Мне его, Анька, так иногда жалко. Аж да слез. Ну до чего несчастный он, Лешка. Одинокий. Посмотрела бы, если бы чужой был, подумала бы, что никто его бедолагу не любит. Так ведь нет. И ты его любишь, и я за него горой… Да только ему как будто прививку в детстве сделали от любви. Не заражается, не болеет…
— Мам, а ты никогда не хотела в город уехать? Когда на своих пленумах была, разве тебе не хотелось в Москве жить, в Питере?
— Да как тебе сказать… — Мария Петровна задумчиво склонила голову набок, что-то вспоминая. — Меня не города, меня люди занимали. А все разъедутся, на что мне этот город?
— Ну как… Тоже ведь заводов полно, между прочим. А там народу — тьма тьмущая. Неужели не хотелось? А, мам?
— Так даже если б захотела, все равно же не успела бы. — Мамин энтузиазм сменился усталостью. — Я, Анюта, ничего не успела. Ты родилась. И сразу всем горениям пришел конец. И я спасибо только судьбе говорила. Не жаловалась никогда. Такая дочурка — о чем еще мечтать. Хозяйство. Пеленки. Бабок, нянек нет. Лешка на работе, потом в огороде. Стирка, глажка.
— Ну зато я у тебя есть! Этому-то ты рада? — Аня улыбнулась и поцеловала маму в щеку.
— А то… — Мама в ответ потрепала ее по щеке. — Знаешь, я иногда подумаю — все равно жизнь загублена, тут уж останавливаться не надо было. Надо было второго рожать, третьего, все сейчас одиноко бы так не было. Кто-нибудь бы рядышком и остался. Ты Анюта, внуков мне поскорее давай. Не бойся. Заберу. Будешь жить, как жила. Еще просить будешь обратно — не отдам. Не тяни ты с этим. Дай мне поиграться, клубничкой их покормить, в лес на полянку поводить. Молодая была, все не до этого было. А сейчас ну так хочу, хоть волком вой!
— Ну ты скажешь — жизнь загублена. Так я еще чего доброго испугаюсь и вообще никаких тебе детей не рожу. Почему загублена-то? Мне даже, мамочка, как-то обидно.
— Да все равно ничего бы не вышло. Верно, — махнула рукой Мария Петровна. — Я же была секретарем комсомольской организации завода! Завода железобетонных изделий… Железобетонным секретарем… Анюта, ты даже не можешь себе представить, что это такое! Какая это ответственность! Сотни человек, за которых ты отвечаешь! Меня же уважали! К директору завода, в партком без стука входила! Съезды, конференции! Столько людей интересных… А потом все закончилось. Я думала, тебя в садик отдам и вернусь… Но ты все болела. Недоношенная же родилась… А комсомол жил-жил, да вдруг взял и сдулся! В 86-м еще съезд был, и все! На заводе петь перестали! Концерты готовить перестали! Даже приезжать к нам в гости комсомольцы перестали! Как будто бы петь теперь уже никому не надо! И все вялые, как червяки дождевые. Нанюхались они, что ли, гадости какой-то. Как жизнь из людей ушла! Я говорю: «Ты же молодая, что ж ты на короткую дистанцию не пробежишь за родной завод?!» А она мне: «А почему я должна за него бежать? Я за него посплю лучше или кофе попью. Можно?».
— Это кому ты говоришь-то? — спросила Аня, подливая в мамин стакан.
— Да, девице одной, неважно… — отмахнулась мама и подняла бокал. — Ну давай, доча, за тебя! За твое счастье! Будь счастливенькой, лапочка моя!
— А я что, недоношенная родилась разве? — как бы между делом поинтересовалась Аня. — Что-то я этого раньше не знала…
— Да по весу вроде бы и доношенная… А какие-то там признаки они нашли недоношенной. Одна одно говорила, другая другое. А как болеть ты стала, так все обрадовались, что причина есть. Вот потому и болеет.
— Так ты что, мам, сама-то не знаешь, что ли, доношенная или нет?
— Нет… Не знаю, Анюта… Со счета сбилась, календарик такой у меня был маленький, потеряла где-то. Меня и акушерка все спрашивала. Ну они же умеют сроки сами определять. Она и написала, как ей показалось… Да дел было тогда много. Летом еще лагерь студенческий у нас разбили. Мы программу готовили. Каждый вечер концерты, конкурсы. Ой, ужас что… Я же, — мама прикрыла рот ладонью, — смешно сказать, наивная была такая, никак не могла понять, что меня так мутит. Как на мясо сырое посмотрю, так тошно. Мне Люська сказала как-то: «У тебя, Маша, рак наверно. Поезжай к врачу». — Мама засмеялась, приложила ладошку к полной груди и долго еще тряслась от беззвучного грудного хохота. — А ты родилась потом два девятьсот. Меня еще и похвалили, что не раскормила… Ой, не могу, вот ведь дурочка была…
— Да уж… — поддержала Аня. — Никакой осведомленности. Как я у тебя вообще появилась с такими знаниями…
— А тут, чем меньше знаешь, тем …
— …плодотворней труд, — вставила Аня.
— Во-во… А мы ничего не знали…То одна подружка что-нить шепнет, то другая. А как оно на самом деле, одному черту известно…
— Мама, — Аня чувствовала, как громко стучит у нее сердце. Но все не решалась задать свой вопрос. Проговаривала его в голове. Но вслух никак не получалось. — Ты ведь такая хорошенькая была… В тебя, наверное, влюблялись…
— Всякое бывало, Анюта. Ну нравилась, конечно. Я вон свои фотографии погляжу, так и мне самой нравится.
— А ты папе никогда не изменяла? — Аня постаралась превратить вопрос в шутку, чтобы не было это похоже на допрос. Просто разговор двух подруг. Что с того, что одна из них повзрослевшая дочь…
— Ну что ты!!! — возмущенно отстранилась Мария Петровна. И глаза ее пылали искренним отвращением. — Аня! Как можно! Я хоть на него и ругаюсь, бывает, так ведь все равно друга вернее у меня нет. Зачем обижать хорошего человека? Раз решили жизнь вместе жить, так и живем, без обмана! А ты почему спрашиваешь? Сама-то не изменяла? Такому-то мужику! Даже не думай, Анька!
— Да нет, мамуль! Ну ты что… Это я так спросила…Но ведь пока ты за папу замуж не вышла, у тебя какие-то романы были?
— Да ничего серьезного… Так…Ерунда.
— Знаешь, — глядя в бокал, сказала Аня, — я хочу сказать тебе одну вещь. Только ответь мне, пожалуйста, честно. Это для меня очень важно, мама! Я встретила одного человека, который говорит, что он мой отец. — Она в упор посмотрела на мать. — Это правда?
Мария Петровна усмехнулась. Сокрушенно вздохнула всей грудью. Поджала губы, отчего лицо ее приобрело суровое выражение… Посмотрела Ане в глаза кристально-трезвым взглядом и голосом глубоко уставшего человека сказала:
— Да откуда ему знать-то об этом?
— Значит, на самом деле?..
— Самого дела, доченька, на свете не существует. Отец твой — в соседней комнате храпака дает. Вот он — папка-то твой. Тот, кто кормил, поил и в школу водил. Кто меня прикрыл. И слова мне не сказал за всю мою жизнь плохого. А на самом деле оно как, так и знать никто об этом не знает.
Они помолчали. Мама вертела бокал и очень внимательно смотрела через него на свет, как будто бы проверяла его качество. Аня положила подбородок на сцепленные замком руки и сосредоточенно рассматривала бутылочную этикетку. Виноградная долина была как будто бы с другой планеты.
— Ты говоришь, прикрыл… Так ты что же, папе говорила? — Аня смотрела на мать расширившимися от удивления глазами.
— Он не спрашивал, — покачала головой Мария Петровна. — Но догадаться бы мог… Если бы подумал. А вот думал он или нет, я тебе сказать не могу. Он мне не говорил. Поженились мы осенью. Мог бы посчитать. Только вот не царское это дело. Да и давно было. Забылось уже все. Забылось, как не было.
Она замолчала и все качала головой.
— А откуда же тот-то узнал? — спросила она, наконец.
— Ему сказал некто Пафнутьев, Вилен Сергеевич. Ты ведь его тоже знала? — сказала Аня тихо.
— Пафнутьев?! — воскликнула мама, захлопав глазами. — Пафнутьев, говоришь? Этот мерзкий парнишка?
— Ну, парнишкой я бы его не назвала. Его, кстати, и на свете уже нет…
— А Пафнутьев-то откуда узнал? Его и близко там не было!
— Он наблюдал за вашим романом на конференции. Даже говорил мне, что секретарь обкома называл вас Рамеа и Жульетта.
— На какой конференции? — мамины брови съехались у переносицы. — Боже мой, господи… Даже не думай! Ромео не имеет к этому никакого отношения!
— А кто же имеет? — ошарашенно спросила Аня.
— Совершенно другой человек… — Мария Петровна на секунду закрыла лицо руками. Потом тряхнула головой, видимо, отгоняя непрошенные воспоминания.
— Мамочка, ты неподражаема, — выдохнула Аня и залпом выпила свой бокал с портвейном.
Мир рушился на глазах, и самое смешное, что Аня сама все это затеяла. Надо было спокойно принимать дары и удары судьбы, ни во что не вмешиваясь. Вошел в ее жизнь Брежнев со своим отцовским подарком — прекрасно. Зачем было бередить чужие раны? Трясти маму, вот уже двадцать с лишним лет живущую в трудах и заботах рядом с папой. Стала копать, и вот тебе — накопала. И сама теперь была не рада.
— Мама, я не понимаю. А кто он, этот человек? — И видя, что Мария Петровна независимо молчит и довольно хорошо собой владеет, она воскликнула: — Только давай скорее говори, а то я твоего молчания не выдержу!
— Анюта! Только успокойся! — сказала мама голосом человека, который хочет сообщить ужасную новость. — Я не знаю, кто он. Я пыталась узнать… Но ничего не вышло. Посмотри-ка в щелочку, папка не проснулся?
— Спит, — прошептала Аня, возвращаясь от двери в комнату.
У Марии Петровны разгорелись от вина щеки, глаза заблестели молодым огнем, и Аня вдруг увидела ее молодой комсомолочкой, веселой и увлекающейся активисткой. Как можно быть активисткой в одном, и не быть ею в другом! Наши недостатки — лишь продолжение наших достоинств.
История Маши Гвардейцевой была не проста. Одно дело закрутить любовь на комсомольской конференции в Ленинграде, а потом прикрыть грех, в срочном порядке выйдя замуж за давно вздыхающего по ней Лешу. Но Маша успела много больше. Пережив в мае глубокое чувство и не сумев отделить его от общей эйфории краснознаменного энтузиазма, Маша вернулась на родной завод. Разлука с Сергеем Брежневым печалила ее не сильно. Она была счастлива оттого, что все это с ней случилось. Душа ее пела. Жизнь казалась прекрасной. Не было у нее еще жизненного опыта, а потому казалось, что источник счастья никогда не иссякнет. Что не в Ромео дело, а в самой жизни.
Но прошел июнь, а ничего не происходило. Стало остро чего-то не хватать. И она подумала, что не хватает праздника, деятельности, работы. А тут и подъехали из города комсомольцы для обмена опытом. Кто должен был с кем делиться опытом, они разобрались быстро. Разбили палаточный городок на другой стороне реки. На поляне растянули волейбольную сетку. Устроили чемпионат ЖБИ. И победы, и поражения отмечали сообща за вечерним костром и пением песен. А потом один парень, такой Андрей Калинников, взял гитару и так несмело, потихоньку стал струны перебирать, совсем не по-походному, не на ход ноги, а переборами. Так здесь еще никто играть не пробовал. И завел какую-то цыганскую песню, которая сразу вытянула из Аниной души все жилы. И казалось ей, что настоящее место ее в цыганском таборе, а не в комсомольской ячейке. Так душу разбередил, что хоть в реку топиться иди.
Или полюби кого-нибудь до смерти. Да хоть того, кто так умеет ласкать гитару.
Маша выбрала второе.
— Только знала рожь высокая, как поладили они, — мрачно подытожила Аня мамин рассказ.
— Зато милая моя, — покачивая головой в такт своим словам, нараспев произнесла Мария Петровна, — знаешь, как прекрасно лежать в траве, держаться за руки и смотреть на звезды. Перед тобой бездна. И, кажется, упала бы туда. Да только спину крепко притягивает Земля. И если ты появилась после тех ночей, то и жизнь у тебя должна быть особенной. Разве это плохо?
— Что значит «если»?.. Ты все-таки не уверена? — спросила Аня, потрясенная мамиными откровениями. Она даже и не подозревала, каких страстей женщина — ее родная мама. И куда они потом все подевались? Вылились в вечное недовольство мужем?
— Не лови меня на слове… — Мария Петровна с торжеством смотрела на дочь. Что ж, было чем гордиться. — Все именно так и было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40