Я никогда не спрашивал ее об этом и никогда не спрошу. Она сама мне расскажет, если сочтет нужным… Моя мама. Но я точно знаю, что они с Василием Ивановичем были знакомы. Она принесла ему мои детские рисунки, а он признал во мне талант художника и рекомендовал серьезно заняться рисованием. Об этом мне уже Лонгин рассказал.
— Ваша мама сейчас на пенсии?
— Сидит дома и счастлива этим. Говорит, что всю жизнь мечтала о пенсии, чтобы читать, смотреть телевизор, ходить по музеям, гулять в парках. Она любит пораньше уехать в Павловский парк, посетить два-три любимых места, не больше, а потом просидеть весь день с книгой на скамеечке над Славянкой. Я потом за ней заезжаю…
Аня видела, как улыбка надолго застыла на лице Фасонова.
— Если бы не мама, я наделал бы в жизни много такого, что было бы приятно мне и больно другим. Да я и так не особенно уж церемонюсь с людишками… Вот для этого козла, наверное, написаны другие правила дорожного движения! Где бы их прочитать?! Что смотришь, слоняра! Дай, говорю, твои правила почитать. Хорошие у тебя правила!.. Я бы вас, Анечка, обязательно соблазнил, если бы захотел, — сказал вдруг Фасонов. — Вы бы обязательно стали моей любовницей. Сто процентов! Я бы сейчас вез вас не в тихое кафе с ненавязчивой музыкой и хорошей кухней, а в самый изысканный притон, где программа никогда не повторяется…
— Никита! — закричала Аня, — Что вы такое говорите?! Что вы вообще себе позволяете?! Остановите машину…
— Успокойтесь, Анечка, — Фасонов сказал так добродушно, что Аня действительно успокоилась. — Моя мама видела вас на фотографии, на свадебной фотографии. Вы ей очень понравились. Она сказала, что у вас не только замечательная внешность, но и светлая душа. Мама сказала, что такую девочку хочется усадить рядышком, приобнять, накрыть шалью и оберегать… Разве я могу после этого причинить вам зло, Анечка?
— Никита, а вы могли бы называть меня как-нибудь иначе? Анечкой меня называл Пафнутьев…
— Понимаю. О мертвых, конечно, ничего, но все-таки какой подлец… Вот имя осквернил своим ртом поганым! Давайте я буду называть вас Аннушка. Годится?
— Годится, — кивнула Аня.
Она ожидала, что Фасонов привезет ее в какой-нибудь шикарный ресторан, но они заняли столик на двоих в скромном, но уютном кафе недалеко от Литейного проспекта, на одной из тихих перпендикулярных ему улочек, названия которых Аня постоянно путала. Полтора года назад полный мужчина с ярко выраженной кавказской внешностью задумчиво ходил по запущенным административным помещениям и никак не мог решиться на их покупку. Ему хотелось видеть в своем кафе единый зал, а планировка и несущие перекрытия навязывали ему какие-то комнатушки. Но уж очень нравились кавказцу месторасположение и цена… Зато теперь у посетителей кафе всегда была полная иллюзия, что они здесь почти одни.
— Давайте будем есть салаты, — предложила Аня. — Давно хотела взять побольше разных салатов и пробовать, пробовать… Все как-то не получалось.
— А давайте! — согласился Никита. — А там посмотрим.
— Это вы посмотрите, а с меня хватит салатов.
— Не зарекайтесь, Аннушка, здесь прекрасно готовят… Аннушка, — Никита взвесил на слух новое слово. — Хорошо звучит! Аннушка уже разлила подсолнечное масло… А вам не кажется, что это вы подлили масла в огонь всей этой истории?
— Вы хотите сказать, что я стала виновницей убийства Вилена Сергеевича?
— Нет, совсем нет, — Фасонов положил вилку, чтобы замахать руками. — Я слышал от скульптора Морошко про случай в Комарово, когда Йорик искупал будущего покойника в пруду. Он, правда, домогался вас?.. Не отвечайте, не надо. Купанием в болотной водице эта история исчерпывается. Я в этом уверен… Убийство Пафнутьева — дело более сложное.
— Значит, вы думаете, что убил не Иероним?
— Убить мог кто угодно, — ответил Фасонов, протыкая вилкой какой-то грибок вместе с листом петрушки. — Иероним тоже мог убить. Другое дело, кто устроил это убийство.
— Вы имеете в виду схему «заказчик — исполнитель»?
— Скорее всего, мы здесь столкнулись с другим, — Никита прикончил уже два салата и с аппетитом взялся за третий. — Организатор — слепое орудие. В этой системе, возможно, нашлось место и бедному Йорику.
— А мне? — спросила Аня. — Вы же сказали, что это я подлила огонь в масло всей этой истории?
— Вы — ангел, Аннушка, — ответил Никита Фасонов, вытирая рот белоснежной, как крыло ангела, салфеткой. — Без вас все это длилось бы и длилось. Иероним мучился и страдал, но делал бы свою, вернее, порученную ему работу. Пафнутьев обделывал бы свои подлые делишки, придумывал новые схемы. Тамара Леонидовна, как царица-ночь, покрывала бы всех своим черным плащом… Все шло бы своим чередом. Но появились вы. А в вашем присутствии это долго происходить не могло. Нельзя бесконечно грешить в присутствии ангела, Аннушка. Хотите выпить? Тогда пить? «Боржоми» или сок? Все их схемы, уверен, были безупречны, математически точны. Но разве для ангела существуют правила арифметики?
— Ангелы — двоечники? — удивилась Аня.
— Вот именно! — обрадовался Никита. — Они — второгодники. Для них не существует строгих правил, жесткой логики, непробиваемых стен. А рядом с ними буксуют совершенные механизмы, дают сбой всеобщие законы… Они это почувствовали, они забеспокоились. Кто им мешает? Суетливый, импульсивный Иероним? Нет. Он такой же управляемый, как и раньше. Кто-то другой, более могучий, более высокого полета…
— Ну, вы скажете тоже! — попробовала возмутиться девушка.
— Не спорьте, Аннушка, с художником. Это бесполезно. Они обнаружили вас. Они вас вычислили. Пафнутьев бросился за вами ухаживать почти на виду у мужа. Мачеха засуетилась, забегала в красном платье… Словом, все их создания, вся их Вавилонская башня рухнула. Разрушитель — вы, Аннушка. Что же теперь будет?
— Вот и я вас хотела спросить: что же теперь будет?
— Сейчас, наверное, идет охота на Иеронима, а потом начнется охота на вас. Вам угрожает смертельная опасность, по-моему, — спокойным голосом сказал Фасонов. — Моя мама… Моя мама все правильно сказала. Вас нужно оберегать, лелеять. Теперь вы поняли, почему я специально искал вас, приехал к университету и ждал целый час?
— Спасибо вам, Никита, за заботу.
— Не благодарите меня пока, — остановил ее Фасонов. — Это только начало. Я предлагаю вам уехать за границу. Вы были в Европе, Америке?.. Как! Неужели Иероним ни разу не вывез вас за пределы единой, нерушимой? Вот жлоб! Извините меня, Аннушка, хоть это и правда. У меня даже все слова куда-то пропали от этого. Такую женщину держать, можно сказать, взаперти. Разве он не понимал, как бы вы смотрелись на улицах Парижа, как заиграла бы ваша красота после поездки в Италию? Какая бестолочь ваш благоверный! Тем более, мы поедем с вами, куда вы пожелаете, куда мечтали…
— Постойте, Никита, мы поедем с вами вдвоем? — догадалась, наконец, Аня.
— Вам же нужен сопровождающий и вообще, — пробубнил Фасонов.
— Что вообще? Вы будете вести себя как джентльмен?
— Еще чего! — почти закричал Фасонов. — Зачем я буду вас обманывать? Мы взрослые люди. Я напоминаю вам вашего мужа, вы — женщина моей мечты… Все. На этом все условности кончаются. Мы — свободные путешественники, без рюкзаков условностей и морали…
— А как же ваша мама, ее замечательные, добрые слова? — спросила Аня.
— Потому мы и едем отсюда подальше.
— У вас, значит, растяжимая совесть? Она распространяется только до известных границ?
— Перестаньте, Аннушка… Пусть кто-нибудь скажет, что у меня недобрые намерения. Вообще, желать вас — разве это плохо? Это все равно, как хотеть стать лауреатом Нобелевской премии, победителем Олимпийских игр, покорителем Эвереста. Это — хорошее, правильное желание.
Аня расхохоталась.
— Никита, вы меня совсем запутали, — отсмеявшись, сказала она. — Извините, конечно, но вы не только достойный ученик Василия Лонгина, но еще и Пафнутьева.
Она хотела сказать не «ученик», а «сын», но решила Фасонова не обижать.
— Вы называете меня ангелом, — сказала она серьезно. — Разве могу я оставить Иеронима в таком положении? Кто ему поможет, кроме меня? К тому же идет следствие, следователь уже приходил ко мне…
— Он взял с вас подписку о невыезде? — спросил погрустневший Фасонов.
— Нет, не взял. Он и не допрашивал меня, а просто разговаривал.
— Еще один влюбился, — проговорил Никита. — Как там у Блока? «Обратясь к кавалеру намеренно резко, вы сказали: „И этот влюблен…“»
— Неужели вы ревнуете меня уже неизвестно к кому?
— Неизвестно к кому? — переспросил Никита. — Вы недооцениваете интуицию художника. Если я говорю, что вам грозит опасность, хотя вам это кажется бредом и ерундой, все-таки прислушайтесь к моим словам. Если я ляпнул глупость, что в вас влюбился следователь, то так оно и есть. Верьте художникам, когда они творят и говорят, не задумываясь, когда они юродствуют…
— Никита, а ведь мне было предсказание, — вдруг вспомнила Аня. — Это было зимой, в монастыре. Мы туда ездили с Иеронимом. Такая странная, несчастная женщина с переломанным носом и такой же переломанной судьбой говорила мне странные вещи, сама не понимая их смысла. Что же она говорила? Не верь священному, опасайся черной кошки, желтого властелина и какой-то воды… Что бы это могло означать?
— Я не трактую чужие слова, чужие картины, — Никита Фасонов был очень сильно расстроен. — По крайней мере, мне можете доверять, потому что ничего священного во мне нет. Святое для меня есть, а вот со священным сложнее… Черная кошка — это глупость. Водобоязнь — это бешенство. Вот тринадцатое число — другое дело. Скажите мне, Аня, пожалуйста. Мне это очень важно. Вам все-таки было не совсем неприятно мое предложение?
Глава 18
Пойдем. Не оставляй меня, жена.
Душа в тревоге и устрашена.
Избавившись, наконец, от Фасонова, Аня почувствовала огромное облегчение. Ничего общего с Иеронимом у Никиты не было, разве что борода. Скорее он напоминал ей Вилена Сергеевича — те же прилипчивые манеры, приторные разговоры. Наплел всякого про тайные заговоры, схемы, вавилонские башни, грозившую Ане опасность, а на самом деле просто ее клеил. Впрочем, так поступали многие мужчины. В присутствии Ани у них развязывались языки, плутовато загорались глазки, они начинали врать и хвастаться.
Аня шла по знакомой дороге к дому Лонгиных. Мало надежды, что Иероним прятался здесь, но где-то она должна была его искать. Бывают такие моменты в жизни, когда надо хоть что-то предпринимать, барахтаться лягушачьими лапками в ведре с молоком.
И в этот раз ее поразило отсутствие дома на знакомом участке, как отсутствие у всадника головы. А ведь прошлой ночью ей снился этот самый жуткий всадник. Весь сон она восстановить в памяти не могла, но помнила, что ей было страшно и смешно.
— Девушка! Заходи, не стесняйся! Есть пиво, водка и загорелые мужские тела! — закричали Ане рабочие с участка.
Пепелище было разобрано и увезено, уже вовсю шло строительство первого этажа из красного кирпича. Пафнутьев умер, но строительная жизнь продолжалась, шумела бетономешалка, стучал молоток по доскам опалубки, матерился прораб.
Зачем все это было нужно одинокой, бездетной мачехе? Кому она это строит? Сколько ей? Тридцать пять, кажется? Как уверенно стучит молоток! Новый дом строится, новая жизнь возводится! Кому? Черной вдове?
Что нужно будет от жизни самой Ане в тридцать пять лет? Хорошо, что до этого непонятного возраста еще целая жизнь! Тринадцать молодых, здоровых лет, наполненных любовью, счастьем, новизной! Надо только не сторониться жизни, не прятаться от нее за высокими кирпичными заборами, тонированными стеклами иномарок, стенами закрытых элитных клубов. Надо идти ей навстречу, надо открывать окна, двери, устраивать сквозняки, чихать на всякие глупости и условности… Надо обязательно научиться жить, пока еще не поздно, пока есть желания и силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Ваша мама сейчас на пенсии?
— Сидит дома и счастлива этим. Говорит, что всю жизнь мечтала о пенсии, чтобы читать, смотреть телевизор, ходить по музеям, гулять в парках. Она любит пораньше уехать в Павловский парк, посетить два-три любимых места, не больше, а потом просидеть весь день с книгой на скамеечке над Славянкой. Я потом за ней заезжаю…
Аня видела, как улыбка надолго застыла на лице Фасонова.
— Если бы не мама, я наделал бы в жизни много такого, что было бы приятно мне и больно другим. Да я и так не особенно уж церемонюсь с людишками… Вот для этого козла, наверное, написаны другие правила дорожного движения! Где бы их прочитать?! Что смотришь, слоняра! Дай, говорю, твои правила почитать. Хорошие у тебя правила!.. Я бы вас, Анечка, обязательно соблазнил, если бы захотел, — сказал вдруг Фасонов. — Вы бы обязательно стали моей любовницей. Сто процентов! Я бы сейчас вез вас не в тихое кафе с ненавязчивой музыкой и хорошей кухней, а в самый изысканный притон, где программа никогда не повторяется…
— Никита! — закричала Аня, — Что вы такое говорите?! Что вы вообще себе позволяете?! Остановите машину…
— Успокойтесь, Анечка, — Фасонов сказал так добродушно, что Аня действительно успокоилась. — Моя мама видела вас на фотографии, на свадебной фотографии. Вы ей очень понравились. Она сказала, что у вас не только замечательная внешность, но и светлая душа. Мама сказала, что такую девочку хочется усадить рядышком, приобнять, накрыть шалью и оберегать… Разве я могу после этого причинить вам зло, Анечка?
— Никита, а вы могли бы называть меня как-нибудь иначе? Анечкой меня называл Пафнутьев…
— Понимаю. О мертвых, конечно, ничего, но все-таки какой подлец… Вот имя осквернил своим ртом поганым! Давайте я буду называть вас Аннушка. Годится?
— Годится, — кивнула Аня.
Она ожидала, что Фасонов привезет ее в какой-нибудь шикарный ресторан, но они заняли столик на двоих в скромном, но уютном кафе недалеко от Литейного проспекта, на одной из тихих перпендикулярных ему улочек, названия которых Аня постоянно путала. Полтора года назад полный мужчина с ярко выраженной кавказской внешностью задумчиво ходил по запущенным административным помещениям и никак не мог решиться на их покупку. Ему хотелось видеть в своем кафе единый зал, а планировка и несущие перекрытия навязывали ему какие-то комнатушки. Но уж очень нравились кавказцу месторасположение и цена… Зато теперь у посетителей кафе всегда была полная иллюзия, что они здесь почти одни.
— Давайте будем есть салаты, — предложила Аня. — Давно хотела взять побольше разных салатов и пробовать, пробовать… Все как-то не получалось.
— А давайте! — согласился Никита. — А там посмотрим.
— Это вы посмотрите, а с меня хватит салатов.
— Не зарекайтесь, Аннушка, здесь прекрасно готовят… Аннушка, — Никита взвесил на слух новое слово. — Хорошо звучит! Аннушка уже разлила подсолнечное масло… А вам не кажется, что это вы подлили масла в огонь всей этой истории?
— Вы хотите сказать, что я стала виновницей убийства Вилена Сергеевича?
— Нет, совсем нет, — Фасонов положил вилку, чтобы замахать руками. — Я слышал от скульптора Морошко про случай в Комарово, когда Йорик искупал будущего покойника в пруду. Он, правда, домогался вас?.. Не отвечайте, не надо. Купанием в болотной водице эта история исчерпывается. Я в этом уверен… Убийство Пафнутьева — дело более сложное.
— Значит, вы думаете, что убил не Иероним?
— Убить мог кто угодно, — ответил Фасонов, протыкая вилкой какой-то грибок вместе с листом петрушки. — Иероним тоже мог убить. Другое дело, кто устроил это убийство.
— Вы имеете в виду схему «заказчик — исполнитель»?
— Скорее всего, мы здесь столкнулись с другим, — Никита прикончил уже два салата и с аппетитом взялся за третий. — Организатор — слепое орудие. В этой системе, возможно, нашлось место и бедному Йорику.
— А мне? — спросила Аня. — Вы же сказали, что это я подлила огонь в масло всей этой истории?
— Вы — ангел, Аннушка, — ответил Никита Фасонов, вытирая рот белоснежной, как крыло ангела, салфеткой. — Без вас все это длилось бы и длилось. Иероним мучился и страдал, но делал бы свою, вернее, порученную ему работу. Пафнутьев обделывал бы свои подлые делишки, придумывал новые схемы. Тамара Леонидовна, как царица-ночь, покрывала бы всех своим черным плащом… Все шло бы своим чередом. Но появились вы. А в вашем присутствии это долго происходить не могло. Нельзя бесконечно грешить в присутствии ангела, Аннушка. Хотите выпить? Тогда пить? «Боржоми» или сок? Все их схемы, уверен, были безупречны, математически точны. Но разве для ангела существуют правила арифметики?
— Ангелы — двоечники? — удивилась Аня.
— Вот именно! — обрадовался Никита. — Они — второгодники. Для них не существует строгих правил, жесткой логики, непробиваемых стен. А рядом с ними буксуют совершенные механизмы, дают сбой всеобщие законы… Они это почувствовали, они забеспокоились. Кто им мешает? Суетливый, импульсивный Иероним? Нет. Он такой же управляемый, как и раньше. Кто-то другой, более могучий, более высокого полета…
— Ну, вы скажете тоже! — попробовала возмутиться девушка.
— Не спорьте, Аннушка, с художником. Это бесполезно. Они обнаружили вас. Они вас вычислили. Пафнутьев бросился за вами ухаживать почти на виду у мужа. Мачеха засуетилась, забегала в красном платье… Словом, все их создания, вся их Вавилонская башня рухнула. Разрушитель — вы, Аннушка. Что же теперь будет?
— Вот и я вас хотела спросить: что же теперь будет?
— Сейчас, наверное, идет охота на Иеронима, а потом начнется охота на вас. Вам угрожает смертельная опасность, по-моему, — спокойным голосом сказал Фасонов. — Моя мама… Моя мама все правильно сказала. Вас нужно оберегать, лелеять. Теперь вы поняли, почему я специально искал вас, приехал к университету и ждал целый час?
— Спасибо вам, Никита, за заботу.
— Не благодарите меня пока, — остановил ее Фасонов. — Это только начало. Я предлагаю вам уехать за границу. Вы были в Европе, Америке?.. Как! Неужели Иероним ни разу не вывез вас за пределы единой, нерушимой? Вот жлоб! Извините меня, Аннушка, хоть это и правда. У меня даже все слова куда-то пропали от этого. Такую женщину держать, можно сказать, взаперти. Разве он не понимал, как бы вы смотрелись на улицах Парижа, как заиграла бы ваша красота после поездки в Италию? Какая бестолочь ваш благоверный! Тем более, мы поедем с вами, куда вы пожелаете, куда мечтали…
— Постойте, Никита, мы поедем с вами вдвоем? — догадалась, наконец, Аня.
— Вам же нужен сопровождающий и вообще, — пробубнил Фасонов.
— Что вообще? Вы будете вести себя как джентльмен?
— Еще чего! — почти закричал Фасонов. — Зачем я буду вас обманывать? Мы взрослые люди. Я напоминаю вам вашего мужа, вы — женщина моей мечты… Все. На этом все условности кончаются. Мы — свободные путешественники, без рюкзаков условностей и морали…
— А как же ваша мама, ее замечательные, добрые слова? — спросила Аня.
— Потому мы и едем отсюда подальше.
— У вас, значит, растяжимая совесть? Она распространяется только до известных границ?
— Перестаньте, Аннушка… Пусть кто-нибудь скажет, что у меня недобрые намерения. Вообще, желать вас — разве это плохо? Это все равно, как хотеть стать лауреатом Нобелевской премии, победителем Олимпийских игр, покорителем Эвереста. Это — хорошее, правильное желание.
Аня расхохоталась.
— Никита, вы меня совсем запутали, — отсмеявшись, сказала она. — Извините, конечно, но вы не только достойный ученик Василия Лонгина, но еще и Пафнутьева.
Она хотела сказать не «ученик», а «сын», но решила Фасонова не обижать.
— Вы называете меня ангелом, — сказала она серьезно. — Разве могу я оставить Иеронима в таком положении? Кто ему поможет, кроме меня? К тому же идет следствие, следователь уже приходил ко мне…
— Он взял с вас подписку о невыезде? — спросил погрустневший Фасонов.
— Нет, не взял. Он и не допрашивал меня, а просто разговаривал.
— Еще один влюбился, — проговорил Никита. — Как там у Блока? «Обратясь к кавалеру намеренно резко, вы сказали: „И этот влюблен…“»
— Неужели вы ревнуете меня уже неизвестно к кому?
— Неизвестно к кому? — переспросил Никита. — Вы недооцениваете интуицию художника. Если я говорю, что вам грозит опасность, хотя вам это кажется бредом и ерундой, все-таки прислушайтесь к моим словам. Если я ляпнул глупость, что в вас влюбился следователь, то так оно и есть. Верьте художникам, когда они творят и говорят, не задумываясь, когда они юродствуют…
— Никита, а ведь мне было предсказание, — вдруг вспомнила Аня. — Это было зимой, в монастыре. Мы туда ездили с Иеронимом. Такая странная, несчастная женщина с переломанным носом и такой же переломанной судьбой говорила мне странные вещи, сама не понимая их смысла. Что же она говорила? Не верь священному, опасайся черной кошки, желтого властелина и какой-то воды… Что бы это могло означать?
— Я не трактую чужие слова, чужие картины, — Никита Фасонов был очень сильно расстроен. — По крайней мере, мне можете доверять, потому что ничего священного во мне нет. Святое для меня есть, а вот со священным сложнее… Черная кошка — это глупость. Водобоязнь — это бешенство. Вот тринадцатое число — другое дело. Скажите мне, Аня, пожалуйста. Мне это очень важно. Вам все-таки было не совсем неприятно мое предложение?
Глава 18
Пойдем. Не оставляй меня, жена.
Душа в тревоге и устрашена.
Избавившись, наконец, от Фасонова, Аня почувствовала огромное облегчение. Ничего общего с Иеронимом у Никиты не было, разве что борода. Скорее он напоминал ей Вилена Сергеевича — те же прилипчивые манеры, приторные разговоры. Наплел всякого про тайные заговоры, схемы, вавилонские башни, грозившую Ане опасность, а на самом деле просто ее клеил. Впрочем, так поступали многие мужчины. В присутствии Ани у них развязывались языки, плутовато загорались глазки, они начинали врать и хвастаться.
Аня шла по знакомой дороге к дому Лонгиных. Мало надежды, что Иероним прятался здесь, но где-то она должна была его искать. Бывают такие моменты в жизни, когда надо хоть что-то предпринимать, барахтаться лягушачьими лапками в ведре с молоком.
И в этот раз ее поразило отсутствие дома на знакомом участке, как отсутствие у всадника головы. А ведь прошлой ночью ей снился этот самый жуткий всадник. Весь сон она восстановить в памяти не могла, но помнила, что ей было страшно и смешно.
— Девушка! Заходи, не стесняйся! Есть пиво, водка и загорелые мужские тела! — закричали Ане рабочие с участка.
Пепелище было разобрано и увезено, уже вовсю шло строительство первого этажа из красного кирпича. Пафнутьев умер, но строительная жизнь продолжалась, шумела бетономешалка, стучал молоток по доскам опалубки, матерился прораб.
Зачем все это было нужно одинокой, бездетной мачехе? Кому она это строит? Сколько ей? Тридцать пять, кажется? Как уверенно стучит молоток! Новый дом строится, новая жизнь возводится! Кому? Черной вдове?
Что нужно будет от жизни самой Ане в тридцать пять лет? Хорошо, что до этого непонятного возраста еще целая жизнь! Тринадцать молодых, здоровых лет, наполненных любовью, счастьем, новизной! Надо только не сторониться жизни, не прятаться от нее за высокими кирпичными заборами, тонированными стеклами иномарок, стенами закрытых элитных клубов. Надо идти ей навстречу, надо открывать окна, двери, устраивать сквозняки, чихать на всякие глупости и условности… Надо обязательно научиться жить, пока еще не поздно, пока есть желания и силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40