Но, видимо, ее яркий зонтик уже попал в Валино боковое зрение.
— Здравствуйте, Аня, — чуть сдвигая назад капюшон, сказала соседка и засмеялась. — В дурдоме бастует медперсонал. Больных распустили по домам…
Я вас не очень напугала? Просто эта грядка у меня под кленом. Видите, какая крона густая? Сюда только косой ливень достает. Муж тоже надо мной смеется, а дочка у виска пальцем крутит. Неудачная грядка, зато клен какой!
— А у нас на участке дуб такой же огромный…
Женщины стали говорить о своих деревьях, будто это были их дети или собаки, не обращая внимания на дождь. Аня — под дачным зонтом, с которым ходила только до ближайшего магазина, соседка — в ярко желтом дождевике с капюшоном, которые одевают в непогоду то ли иностранные докеры, то ли рыбаки, а, может, спасатели.
Вале было уже далеко за сорок, но они были с ее девятнадцатилетней дочкой, как сестры. А дочка, между прочим, своим лицом и фигурой представляла на рынке известного производителя меховых изделий. Мама даже была в чем-то поинтереснее, например, теплотой и выразительностью взгляда, пластикой и готовностью улыбаться живым людям, а не объективу камеры.
Деревянный Валин дом был скромнее Аниного, а участок, хоть и меньше раза в три, зато тщательно распланирован и ухожен. Что касается домашних питомцев, то у Вали жили две собаки — кавказец и доберман, две кошки — сибирская и сиамская, два волнистых попугайчика — самец и самочка. К тому же дочка взяла в аренду лошадь, не крестьянскую лошадку, а породистую скаковую, с небольшим каким-то брачком.
В окружении равнодушно-хамоватых богатеев, владельцев громоздких коттеджей, и неприветливых стариков, доживавших свой век в неустроенности и ненависти, Валя была единственным человеком в округе, с которым Аня с удовольствием общалась, а со временем, возможно, могла бы и подружиться.
— Что мы с вами под дождем стоим? — первой опомнилась Валя. — Заходите ко мне в гости. Я вас угощу уникальным вареньем из крыжовника. Правда, еще прошлогодним, в ожидании нового урожая…
— «Крыжовенным золотом»? — почему-то спросила Аня.
— Так вы знаете этот рецепт, — огорчилась женщина. — А мне одна старушка рассказала по большому секрету. Старинный монастырский способ, забытая технология. Старушка эта с Варваринской улицы два года как умерла. Откуда вы его узнали?.. Из монастыря? Ну все равно, заходите…
— Нет, Валя, я пойду. В следующий раз обязательно, но сейчас мне надо домой. А в следующий раз сама напрошусь, и еще с блокнотом, диктофоном. Буду за вами записывать. Научите меня полеводству, цветоводству?
— Да хоть бортничеству и собирательству! — засмеялась Валя. — Заходите в любое время. Сегодня у вас гости, я понимаю.
— Гости?
— Несколько машин гостей…
Аня напрасно всполошилась. Это были те же самые «гости», которые посещали семинары ее мужа, получая тумаки, оскорбления, открывая в себе благодаря этому какие-то сверхчеловеческие или наоборот, недочеловеческие, возможности. Не надо было бежать опять в магазин, изобретать что-то на кухне.
Дождь на своем участке она уже не застала. При ее появлении он, роняя последние капли, ушел куда-то за железную дорогу, в сторону Коломяг. Проходя мимо «Шаолиня», Аня услышала громкие, но на этот раз членораздельные крики вместо животного рева.
Так и ненаказанная за прошлое подсматривание Аня подошла к закрытым дверям и прислушалась. В зале гудели голоса, и в этом гудении Ане послышались и неудовольствие, и угроза. Один голос, как ей показалось, возражал всем, но это был голос не Корнилова.
— Да-а кто знал, что он окажется ментом? — вопрошал низкий голос, растягивая «а», и, видимо, не находил у собравшихся понимания. — Ма-аленький, толстенький, бегает по комнате, ручки потира-ает. Отгадай загадку? Обычный финансист, спонсор с коробкой из-под ксерокса. Мы же еще спросили: кто у них за финансы отвечает. Пока-азали на этого Никола-ая…
— У кого спросили? У уборщицы? — Аня узнала Корнилова. — Своего брата-мента вы должны с закрытыми глазами узнавать в многотысячной толпе. По собачьей стойке и волчьему блеску в глазах. Только не об этом речь…
— Вы всех нас подставили, — добавил кто-то громко, у самых дверей, за которыми стояла Аня. — Все наше дело.
— Какое у нас с вами дело? — возразил хрипловатый, с одышкой, голос, видимо, принадлежавший толстому человеку. — Лоха доить, маклака бомбить? А мы что делали? Или мы должны все по протоколу, санкции, отчетности, как учили. А потом еще декларацию вам подать?
— Подашь, если попросим, — сказали у дверей. — А надо будет, и спляшешь приватный танец у шеста, ряха жирная.
— Ты сейчас поговоришь мне, паскуда, — хрипловатый дохнул как раз в Анину сторону, и она машинально отшатнулась.
Только сейчас она заметила, что стоит с раскрытым зонтиком, точно защищаясь им от ругательств и угроз. Аня осторожно, чтобы не щелкнула спица, сложила его. Зонтик превратился в подобие оружия, правда, очень мокрое подобие.
— Если бы не Миша, вы бы завтра уже лежали мордой в пыли, — сказал кто-то из дальнего угла. — А потом бы всех нас за собой потянули.
— А-а то нет! — отозвался «акающий». — Не стали бы нас отма-азывать, всех бы за собой потянули, по общему списку. Выходи, менты, строиться! Спра-ава по одному, с вещами, ма-арш…
— Только не об этом речь, — послышался голос Корнилова, показавшийся Ане чужим.
Совсем рядом за дверью она услышала выдох одного человека и вдох другого и вздрогнула от соударения человеческой кости. Тут же послышался звук второго удара, напоминавший хлопок по одежде, правда, заполненной плотью, всхлип второго человека и шум падения большого, грузного тела.
— Гниды… Твари…
— Правильно, Миша. Мочить этих сук… Но не здесь.
Кто-то стонал, пытался ползти, шарил рукой по стене с той стороны, словно искал Аню. Еще одно сдавленное болью мычание слышалось в глубине зала.
— Хватит корчиться, — сказал Корнилов. — Больше вас бить никто не будет.
— Ты мне слома-ал… лицо, — жалобно пропел один из провинившихся.
— Нет у тебя лица, — резко ответил Корнилов. — Ты же оборотень. Возьмешь себе другое, не такое хлипкое. Выбери себе матерое, со звериной скулой, с волчьим оскалом. Свои человеческие лица оставьте дома, обращайте их к женам, детишкам. А на охоту надевайте песьи головы. Куда тебе было с такой ряхой, правильно Серега сказал, на быка выходить. Именно лоха тебе доить, с мелких торговцев по шерстяному носку в неделю собирать, по пучку укропа с ящика…
Было слышно, как Корнилов ходит между неподвижно сидящих или стоящих людей. Только на полу еще постанывали и шевелились, пытаясь подняться.
— А Митрофанов на хорька похож, — сказал кто-то. — Ему только кур душить.
— Са-ам ты… — плаксиво отозвались снизу.
— У нас должен быть единый, коллективный разум, — продолжил Корнилов. — Чувство стаи, волчье братство. Только в этом случае стая легких, подвижных, не обремененных собственностью хищников может затравить даже такого мастодонта, как… Горобец. Дойдет и до него очередь, никуда он от нас не денется. Объявим и на него охоту… Никого мочить мы не будем. В семье, как говорится, не без урода. Научимся еще правильно подбирать кадры…
Аня почувствовала, что Корнилов говорит, уже обдумывая дальнейшие действия.
— Я хочу, чтобы мы решали все не большинством, а общим одобрением, согласием. Тогда не будет скрытых обид, оппозиций…
— То есть консенсус нужен, — встрял кто-то грамотный.
— Вот именно, — согласился Михаил. — Каждое наше решение должно быть одновременно и общим, и личным решением каждого из нас. Я предлагаю вам поступить с ними так, чтобы никто из нас не испытывал потом страха за свою жизнь, за свое здоровье, за благополучие своих семей. Ошибка, глупость, жадность — это не предательство. А потом мы научимся. Потом все будет по-другому. Какие наши годы… Отмазать их у нас не получится, да и засвечиваться сейчас нам не стоит. Короче, нужны хорошие деньги, чтобы Митрофанов и Ропшин хорошо где-нибудь отсиделись… С Перейкиной пока дело затягивается, но, думаю, это временные трудности. Это дело мы доведем до конца.
— Так Перейкина, вроде, глубоко ушла на дно. Мы уже по всем каналам ее искали. По агентурным и официальным. Разве что в Обводный еще не ныряли. А что, Миш, есть какие-нибудь серьезные зацепки?
Аня не услышала, но почему-то почувствовала, как уверенно Корнилов кивнул кому-то невидимому. Песьей головой…
Аня попятилась, боясь повернуться спиной к страшной двери. Ей казалось, что стоит задержаться на минутку, и она непременно попадет туда, как в страшную мясорубку. Ноги слушались плохо. В висках стучало, и щеки почему-то стали нестерпимо горячими. Ей было стыдно. Ужасно стыдно за то, что она ничего не поняла раньше. Жутко от того, что она не узнавала голоса своего мужа. Страшно до дрожи, что Корнилов действительно способен выдать своим шакалам несчастную Светлану. А значит, и родители, мама и папа оказываются под угрозой.
Она все отходила спиной и отходила. А потом как будто очнулась и мелкими вороватыми шажками побежала в дом.
Она ворвалась в ванную и тут же закрылась на задвижку. Она просто представить себе не могла, как разговаривать с Михаилом и смотреть ему в глаза. Потому что в таком состоянии, в котором она сейчас находилась, его первый вопрос будет звучать так: «Что с тобой случилось?» Вести себя, как ни в чем не бывало, не получится. Она для этого недостаточно хорошая актриса. Может быть, в другой ситуации она бы и смогла. Но сейчас сердце стучало так, что унять его без помощи бригады врачей интенсивной терапии было бы нереально.
Она стала набирать ванну. Сейчас она туда заберется и с Корниловым будет разговаривать только через дверь. А потом… Потом она придумает что-нибудь, обязательно придумает. А как же иначе?
Как он сказал? Митрофанов и Ропшин? Она же уже слышала эти фамилии! Ну конечно! Ведь о них говорил Санчук! Это те менты, которые на него наезжали! А Корнилов-то хорош. Он ведь все знал. И так блестяще провел свою партию. И другом так убедительно притворялся. Да не может такого быть! Быть такого не может! Мишка? Ее любимый! Человек, которому она полностью доверяла!
А может быть, все не так? Ну как она так про него подумала! Первая от него отказалась! Может быть, он только делает вид, что с теми. А зачем иначе он честно помогал увезти и спрятать Перейкину? Ведь не мог же он от себя самого ее прятать! Значит, он ее и не выдаст. Просто пошлет их по ложному следу. Ну конечно! Корнилов, ее Корнилов не может совершить подлость. Да! А она-то мужа своего испугалась!
Аня скинула одежду. Повесила. Джинсы сорвались с крючка. Она повесила их опять. И опять ничего не получилось. Она попыталась снова. Они вновь, как заколдованные соскользнули на пол. Она с тупым упрямством подняла их, но потом заметила, что слишком сильно дрожат руки.
Теплая ванна подействовала успокаивающе. Дрожь понемногу стала проходить. А мысли проясняться.
Почему бы, собственно, ей не поговорить с мужем обо всем открыто? Он ей объяснит. И она постарается понять. И вместе они придумают, как же жить дальше. Ведь они — это единое целое. Не может же правая рука не знать, что делает левая. Кого из них она считает правой рукой, а кого левой, додумать не удалось, потому что она услышала, как во дворе заводятся машины. А через минуту в доме раздались шаги.
— Аня! — позвал Корнилов. — Ты где?
— Здесь я, — ответила обреченно Аня. — В ванной лежу.
Дверь дернулась. Потом в нее постучали.
— А что это ты закрываешься? — удивился Корнилов. — Открывай давай! Мы так не договаривались, Анюта! Ты там вообще как? У тебя все нормально?
— Да, нормально. Закрылась, потому что у тебя чужие были. Вдруг кому-то приспичило бы кровь опять смывать, — сказала Аня и зажмурила глаза, представляя реакцию Корнилова.
— У колодца бы умылись, — мрачновато проворчал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Здравствуйте, Аня, — чуть сдвигая назад капюшон, сказала соседка и засмеялась. — В дурдоме бастует медперсонал. Больных распустили по домам…
Я вас не очень напугала? Просто эта грядка у меня под кленом. Видите, какая крона густая? Сюда только косой ливень достает. Муж тоже надо мной смеется, а дочка у виска пальцем крутит. Неудачная грядка, зато клен какой!
— А у нас на участке дуб такой же огромный…
Женщины стали говорить о своих деревьях, будто это были их дети или собаки, не обращая внимания на дождь. Аня — под дачным зонтом, с которым ходила только до ближайшего магазина, соседка — в ярко желтом дождевике с капюшоном, которые одевают в непогоду то ли иностранные докеры, то ли рыбаки, а, может, спасатели.
Вале было уже далеко за сорок, но они были с ее девятнадцатилетней дочкой, как сестры. А дочка, между прочим, своим лицом и фигурой представляла на рынке известного производителя меховых изделий. Мама даже была в чем-то поинтереснее, например, теплотой и выразительностью взгляда, пластикой и готовностью улыбаться живым людям, а не объективу камеры.
Деревянный Валин дом был скромнее Аниного, а участок, хоть и меньше раза в три, зато тщательно распланирован и ухожен. Что касается домашних питомцев, то у Вали жили две собаки — кавказец и доберман, две кошки — сибирская и сиамская, два волнистых попугайчика — самец и самочка. К тому же дочка взяла в аренду лошадь, не крестьянскую лошадку, а породистую скаковую, с небольшим каким-то брачком.
В окружении равнодушно-хамоватых богатеев, владельцев громоздких коттеджей, и неприветливых стариков, доживавших свой век в неустроенности и ненависти, Валя была единственным человеком в округе, с которым Аня с удовольствием общалась, а со временем, возможно, могла бы и подружиться.
— Что мы с вами под дождем стоим? — первой опомнилась Валя. — Заходите ко мне в гости. Я вас угощу уникальным вареньем из крыжовника. Правда, еще прошлогодним, в ожидании нового урожая…
— «Крыжовенным золотом»? — почему-то спросила Аня.
— Так вы знаете этот рецепт, — огорчилась женщина. — А мне одна старушка рассказала по большому секрету. Старинный монастырский способ, забытая технология. Старушка эта с Варваринской улицы два года как умерла. Откуда вы его узнали?.. Из монастыря? Ну все равно, заходите…
— Нет, Валя, я пойду. В следующий раз обязательно, но сейчас мне надо домой. А в следующий раз сама напрошусь, и еще с блокнотом, диктофоном. Буду за вами записывать. Научите меня полеводству, цветоводству?
— Да хоть бортничеству и собирательству! — засмеялась Валя. — Заходите в любое время. Сегодня у вас гости, я понимаю.
— Гости?
— Несколько машин гостей…
Аня напрасно всполошилась. Это были те же самые «гости», которые посещали семинары ее мужа, получая тумаки, оскорбления, открывая в себе благодаря этому какие-то сверхчеловеческие или наоборот, недочеловеческие, возможности. Не надо было бежать опять в магазин, изобретать что-то на кухне.
Дождь на своем участке она уже не застала. При ее появлении он, роняя последние капли, ушел куда-то за железную дорогу, в сторону Коломяг. Проходя мимо «Шаолиня», Аня услышала громкие, но на этот раз членораздельные крики вместо животного рева.
Так и ненаказанная за прошлое подсматривание Аня подошла к закрытым дверям и прислушалась. В зале гудели голоса, и в этом гудении Ане послышались и неудовольствие, и угроза. Один голос, как ей показалось, возражал всем, но это был голос не Корнилова.
— Да-а кто знал, что он окажется ментом? — вопрошал низкий голос, растягивая «а», и, видимо, не находил у собравшихся понимания. — Ма-аленький, толстенький, бегает по комнате, ручки потира-ает. Отгадай загадку? Обычный финансист, спонсор с коробкой из-под ксерокса. Мы же еще спросили: кто у них за финансы отвечает. Пока-азали на этого Никола-ая…
— У кого спросили? У уборщицы? — Аня узнала Корнилова. — Своего брата-мента вы должны с закрытыми глазами узнавать в многотысячной толпе. По собачьей стойке и волчьему блеску в глазах. Только не об этом речь…
— Вы всех нас подставили, — добавил кто-то громко, у самых дверей, за которыми стояла Аня. — Все наше дело.
— Какое у нас с вами дело? — возразил хрипловатый, с одышкой, голос, видимо, принадлежавший толстому человеку. — Лоха доить, маклака бомбить? А мы что делали? Или мы должны все по протоколу, санкции, отчетности, как учили. А потом еще декларацию вам подать?
— Подашь, если попросим, — сказали у дверей. — А надо будет, и спляшешь приватный танец у шеста, ряха жирная.
— Ты сейчас поговоришь мне, паскуда, — хрипловатый дохнул как раз в Анину сторону, и она машинально отшатнулась.
Только сейчас она заметила, что стоит с раскрытым зонтиком, точно защищаясь им от ругательств и угроз. Аня осторожно, чтобы не щелкнула спица, сложила его. Зонтик превратился в подобие оружия, правда, очень мокрое подобие.
— Если бы не Миша, вы бы завтра уже лежали мордой в пыли, — сказал кто-то из дальнего угла. — А потом бы всех нас за собой потянули.
— А-а то нет! — отозвался «акающий». — Не стали бы нас отма-азывать, всех бы за собой потянули, по общему списку. Выходи, менты, строиться! Спра-ава по одному, с вещами, ма-арш…
— Только не об этом речь, — послышался голос Корнилова, показавшийся Ане чужим.
Совсем рядом за дверью она услышала выдох одного человека и вдох другого и вздрогнула от соударения человеческой кости. Тут же послышался звук второго удара, напоминавший хлопок по одежде, правда, заполненной плотью, всхлип второго человека и шум падения большого, грузного тела.
— Гниды… Твари…
— Правильно, Миша. Мочить этих сук… Но не здесь.
Кто-то стонал, пытался ползти, шарил рукой по стене с той стороны, словно искал Аню. Еще одно сдавленное болью мычание слышалось в глубине зала.
— Хватит корчиться, — сказал Корнилов. — Больше вас бить никто не будет.
— Ты мне слома-ал… лицо, — жалобно пропел один из провинившихся.
— Нет у тебя лица, — резко ответил Корнилов. — Ты же оборотень. Возьмешь себе другое, не такое хлипкое. Выбери себе матерое, со звериной скулой, с волчьим оскалом. Свои человеческие лица оставьте дома, обращайте их к женам, детишкам. А на охоту надевайте песьи головы. Куда тебе было с такой ряхой, правильно Серега сказал, на быка выходить. Именно лоха тебе доить, с мелких торговцев по шерстяному носку в неделю собирать, по пучку укропа с ящика…
Было слышно, как Корнилов ходит между неподвижно сидящих или стоящих людей. Только на полу еще постанывали и шевелились, пытаясь подняться.
— А Митрофанов на хорька похож, — сказал кто-то. — Ему только кур душить.
— Са-ам ты… — плаксиво отозвались снизу.
— У нас должен быть единый, коллективный разум, — продолжил Корнилов. — Чувство стаи, волчье братство. Только в этом случае стая легких, подвижных, не обремененных собственностью хищников может затравить даже такого мастодонта, как… Горобец. Дойдет и до него очередь, никуда он от нас не денется. Объявим и на него охоту… Никого мочить мы не будем. В семье, как говорится, не без урода. Научимся еще правильно подбирать кадры…
Аня почувствовала, что Корнилов говорит, уже обдумывая дальнейшие действия.
— Я хочу, чтобы мы решали все не большинством, а общим одобрением, согласием. Тогда не будет скрытых обид, оппозиций…
— То есть консенсус нужен, — встрял кто-то грамотный.
— Вот именно, — согласился Михаил. — Каждое наше решение должно быть одновременно и общим, и личным решением каждого из нас. Я предлагаю вам поступить с ними так, чтобы никто из нас не испытывал потом страха за свою жизнь, за свое здоровье, за благополучие своих семей. Ошибка, глупость, жадность — это не предательство. А потом мы научимся. Потом все будет по-другому. Какие наши годы… Отмазать их у нас не получится, да и засвечиваться сейчас нам не стоит. Короче, нужны хорошие деньги, чтобы Митрофанов и Ропшин хорошо где-нибудь отсиделись… С Перейкиной пока дело затягивается, но, думаю, это временные трудности. Это дело мы доведем до конца.
— Так Перейкина, вроде, глубоко ушла на дно. Мы уже по всем каналам ее искали. По агентурным и официальным. Разве что в Обводный еще не ныряли. А что, Миш, есть какие-нибудь серьезные зацепки?
Аня не услышала, но почему-то почувствовала, как уверенно Корнилов кивнул кому-то невидимому. Песьей головой…
Аня попятилась, боясь повернуться спиной к страшной двери. Ей казалось, что стоит задержаться на минутку, и она непременно попадет туда, как в страшную мясорубку. Ноги слушались плохо. В висках стучало, и щеки почему-то стали нестерпимо горячими. Ей было стыдно. Ужасно стыдно за то, что она ничего не поняла раньше. Жутко от того, что она не узнавала голоса своего мужа. Страшно до дрожи, что Корнилов действительно способен выдать своим шакалам несчастную Светлану. А значит, и родители, мама и папа оказываются под угрозой.
Она все отходила спиной и отходила. А потом как будто очнулась и мелкими вороватыми шажками побежала в дом.
Она ворвалась в ванную и тут же закрылась на задвижку. Она просто представить себе не могла, как разговаривать с Михаилом и смотреть ему в глаза. Потому что в таком состоянии, в котором она сейчас находилась, его первый вопрос будет звучать так: «Что с тобой случилось?» Вести себя, как ни в чем не бывало, не получится. Она для этого недостаточно хорошая актриса. Может быть, в другой ситуации она бы и смогла. Но сейчас сердце стучало так, что унять его без помощи бригады врачей интенсивной терапии было бы нереально.
Она стала набирать ванну. Сейчас она туда заберется и с Корниловым будет разговаривать только через дверь. А потом… Потом она придумает что-нибудь, обязательно придумает. А как же иначе?
Как он сказал? Митрофанов и Ропшин? Она же уже слышала эти фамилии! Ну конечно! Ведь о них говорил Санчук! Это те менты, которые на него наезжали! А Корнилов-то хорош. Он ведь все знал. И так блестяще провел свою партию. И другом так убедительно притворялся. Да не может такого быть! Быть такого не может! Мишка? Ее любимый! Человек, которому она полностью доверяла!
А может быть, все не так? Ну как она так про него подумала! Первая от него отказалась! Может быть, он только делает вид, что с теми. А зачем иначе он честно помогал увезти и спрятать Перейкину? Ведь не мог же он от себя самого ее прятать! Значит, он ее и не выдаст. Просто пошлет их по ложному следу. Ну конечно! Корнилов, ее Корнилов не может совершить подлость. Да! А она-то мужа своего испугалась!
Аня скинула одежду. Повесила. Джинсы сорвались с крючка. Она повесила их опять. И опять ничего не получилось. Она попыталась снова. Они вновь, как заколдованные соскользнули на пол. Она с тупым упрямством подняла их, но потом заметила, что слишком сильно дрожат руки.
Теплая ванна подействовала успокаивающе. Дрожь понемногу стала проходить. А мысли проясняться.
Почему бы, собственно, ей не поговорить с мужем обо всем открыто? Он ей объяснит. И она постарается понять. И вместе они придумают, как же жить дальше. Ведь они — это единое целое. Не может же правая рука не знать, что делает левая. Кого из них она считает правой рукой, а кого левой, додумать не удалось, потому что она услышала, как во дворе заводятся машины. А через минуту в доме раздались шаги.
— Аня! — позвал Корнилов. — Ты где?
— Здесь я, — ответила обреченно Аня. — В ванной лежу.
Дверь дернулась. Потом в нее постучали.
— А что это ты закрываешься? — удивился Корнилов. — Открывай давай! Мы так не договаривались, Анюта! Ты там вообще как? У тебя все нормально?
— Да, нормально. Закрылась, потому что у тебя чужие были. Вдруг кому-то приспичило бы кровь опять смывать, — сказала Аня и зажмурила глаза, представляя реакцию Корнилова.
— У колодца бы умылись, — мрачновато проворчал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40