильником и биотуалетом. Где биотуалет, старшина?
— Грамотный! — удивился Денисов.
— Вообще умный мужик, — подтвердил «добрый Орешкин».
— Ты, грамотный, ну-ка руки — на капот, ноги — в стороны! — выкрикнули гаишники почти хором.
Аня даже зажмурилась, ожидая ответных действий Корнилова. Перед глазами промелькнули эпизоды из известного фильма с клюквенным соком на снегу и говорящими отрубленными головами, а также прошлогодняя сцена на дороге перед красной «девяткой», еще более страшная и героическая, чем в кино. Но следователь только руку спрятал на мгновение, будто шарф поправил. На фоне белого снежного поля Аня увидела красную книжицу вместо крови и застонала разочарованно, как подросток, попавший не на тот фильм. Правда, увидеть наказание хитроумных злодеев было тоже неплохо. В отсутствие самураев с катанами и неуловимые мстители могут сойти или комиссар в кожанке.
Но вместо пресных казенных и соленых нецензурных фраз Аня услышала смех Корнилова. Вместо стремительно броска или резкого удара Михаил ткнул в дрогнувшее было пузо «доброго Орешкина» и щелкнул пальцем по заиндевевшей кокарде прапорщика Денисова. Вот и все наказание.
— Капитан, что же ты сразу не признался? — заговорил старшина с укоризной. — Нашелся бы тогда коньяк и подороже.
— Так ты меня еще и отравил? — изумился следователь.
— На это я никак не способен.
— И многих вы так «разводите»? — поинтересовался Корнилов на прощание.
Гаишники только переглянулись. Корнилов был им больше неинтересен, а его присутствие на данном участке трассы просто мешало.
— Что же ты не составил протокол? — спросила Аня, когда они уже мчались по шоссе в разноцветной и разнолитражной колонне без начала и конца. — Не заставил этого философа Сковороду дыхнуть в его же трубочку? Я бы была понятой. Да ты только рукой махни, набрал бы десяток свидетелей на трассе.
— Как тебе сказать? Показалось мне, может быть. В монастырь ехали — за нами серая «восьмерка» пристроилась, сегодня выезжаем на трассу — опять она. Жаль, номера я не срисовал. Когда нас гаишник тормознул, она тоже остановилась на обочине. Вот я и потянул время, понаблюдал.
— Серая «восьмерка» — это стереотип российских дорог, — авторитетно сказала Аня. — Думаешь, это «хвост»?
— Вряд ли. Ты права — простое совпадение, — ответил Корнилов. — Кроме того, мне гаишник понравился. Он рыбачил тридцать лет и три года и никогда не слышал, чтобы рыба говорила. Вот и отпустил я ее в синее море. Пущай гуляет себе на просторе.
— Дурачина ты, прямой простофиля, — добавила она. — Не желаю я быть черною крестьянкой…
— Вот и я о том же думаю, — перебил ее Михаил. — Посмотри направо. Видишь этот поселок неказистый, ни одного домика приличного?
— Куда собака похромала?
— Да. А между тем здесь проживают несколько миллионеров, криминальных авторитетов. Например, всем известный Корейчик.
— Шутишь?
— Ну не проживают, а только прописаны, формально, для российского гражданства. Но все равно забавно. Поселок Новый Суглинок, пять старух, пьяный сторож и хромая собака — международная криминальная столица. Тебя это удивляет?
— Нет, — ответила Аня. — Меня что-то последнее время мало что удивляет. Старею?
— Взрослеешь, — поправил ее Михаил. — И я, кажется, тоже…
Глава 6
Для одной лишь Дульсинеи я — мягкое тесто и миндальное пирожное, а для всех остальных я — кремень; для нее я — мед, а для вас — алоэ; для меня одна лишь Дульсинея прекрасна, разумна, целомудренна, изящна и благородна, все же остальные безобразны, глупы, развратны и худородны.…
В эти дни телеканалы заполняли дневной эфир старыми советскими фильмами. Черно-белые трудовые бригады отказывались от премий, рабочие брали на поруки трудных подростков и флиртовали друг с другом посредством башенных кранов и гусеничных тракторов. Аня заглушала шум социалистического строительства пылесосом «Бош», грохотом отодвигаемой мебели и собственным пением, но телевизор не выключала. Ей нравилось работать в едином ритме со всей страной, пусть и сгинувшей уже в волнах истории, подобно Атлантиде.
В одну из тихих рабочих минут, когда даже немецкий пылесос не может заменить простую русскую тряпку, Аня вдруг услышала громкий крик в телевизоре:
— Ты же — частная собственница!
На экране телевизора комсомольская богиня в традиционной темной косынке, с высокой голливудской грудью и горящим взглядом бросала страшные обвинения маленькой щекастой девчушке, дрожащей от ужаса. Аня сначала тоже испугалась, а потом рассмеялась. Ведь это она была настоящей частной собственницей со свидетельством и синей круглой печатью.
Она еще не привыкла к новой роли, еще не научилась относиться к земельной собственности буднично, как к содержимому своей дамской сумочки. Иногда ей казалось, что она чем-то похожа на Плюшкина. Не патологической скупостью, конечно, а странным, нематериальным отношением к собственности, можно сказать, поэтическим. Не зря же свои «Мертвые души» Гоголь посчитал поэмой, и критики с ним согласились.
Сейчас вот на ее земле наступала весна. Ее снег становился серым и ноздреватым, местами он уже сошел на нет. Но он превращался в талую воду, и эти весенние ручьи, показывающие своим движением перепады на участке, тоже были ее. Она ждала весенних птиц и уже два раза просила Корнилова сколотить пусть плохонький, но скворечник. Ей хотелось поселить на своей березе своих скворцов, вырастить своих птенцов, поставить их на крыло и проводить потом в теплые страны как ее собственных посланников в далекое, неизвестное.
Аня чуть не призналась мужу, но призналась только самой себе, что боится не увидеть этой весной на своих деревьях листьев. Ведь это была первая весна ее собственности, первые птицы, первые почки. Кто знает, как освободится от зимней спячки ее особый мир, отделенный не только кирпичным забором, но еще некой невидимой стеной, от всего остального?
Больше всего переживала Аня за старый дуб, росший рядом с домом, отдельно от остальных деревьев участка. Каждое утро она заходила под его неаккуратную, безлистную крону, надевала очки, что делала крайне редко, и вглядывалась в окончания растопыренных в пространстве веток. Когда же ты, старый кот, выпустишь свои зеленые коготки?
— Кто из нас князь Болконский, а кто графиня Ростова? — спросил ее Корнилов, садясь как-то поутру в машину. Он намекал на знаменитую сцену со старым дубом в «Войне и мире».
Но муж сам себя через пару теплых солнечных дней и разоблачил. Он ворвался в спальню, хотя должен был уже по времени съезжать с Поклонной горы. Лицо его было совершенно счастливым и детским, если не сказать щенячьим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Аня подумала, что эти двое наверняка знакомы, давно знают друг друга, просто ломают сейчас комедию, точнее, радиокомедию.
— Тебя как звать-то? — спросил в этот момент «добрый Орешкин». — Фамилию «срисовал», а имя не запомнил… Я тебе так скажу, Миша. Я бы за Христом пошел. Бросил пост и пошел.
— Кончено, людей ловить ты уже умеешь, — поддакнул Корнилов. — Чуть-чуть подучиться только.
— Разве я людей ловлю?! Кентавров, — прочувствованно сказал старшина. — Железных кентавров. Стоит нормальному человеку сесть за руль, с ним что-то происходит. Думает по-другому, поступает тоже не так. Ты за себя скажи. Прав я или не прав?
— Прав, конечно, — ответил Михаил. — Вот средневековый рыцарь обязательно был на коне. Я понимаю, конечно, в доспехах пешком далеко не уйдешь. Но такое впечатление, что без коня не было бы рыцарского благородства и доблести. Конь живой или железный, все имеет решающее значение. Есть такое ощущение у тебя?
— Есть, — подтвердил рыцарь полосатого жезла. — Дон Кихот без этого… Ну, ты меня понял… никакой не Дон Кихот.
— Без Росинанта он никто. Это факт.
— Знаешь, Миша. Что-то родное есть в кликухе этого коня, российское, — мечтательно произнес «добрый Орешкин». — Росинант…
Аня хотела напомнить не на шутку интеллектуально разошедшимся ментам, что Росинант переводится как «бывшая кляча», но промолчала. Ее заняла и позабавила обратная мысль, что испанцам в названии нашей родины, возможно, тоже слышится «кляча». Вот тебе и птица-тройка!
— А вспомни всадников в Древнем Риме, — говорил ее муж. — Они же все были сенаторами и даже одного коня сделали сенатором.
— Что ты там несешь? — не выдержала Аня. — Чему ты учишь… — она чуть не ляпнула «младших по званию», но удержалась. — Всадники были привилегированным сословием в Риме, но сенаторами не были. А коня привел в сенат Калигула.
— Умная жена, — констатировал «добрый Орешкин». — В библиотеке работает?.. А к нам в отдел как-то приходила библиотекарша в порядке культурной работы. Приносила книжки по нашему профилю, то есть про водителей, машины и дороги. Слушай, сколько всего про это понаписано! Она список на доске потом вывесила. Мне за всю жизнь не прочитать. Одну книгу я все хочу в библиотеке взять или даже купить. Немца какого-то. У меня записано, только сейчас не вспомню. Там, Миша, не поверишь, война описывается между пешеходами и автолюбителями. В самом натуральном виде, как в Чечне. Пешеход занимает огневую позицию и ведет прицельный огонь по всем проезжающим мимо машинам. А автомобилисты охотятся за пешеходами, наезжают в прямом смысле, давят в коровью лепешку…
Аня вспомнила и автора, и название книги, но подумала: не слишком ли она умная? Не побыть ли ей немного «пробкой», женщиной до эмансипации, «бывшей клячей»?
— Мне пришла мысль, — продолжил старшина, снимая шапку и почесывая большую, почти академическую, голову. — Мы, работники ГИБДД, — в некотором роде, миротворцы, голубые каски, голуби мира. Без нас давно бы конфликт между пешеходами и водилами перерос в полномасштабную войну. Они пока еще считают врагами нас, гаишников. Ладно, мы готовы принять удар на себя, в смысле, все фишки, то есть шишки… Этот немец тоже умный, как и его земляк Карл Маркс. Я вот эту книгу даже куплю. Будет и у меня настольная книга. Как же она называется, какой-то «волк»?.. Нет, не «дорожный»…
Как будто подсказки Аниной ждут? Что она им — толстая энциклопедия, что ли?
— Вон Денисов, «дорожный волк», уже машет, — вздохнул с заметным сожалением «добрый Орешкин». — Не даст посидеть, поговорить с умным человеком. Не хочет мерзнуть в одиночестве. Ну, я ему в другой раз тоже не больно дам расслабиться.
Гаишник открыл дверцу, развернулся, заскрипев портупеей, и поставил обе ноги на землю, словно вставал утром с кровати. «Фольксваген» подпрыгнул, когда старшина, наконец, «нащупал тапочки». Аня на прощание посочувствовала жене «доброго Орешкина», но тот и не думал прощаться.
— Гражданин Корнилов, прошу пройти на медицинское освидетельствование, — неожиданно выпалил гаишной скороговоркой «добрый Орешкин».
— Ты что, старшина? — не понял Корнилов.
— Визуальный осмотр показывает у вас наличие степени опьянения, — пробубнил старшина, делая скучное, бесстрастное лицо. — Придется дыхнуть в «трубочку» для медицинского освидетельствования нетрезвого лица.
— Орешкин, ты что Ваньку валяешь?! — рассердился Михаил. — Мы же с тобой только что пили?
— С кем вы пили, меня не интересует. А вот прапорщик Денисов проведет освидетельствование по всей форме, предусмотренной законодательством. Денисов, гражданин явно нетрезв…
— Разберемся, — сказал подошедший усач, похожий на казака Григория Мелехова, но только озябшего в донских степях.
— Разбирайтесь, — в тон ему ответил Корнилов, — но только медицинское освидетельствование и «дыхнуть в трубочку» — разные вещи. И что-то я не вижу передвижного наркологического пункта, специально оборудованного в соответствии с установленными правилами, с высотой потолка не менее метра ста восьмидесяти пяти сантиметров, с холодильником и биотуалетом. Где биотуалет, старшина?
— Грамотный! — удивился Денисов.
— Вообще умный мужик, — подтвердил «добрый Орешкин».
— Ты, грамотный, ну-ка руки — на капот, ноги — в стороны! — выкрикнули гаишники почти хором.
Аня даже зажмурилась, ожидая ответных действий Корнилова. Перед глазами промелькнули эпизоды из известного фильма с клюквенным соком на снегу и говорящими отрубленными головами, а также прошлогодняя сцена на дороге перед красной «девяткой», еще более страшная и героическая, чем в кино. Но следователь только руку спрятал на мгновение, будто шарф поправил. На фоне белого снежного поля Аня увидела красную книжицу вместо крови и застонала разочарованно, как подросток, попавший не на тот фильм. Правда, увидеть наказание хитроумных злодеев было тоже неплохо. В отсутствие самураев с катанами и неуловимые мстители могут сойти или комиссар в кожанке.
Но вместо пресных казенных и соленых нецензурных фраз Аня услышала смех Корнилова. Вместо стремительно броска или резкого удара Михаил ткнул в дрогнувшее было пузо «доброго Орешкина» и щелкнул пальцем по заиндевевшей кокарде прапорщика Денисова. Вот и все наказание.
— Капитан, что же ты сразу не признался? — заговорил старшина с укоризной. — Нашелся бы тогда коньяк и подороже.
— Так ты меня еще и отравил? — изумился следователь.
— На это я никак не способен.
— И многих вы так «разводите»? — поинтересовался Корнилов на прощание.
Гаишники только переглянулись. Корнилов был им больше неинтересен, а его присутствие на данном участке трассы просто мешало.
— Что же ты не составил протокол? — спросила Аня, когда они уже мчались по шоссе в разноцветной и разнолитражной колонне без начала и конца. — Не заставил этого философа Сковороду дыхнуть в его же трубочку? Я бы была понятой. Да ты только рукой махни, набрал бы десяток свидетелей на трассе.
— Как тебе сказать? Показалось мне, может быть. В монастырь ехали — за нами серая «восьмерка» пристроилась, сегодня выезжаем на трассу — опять она. Жаль, номера я не срисовал. Когда нас гаишник тормознул, она тоже остановилась на обочине. Вот я и потянул время, понаблюдал.
— Серая «восьмерка» — это стереотип российских дорог, — авторитетно сказала Аня. — Думаешь, это «хвост»?
— Вряд ли. Ты права — простое совпадение, — ответил Корнилов. — Кроме того, мне гаишник понравился. Он рыбачил тридцать лет и три года и никогда не слышал, чтобы рыба говорила. Вот и отпустил я ее в синее море. Пущай гуляет себе на просторе.
— Дурачина ты, прямой простофиля, — добавила она. — Не желаю я быть черною крестьянкой…
— Вот и я о том же думаю, — перебил ее Михаил. — Посмотри направо. Видишь этот поселок неказистый, ни одного домика приличного?
— Куда собака похромала?
— Да. А между тем здесь проживают несколько миллионеров, криминальных авторитетов. Например, всем известный Корейчик.
— Шутишь?
— Ну не проживают, а только прописаны, формально, для российского гражданства. Но все равно забавно. Поселок Новый Суглинок, пять старух, пьяный сторож и хромая собака — международная криминальная столица. Тебя это удивляет?
— Нет, — ответила Аня. — Меня что-то последнее время мало что удивляет. Старею?
— Взрослеешь, — поправил ее Михаил. — И я, кажется, тоже…
Глава 6
Для одной лишь Дульсинеи я — мягкое тесто и миндальное пирожное, а для всех остальных я — кремень; для нее я — мед, а для вас — алоэ; для меня одна лишь Дульсинея прекрасна, разумна, целомудренна, изящна и благородна, все же остальные безобразны, глупы, развратны и худородны.…
В эти дни телеканалы заполняли дневной эфир старыми советскими фильмами. Черно-белые трудовые бригады отказывались от премий, рабочие брали на поруки трудных подростков и флиртовали друг с другом посредством башенных кранов и гусеничных тракторов. Аня заглушала шум социалистического строительства пылесосом «Бош», грохотом отодвигаемой мебели и собственным пением, но телевизор не выключала. Ей нравилось работать в едином ритме со всей страной, пусть и сгинувшей уже в волнах истории, подобно Атлантиде.
В одну из тихих рабочих минут, когда даже немецкий пылесос не может заменить простую русскую тряпку, Аня вдруг услышала громкий крик в телевизоре:
— Ты же — частная собственница!
На экране телевизора комсомольская богиня в традиционной темной косынке, с высокой голливудской грудью и горящим взглядом бросала страшные обвинения маленькой щекастой девчушке, дрожащей от ужаса. Аня сначала тоже испугалась, а потом рассмеялась. Ведь это она была настоящей частной собственницей со свидетельством и синей круглой печатью.
Она еще не привыкла к новой роли, еще не научилась относиться к земельной собственности буднично, как к содержимому своей дамской сумочки. Иногда ей казалось, что она чем-то похожа на Плюшкина. Не патологической скупостью, конечно, а странным, нематериальным отношением к собственности, можно сказать, поэтическим. Не зря же свои «Мертвые души» Гоголь посчитал поэмой, и критики с ним согласились.
Сейчас вот на ее земле наступала весна. Ее снег становился серым и ноздреватым, местами он уже сошел на нет. Но он превращался в талую воду, и эти весенние ручьи, показывающие своим движением перепады на участке, тоже были ее. Она ждала весенних птиц и уже два раза просила Корнилова сколотить пусть плохонький, но скворечник. Ей хотелось поселить на своей березе своих скворцов, вырастить своих птенцов, поставить их на крыло и проводить потом в теплые страны как ее собственных посланников в далекое, неизвестное.
Аня чуть не призналась мужу, но призналась только самой себе, что боится не увидеть этой весной на своих деревьях листьев. Ведь это была первая весна ее собственности, первые птицы, первые почки. Кто знает, как освободится от зимней спячки ее особый мир, отделенный не только кирпичным забором, но еще некой невидимой стеной, от всего остального?
Больше всего переживала Аня за старый дуб, росший рядом с домом, отдельно от остальных деревьев участка. Каждое утро она заходила под его неаккуратную, безлистную крону, надевала очки, что делала крайне редко, и вглядывалась в окончания растопыренных в пространстве веток. Когда же ты, старый кот, выпустишь свои зеленые коготки?
— Кто из нас князь Болконский, а кто графиня Ростова? — спросил ее Корнилов, садясь как-то поутру в машину. Он намекал на знаменитую сцену со старым дубом в «Войне и мире».
Но муж сам себя через пару теплых солнечных дней и разоблачил. Он ворвался в спальню, хотя должен был уже по времени съезжать с Поклонной горы. Лицо его было совершенно счастливым и детским, если не сказать щенячьим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40