Кибрит отложила лупу.
– По-вашему, это волна, товарищ Валетный?
Валетный опечаленно уставился на грязноватый ко­лер своего габардинчика.
– Действительно, волну мы недоосвоили… – И преж­де чем Кибрит снова займется делом, заспешил: – А почему это мы с вами так все официально: товарищ Кибрит, товарищ Валетный. Давайте по-дружески: Зина­ида Яновна, Илья Петрович. При моей исключительной к вам симпатии и восхищении…
«Понесло. Но, между прочим, он вообще болтлив. Вдруг о чем проговорится. Потерплю уж».
– Хорошо, – прервала она мармеладный поток. – Только чтобы наши симпатии не мешали делу, Илья Петрович.
– Исключительно на пользу, Зинаида Яновна!
– Тогда не упускайте из виду, что вас выделили мне в помощь, чтобы отобрать образцы для экспертизы. А не для пальто свободного покроя.
– Ах, Зинаида Яновна, – «засмущался» Валетный.
– Ах, Илья Петрович! – пожурила Кибрит. – Ну, с этими образцами я… благодаря вам… пожалуй, управилась. Пошли к кладовщику. Вы его предупредили?
– Да-да. Но, Зинаида Яновна, клянусь чем хотите, вы зря стараетесь! В нашем хозяйстве много не украдешь.
– Ой, было бы желание…
– Дорогая Зинаида Яновна, мы бы, может, и с удо­вольствием, да нечего. Что получаем, то и отдаем, только уже разноцветное. Ну посудите сами, могу ли я вам соврать. При моем исключительном восхищении…
– А как начальника ОТК что вас чаще беспокоит, какой участок производства?
– Как начальника ОТК?.. – он слегка отвлекся от донжуанства. – Думаете, по-крупному списываем в брак? Не-ет, из нормы почти не выходим… А вы меня, случаем, не допрашиваете?
Сахарный слой дал трещинку, оттуда высунулась ос­торожность и трезвая оценка расстановки сил. Допраши­вать имел право только следователь.
– Ни-ни, я вас расспрашиваю, Илья Петрович. По­тому что интересно.
– Чем же интересно? Такая женщина, вас должно интересовать совершенно другое! Кстати, вы по вечерам в гостинице не скучаете, Зинаида Яновна?
– По-вашему, это кстати? Кстати, до которого часа работает кладовщик?
Взглянув на часы, Валетный ахнул:
– Убейте меня, Зинаида Яновна, убейте! С вами за­бываешь о времени. Кладовщик же взял отгул и с обеда – тю-тю!

* * *
Лодку Пал Палыч раздобыл большую и тяжелую. Как водится, она протекала, но умеренно. Зина не спеша справлялась с вычерпыванием воды. Солнце слепяще сверкало наречной ряби, ощутимо припекало голову. Оба даже обгорели немного.
Пал Палыч греб против течения, пока не стер ладо­ни, тогда бросил весла, и лодку медленно повлекло назад. Вокруг было так мирно и тихо, что и разговаривать не хотелось. Зина сдала вахту и черпак и, закрыв глаза, легла на корме, подстелив пальто.
– Отключаюсь, – сказала она.
Это ее пальтишко, славное, но вышедшее из моды (новое оставила в Москве, решив в командировке не форсить), еще в купе цапнуло Пал Палыча за душу, потянуло за собой воспоминания и раздумья.
Почему они не женаты? Ведь все толкало к тому. Одно время даже казалось вполне решенным («Вот свалим это проклятое дело и всем объявим, идет?» «Идет!»).
Но не успеешь свалить одно проклятое, как навалива­ются три новых. Что за работа, что б ее! Заживо съедает!.. То есть ему просто некогда было жениться? Так нелепо?.. Нет, тут часть правды. Не вся. В чем же остальная?
Надо проследить сначала. С появления Зины на Петровке. Сперва он ее прошляпил – как талантливого эксперта, будущую звезду НТО. Внешность обманула: слишком хороша, вряд ли еще и умом богата. Обращался с новой сотрудницей снисходительно, покровительствен­но. Тщеславный петух! Спасибо, Томин ему глаза рас­крыл. (С Томиным служба столкнула на щекотливом рас­следовании, и они как-то сразу подружились.) Томин и свел Пал Палыча с Зиной, своей однокурсницей.
Та держалась бойко, но втайне робела перед Знамен­ским: недавняя выпускница юрфака – перед следовате­лем, уже имевшим лестную репутацию.
Потом был период обоюдной влюбленности. Тогда она и носила это пальтишко, обшитое тесьмой. Рыже-золотистое, как ствол сосны под солнцем. Как ее глаза. Таких янтарных больше ни у кого нет. Он провожал, встречал, тосковал и названивал, если усылали в другие города.
Только окончательной близости не было. Зина не провоцировала, а Знаменский – в обыденной жизни не аскет – ради будущей жены принял рыцарственные обе­ты. Никаких соитий наскоро, тайком. Слишком высоко он ее ставил, чтобы предложить «исхитряться», чтобы подвергать риску пережить малейшее унижение или нелов­кость.
Во всяком случае, так ему тогда представлялось. Сей­час, глядя на корму, Пал Палыч ругал и жалел себя за глупость. Чего он добился, изо всех сил благородничая? Их отношения приняли постепенно хронический харак­тер. Возрастало взаимное доверие, крепла дружба, а пыл­кость убывала, сменяясь нерушимой спокойной привя­занностью.
Неужели я упустил мою Зину? Мою?.. А вдруг еще мою? Может, я и по сию пору дурью мучаюсь? Может, не поздно вернуть?
Тем же воскресным вечером он решил объясниться.
– Зина… я хочу с тобой поговорить. Это касается нас обоих.
Заготовленные фразы произнеслись гладко, но Зи­ночка имела тонкий слух. Отозвалась не сразу:
– Ну… поговори.
Он начал излагать свои лодочные воспоминания и сожаления, упирая на то, что, в сущности, ничто не изменилось, что оба они – те же, только постарше, а это не обязательно хуже, даже наоборот, и т. д.
Зина помалкивала до конца его монолога. И некото­рое время после. Вздохнула слегка:
– Я тоже думала о нас с тобой. И раньше огорчалась, что как-то все не складывается.
– Прости.
– Да не вини себя, пожалуйста! По-моему, любви – в чистом виде – и не было. Примешивалось больно мно­го профессиональных восторгов. Ты рисовался мне гени­альным следователем, я тебе – замечательным крими­налистом…
– Но разве…
– Я помню, – перебила она, – помню. Одно время мы с удовольствием целовались и прочее. Но это не то… Когда ты сделал мне первое предложение?
– После истории Авдеева.
– А второе?
– После бродяги.
– Вот видишь!
(По обоим делам Кибрит превзошла себя и прогреме­ла в Управлении.)
Пал Палыч притих, обескураженный поворотом раз­говора. А ей было и смешно и грустно.
– Ну что ты, право, Павел? Мы же все равно друг друга любим! И это навсегда. А после загса, пожалуй, разодрались бы через месяц! – Она с улыбкой заглянула в его хмурое лицо.
– С какой стати? Не выдумывай ерунды!
– Ну, хорошо, давай порассуждаем. Ты когда-нибудь представлял меня вот с таким пузом? Или кормящей ребенка? – Она прошлась по комнате, придерживая пе­ред собой воображаемый живот.
– Знаешь, да! Думал о ребенке и заранее радовался!
Признание отозвалось на лице Зины удивлением и нежностью. Пал Палыч порывисто обнял ее, близость ее тела ударила в голову.
– Еще не поздно! Еще все может быть!
Она не воспротивилась, не отстранилась. Доверчиво прислонилась щекой к его плечу.
– Не нужно, милый. Мы только все испортим.
И, мягко уклонившись от поцелуя, повторила:
– Этого уже не нужно. А кроме того… Словом, твое третье предложение отклоняется.
У Знаменского тоже был тонкий слух. Он разомкнул объятья.
– Кроме того – что? Или кроме того – кто?
Зина не замялась, не потупилась.
– Еще не уверена, – ответила честно. – Но надеюсь.
Объяснение состоялось, миновало, ей хотелось раз­рядить обстановку. А Пал Палыч по инерции продолжал:
– Зина, если надежда не оправдается, то…
– Четвертое предложение? Его не последует. Хочешь, скажу, почему ты на мне не женился? Настоя­щую причину?
– Дурак набитый.
– Не-ет. Себе на уме. Стала бы я не Кибрит, а Знамен­ская – так нам бы вместе работать не дали! Вот что!
Пал Палыч возмутился, изумился, открыл рот… зак­рыл и начал неудержимо краснеть. (Действительно, се­мейных в одно дело не пускали.)
А Зиночка как прыснула, так и не могла остановить­ся, пока он не заулыбался виновато и не ушел к себе.

* * *
О пропаже мужа Миловидова заявила в пятницу к вечеру.
В субботу Знаменский занимался в основном лодкой.
В воскресенье вообще обо всем забыл.
Ночь на понедельник ворочался без сна и работать отправился позже обычного.
Возле ворот равнодушно поприветствовал Валетного и Зурина, чем-то озабоченных, и поспешил в «красный уголок», чтобы сесть и подумать, как продолжать рассле­дование.
Зурин с Валетным, дав ему удалиться, вернулись к прерванному разговору. Речь который уже раз шла об исчезновении Миловидова. Валетный метался в лихора­дочных догадках:
– Нашел время пропадать! Может, все-таки по пьян­ке где?
– Ты его пьяного видел?
– Вроде нет… Петр Иваныч, а вдруг это… Вдруг его по-тихому взяли?!
– Тьфу ты! – озлился Зурин. – Уже готов, уши при­жал! Ничего эти столичные не раскопали. И не раскопают. Сам-то другорядь не знаешь, с прибылью будешь или в убытке!
– Тогда какая же ваша гипотеза? Насчет Миловидова?
– Давай прежде времени в панику не вдаряться. Мог кто и вызвать по делу. Осенью ж уезжал. Он сам себе голова, нам с тобой не доложит.
– Нам-то – понятно. Но жене должен был сказать, чтоб шум не подымала. Если только от нее скрыть хо­тел?.. – И тут ему в голову пришло объяснение, близкое его сердцу волокиты. – Петр Иваныч, вдруг он с Мить­кой-механиком сцепился?! Митька за Аленой вовсю ух­лестывал, то и дело из Дворца под локоток. Может, у них треугольник вышел? И дальше какая-нибудь петрушка?
Зурин сплюнул.
– Слушай, ну любой разговор у тебя под конец на баб сворачивает! Уйми ты свой этот… секс. Вон уж лысеть начал.
– Петр Иваныч, это не в первый раз, и я попрошу! Вам, положим, нравится многосемейность, а я ответ­ственно выбираю достойную подругу жизни!
– Ну выбирай, выбирай. На нашей фабрике аккурат до гроба хватит. Чем гипотезы выдумывать, лучше с Аленой потолковать.
– Пока что не в себе она.
– Сегодня пускай еще повоет. А завтра пойдешь.

* * *
Между тем Знаменский надумал, что пора вплотную заняться сушильным цехом. Заглянул в именной список. «Нач. сушки – Миловидов Сергей Иванович». Знакомая фамилия. Уже треть фабрики знакомых фамилий, а дело ни с места.
Позвонил по внутреннему в цех, чтобы вызвать на­чальника. Чей-то прокуренный голос поинтересовался, кто спрашивает, и, удивленный неосведомленностью сле­дователя, сообщил, что Миловидов еще с четверга исчез.
– Как то есть исчез? – переспросил Знаменский.
– Ну запропастился куда-то, жена ищет, с ног сбилась.
У Знаменского в голове прояснело, всплыла сцена в милицейской дежурке. Всплыл и сам Миловидов: был у них короткий разговор при знакомстве.
На фоне прочих представителей «руководящего зве­на», включая директора с замом, Миловидов выглядел как-то крупнее, культурнее… Стало быть, так и не вер­нулся. Подобные вещи следователю полагается знать!
Затрещал аппарат, и озабоченный голос Зины сказал:
– Ты один? Я зайду.
Знаменский связался с горотделом милиции: ищут ли Миловидова?
– По силе возможности, – ответили без энтузиазма.
Другими словами, не ищут. Да и что с них спросишь? Людей мало, навыка розыскного вовсе, наверное, нет; водолазов тралить речку без высоких санкций не дадут…
Зина резко распахнула дверь, резко захлопнула:
– Что ты думаешь о выступлении Миловидова?
– Он объявился?!
– Да нет же! На собрании, в четверг еще!.. Или ты вообще не слыхал?
Нет, Знаменский не слыхал. Чтобы обойтись пока без ревизоров, зарылся в бухгалтерские дебри, выстраивал для сверки длинные колонки цифр: поступление рулонов и отправка. В столь тихом омуте жулики вряд ли неусыпно пеклись о полном ажуре в документах. Под праздник ли иль спохмела могли махнуть рукой: «Да вези так: чего канитель разводить!»
Но сегодня Знаменский сел и подумал и признал возню с колонками непродуктивной. Еще подумал – и позвонил в сушилку. И обнаружил, что опоздал на четы­ре дня!
Не было рядом человека, который следил бы за по­вседневным фабричным бытом, вращался в сфере ее новостей, слухов, склок, симпатий-антипатий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10