– Плачу горючими слезами. Нет, правда, до того натурально, даже милиционеры жалеют!
– Я же говорил, что справишься! Про группу крови спрашивали?
– Спрашивали.
– А еще что?
– Много непонятного: например, что ваш муж ел в тот день. И так добивались, чтоб я вспомнила!
– Наверно надеются: ужо найдем тело и проверим, что там в животе.
– Ой, перестань, ну как ты можешь! Даже замутило…
– Доехала нормально? – сменил он тему.
– Полная конспирация. Фоминичне-дуре я сказала, что у мамы заночую. А у мамы посидела, пока она не стала укладываться, и укатила. Мне, говорю, захотелось побыть одной. И на последнем автобусе – сюда… Но в этот раз ничего не смогла привезти вкусненького. Только смену белья.
– Ерунда!
Он принес полбутылки вина и рюмки.
– Чокнемся за счастливое завершение.
Она выпила глоток, он до дна. Осунулся, бедненький, думала Миловидова. Небось и спит плохо. Ей хотелось при­ласкаться, отогреться возле него душой, его отогреть. При­двинулась, погладила по щеке. Он обхватил ее за плечи.
– Ленушка, золото ты мое…
Но беспокойство заставило вернуться к прежнему разговору.
– Что люди-то говорят?
– Ой, чего только не плетут! Ты не представляешь, как мне трудно!
– По-твоему, мне весело? – возразил он. – Торчу тут, сатанею от разных мыслей. – Мужчина обвел ком­нату глазами, задержался на фотографии молодой жен­щины в купальнике. – От Татьяны вестей нет?
– Прислала открытку из Кисловодска. Через восемь дней они возвращаются.
– И первым делом – копать грядки. Значит, моего житья здесь – от силы неделя.
Он с облегчением налил и выпил еще рюмку. Мило­видова отставила свою, произнесла с упреком:
– Тебе бы только удрать. С первой минуты рвался!
– Но я же уступил. Сидел рядом, пока мог.
– А как я одна буду? Ни поделиться, ни посовето­ваться… Сколько следствие продлится?
– Не знаю, Ленушка. Тебе еще, бедной, много сил потребуется.
Снова они обнялись. Миловидова заговорила почти по-детски:
– Когда все кончится, какое будет счастье! Начать все сначала, среди людей, которые про нас ничего не знают… Посмотрим разные города… Будут новые друзья… виноград, арбузы… Ты станешь летчиком в отставке, согласен?
– Попробую.
– И поселиться где-нибудь у моря. И купить лодку с парусом. Ужасно хочется с парусом, как в сказке!
Ее «ковбой» оттаял, тревога отпустила, тоже настро­ился помечтать.
– Я буду ловить неводом рыбу, что нам стоит научиться? – усмехнулся он. – Вечерами стану чинить сети, а ты будешь петь «Не уходи ты, мой голубчик».
Вспомнили первую встречу, у обоих забилось сердце, и уже манила кое-как прибранная постель, но Миловидова вдруг шепнула:
– Милый… а Горобца не расстреляют?
– Фу, черт! – отшатнулся мужчина. – Да кто его расстреляет, у нас добрые. Посадят, конечно. Ему за решеткой самое место!.. Тянет тебя за язык некстати!
Миловидова заплакала – он нахмурился.
– Алена, перестань!.. Да перестань же! Ну что ты, спрашивается, ревешь? Ведь не на следствии.
– Ты меня разлюбил.
– Здрасте!
– Разве раньше ты так относился? Раньше бы я зап­лакала – ты бы кинулся утешать, ты бы меня зацеловал… а теперь…
– Нам сейчас только не хватает выяснять отношения! Ну возьми же себя в руки, развела сырость. Оба устали, издерганы, впереди вагон сложностей. Давай не трепать друг другу нервы.
– Как их не трепать! Я все время в напряжении, жутко боюсь что-нибудь выдать, ошибиться. Вдобавок фабричные одолевают. И еще я боюсь… пойми, вот я дождаться не могла этого свидания, приехала… а мы даже ни о чем больше не способны разговаривать, толь­ко об одном. Засело в уме как гвоздь… Что-то с нами происходит…
Мужчина помолчал, выпил третью рюмку.
– Когда все минует, Алена, будет как раньше. Лучше, чем раньше. Вместе такое пережить – это связывает креп­че крепкого!
Она задумалась над его словами, в сомнении покачи­вая головой.
– Откуда ты знаешь? А если это будет и дальше стоять между нами? Нам захочется все забыть, чувствовать себя как все люди… А вдвоем мы же не сможем забыть… пока вместе, будем помнить. И если ты пойдешь забываться на сторону?
– А ты на другую?
– Я не знаю. Мне страшно.
Он взял в ладони ее лицо:
– Ленушка, обратная дорога закрыта. Что сделано – то сделало. Обратная дорога – в тюрьму.
– Ой, нет! Нет!
– Надо верить: все будет хорошо. Ведь пока же сбыва­ется! Верно?
– Да, ты удивительно рассчитал.
– Ну вот. И все впереди. Будет тебе сказка. Будет парус.
– И будем счастливы?
– Будем! Что нам люди, что какой-то Горобец? Плюнь! Будем жить как хотим. И будет любовь. Ради этого ты должна выдержать. Ты выдержишь!

* * *
С арестом Горобца рабочее место следователя переме­стилось в горотдел. Здесь же Томин докладывал Знаменс­кому о новостях:
– Никто из родных и друзей не слыхал, чтобы Миловидов собирался уезжать из города. На прежнем месте жительства его остались кое-какие родственники, но, после женитьбы он с ними почти не общался. Пока все, Паша. Чем богаты, тем и рады… При допросе Горобца я тебе не нужен? Вопрос справа, вопрос слева, темп?
– Я бы не стал на него давить. Подойду сегодня на мягких лапах.
– Смотри, не набиваюсь.
Привели Горобца.
– Опять вам говорю и повторяю: про Миловидова мне ничего неизвестно! Так и записывайте! – с порога объявил он.
– Непременно запишу, но чуть погодя. Сначала да­вайте уточним круг ваших обязанностей на фабрике.
Повинуясь приглашению Пал Палыча, Горобец сел.
– Моя обязанность заведовать. Если теоретически.
– А на практике?
– На практике весь склад на мне. Даже погрузка часто своим горбом.
– Отчего так? Не хватает рабочих рук?
– Совести у начальства не хватает. Пользуются, что я здоровый как лошадь. Горобец – ко всякой дырке затыч­ка. Оборудование получить – Горобец. Харчи для столо­вой – опять же Горобец.
– Учет на складе ведете тоже вы?
– На то Захаров есть, инвалид.
– И как он фиксирует поступление ткани из сушиль­ного цеха?
– Обыкновенно, – буркнул Горобец. – Чернилами.
– Понятно, что чернилами, меня интересует проце­дура. Ведь ткань впервые метруют при передаче на склад. Тут и возникает метраж, который потом учитывается по документам.
– А я при чем?
– А при том, что неучтенные излишки, минуя ваш склад, не реализуешь. Тихо, тихо! – усмирил он вскочив­шего было Горобца.
– Миловидову поверили, да? – сжал тот кулаки. – Да почему ж вы ему, собаке, верите?! Пускай бы он попробовал чего доказать! Вы ж ничего не знаете!
– Боюсь, доказать он уже ничего не сумеет. Жена рубашку опознала. Кровь на рубашке совпадает с кровью Миловидова. – Пал Палыч положил на стол акт экспер­тизы, показал, где прочесть. – Заодно прочтите вот эти показания… Теперь эти… И еще эти.
Не нашлось друзей у Горобца. Даже и собутыльников, потому что предпочитал пить один. Досаждал он окружа­ющим своей грубостью, бранчливым нравом. И хотя, действительно, вкалывал крепко, но симпатии ни у кого не вызывал. А во хмелю бывал агрессивен и многих успел разобидеть. Теперь ему припоминали одно худое, возмож­но, с преувеличениями: причина ареста его, само собой, не утаилась от горожан и бросила черную тень на все его прошлое.
Горобец, предыдущими вопросами настроенный оп­ровергать свою причастность к хищениям, от внезапного поворота разговора потерялся. Кряхтя и постанывая, чи­тал он отмеченные места в протоколах допросов сослу­живцев и соседей.
– Ну это уж… Нет, чего говорят, а? Жена ушла по причине побоев. Да она – две лучинки, соплей склеен­ные, где ее бить? Мать больную она поехала выхаживать!.. Ну люди, ну злыдни…
Дочитав, поднял на Знаменского ошалелые глаза:
– Выходит, я кругом виноват? Он, значит, меня уличил. Я его с умыслом к себе зазвал. И, значит, пус­тил ему кровь, пока он доказать не успел. Так оно полу­чается?!
Поведение Горобца, интонации, жесты в чем-то не соответствовали самочувствию человека, знающего за со­бой страшную вину. Отчасти потому и одолевало Пал Палыча некое сомнение относительно расследуемого «сю­жета». Но факты пока однозначно свидетельствовали про­тив Горобца.
– Получается, я сволочь, каких земля не рожала, да?!
Знаменский развел руками:
– Сами видите, как складываются улики.
– Да тут все наизнанку вывернуто! Слушайте, что было. Он нахально приперся. Извини, говорит, днем по­горячился. И кадушку попросил под огурцы. Ну, понят­но, я его послал. Хотел в зубы дать. Но… вроде удержался, не дал… Вспомнил я, отчего шум был: он стал рассказы­вать анекдоты какие-то. И тут начал кричать «караул!». Из анекдота это, про бабу, которую насилуют.
– Вам кажется достоверным, что Миловидов пришел за кадушкой?
– А что?
– Весной кто же солит огурцы?
– А… почем я знаю… попросил…
– Видите ли, Горобец, то, что вы говорите, противо­речит и логике, и всем остальным показаниям.
– Да чего стоят их показания! Коли на то пошло, зачем меня Миловидов обозвал? Чтоб от себя подозрение отвести! Он сам первый казнокрад и есть!
– Вот как? – скептически усмехнулся Пал Палыч.
Нескладный сидел перед ним человек и защищался нескладно, неуклюже.
– А за что ж я от него каждый месяц пять червонцев имел? – в запале выкрикнул Горобец.
«Гм… Похоже, действительно имел. Интересно».
– И что вы должны были за эту сумму делать?
– Смеетесь, гражданин следователь. За такие деньги разве делают? Кто делает, тот вдесятеро имеет.
«Возражение резонное».
– Хорошо, чего вы не должны были делать?
– Ничего лишнего. Дальше склада не смотреть.
– Если вы обязались чего-то не замечать, то знаете, чего именно.
– Не задумывался, – явно соврал. – Ихняя каша, им и хлебать.
– Допустим, Миловидов платил, вы не задумывались. За что тогда ругали его почем зря? Говорят, с языка у вас не сходил.
Горобец помялся.
– Из-за денег… хотел больше…
– Так вот – ни за что?
– Всем вы верите, а мне – нет! – вскипел Горо­бец. – Алена-то, гляди, какая зараза, как она вас обо­шла! Глазами похлопает – и верите! Думаете, такая уж она простенькая, такая мягонькая? А если я скажу, что у ней хахаль есть?!
Опять он сделал ложный шаг. Пробудит мимолетное к себе доверие и тотчас сам его загасит.
– Ах, Горобец, Горобец. Чем это поможет? Ведь это вас Миловидов обвинил в хищениях, от вас люди слы­шали его крик, у вас нашли окровавленную рубашку… И раз уж зашла речь о хахале, вы, кажется, напропалую ухаживали за Миловидовой до ее замужества. Было?
Горобец отвернулся, покривился.
– Мало ль по ней парней сохло… пока не привезла своего курортника.

* * *
Зина уехала. Сразу быт приобрел холостяцкий харак­тер, хотя женщины продолжали пританцовывать вокруг Томина. Он сделался городской знаменитостью после об­наружения злосчастной сорочки.
– В жизни мне так задешево не доставалась слава, – посмеивался он. – Упиваюсь популярностью.
Иногда он куда-то пропадал в приступе сыскного рвения, но появляясь, отмалчивался: терпеть не мог рас­сказывать, что да как, если брал ложный след.
Намерение его поблаженствовать было изрядно подо­рвано историей Миловидова, но в остаточном виде все же проявлялось. Город и речные берега утопали в цвету­щей черемухе. Под ногами словно завивалась от ветра снежная пороша. С сумерек налаживали соревнования соловьи. Как тут не побродить без всякой цели? Потом себе не простишь.
Побывал он и в «как за границей» за оврагом. Впечат­ления срезюмировал коротко: «Бедные козы!» Некоторые барачные переселенцы взяли с собой живость и держали на балконах, так как «курятники и свинюшники» власти категорически запретили.
За вечерними чаепитиями, случалось, дурачился, ста­раясь развлечь Знаменского. Однажды притащил откуда-то дверную ручку и, приставив к брюкам пониже спины, потребовал немедленного определения: как называется?
– Старший инспектор Томин… с ручкой, – нашелся Знаменский.
– Короче и точнее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10