– Нет! – отрезала она враждебно.
– Алена, я тебе серьезно советую, как друг, ничего от нас не скрывай! Интересы у нас общие, мы не меньше твоего переживаем.
– Как же! Очень ты за Сергея переживаешь! Я все глаза выплакала, а он – нате вам! – заявился, чего-то выпытывает вокруг да около! – Она отошла, начала гре­меть кастрюлями.
Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколь­ко бы Зурин ни отплевывался!
– Алена, – вкрадчиво произнес Валетный. – Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киноме­ханик и ты в последнее время, а…?
Она обернулась, заметила сдвинутую шаль, гадень­кую улыбочку на губах Валетного. Растерялась на минуту. Но мелькнула некая коварная мысль и подсказала над­менно вскинуть голову.
– Он тебе не Митька, а Дмитрий Викторович. Понял?
– Ясненько… – опешил от нахальной прямоты Валетный.
Всегда был Митька и Митька, из армии демобилизо­вался – поступил под начало Алены, лет пять уж кино крутит. И – елки-палки! – до отчества докрутился!
– Так, значит. И что, если этого Дмитрия Викторови­ча спросить: а где, мол, Аленин муж?
Миловидова взвилась, голос ядовитый:
– Да-а? А может, тебя надо спросить? Вместе с Горобцом?
– Ты… рехнулась, или как? – отступил Валетный.
– Почему же рехнулась, ведь Сергей решил вас ули­чить! Вас!
– Чего болтаешь! То Горобец, а то мы – это ж разни­ца! Чего Сергею нас уличать…
– Не знаю, какая разница, – заткнула уши Милови­дова. – Все вы там – одна шайка!
Валетный трюхал домой в холодном поту. Что она следователю наплела? Совсем баба с катушек. Что с ней приключилось? Валетный ничего уже не понимал и всего боялся.

* * *
Друзья расстались на полдороге к гостинице: Томин направился в горотдел.
Вернулся он в три часа ночи, велел дежурной разбу­дить его не позже половины шестого (что та и проделала); поднял Знаменского, и оба, даже не побрившись, исчезли. Кибрит сунули объяснительную записку под дверь.
Горобец только-только продирал глаза. Шумно умывался над бочкой во дворе, наплескав вокруг целую лужу. Рядом на колышке висело жеваное полотенце.
Процессия, состоявшая из местного милиционера, московского следователя и какого-то черноволосого кре­пыша, ему не понравилась. Он выпрямился и расправил плечи – рослый, нескладный, густо поросший шерстью на груди. Сразу взял вызывающий тон. Почему это с другими – в «красном уголке», а к нему врываются ни свет ни заря? Да еще так-перетак, с милицией?
Препираться во дворе Знаменский не стал – соседи тоже просыпались.
В доме сел за стол, Горобцу предложил стул напро­тив, начал официальный допрос. Томин для быстроты вел протокол.
– Анкетные данные?
– Горобец Александр Кондратьевич. Год рождения сорок второй. Женатый. Проживаю, где видите. Место работы – завскладом. Чего еще?
– Судимы?
– А как же! По молодости выбил одному глаз и сел. Я сел, а он окосел.
– Каковы ваши отношения с Миловидовым?
– Обыкновенные отношения. Как когда.
– От вас частенько слышали брань по его адресу.
– Целоваться мне с ним, что ли?
– Чем вызвана неприязнь?
Горобец набрал воздуху, намереваясь выдать заборис­тую тираду, милиционер, предусмотрительно стоявший рядом, сжал его плечо.
– Допустим, мне его фамилия не нравится, – про­бурчал Горобец.
– А если поточней?
– Вам мало, что он меня осрамил ни за что?
– Кстати, в день собрания вечером вы виделись?
– Ну виделись.
– Где?
– Сюда он приходил.
Пока все шло, как и ожидал Пал Палыч. Если Горо­бец причастен к исчезновению Миловидова, то не отри­цать известного – разумная оборона. Но теперь начинал­ся опасный для Горобца этап допроса.
– Позвали его вы? – Вопросы очередью, без пауз.
– Вот еще! Сам приперся.
– Жена Миловидова дает показания, что вы звонили и пригласили поговорить.
– Пусть она дает, что хочет! – дернул кадыком Горо­бец. – Говорю – сам пришел!
– Зачем?
– Извинялся. Возьму, говорит, свои слова обратно.
– Сколько продолжался разговор?
– Почем я знаю? Выпивши был.
То, что он «употреблял», известно. Но был выпивши? Или пьян? Или стандартный ход того, кто не хочет себя связывать точностью деталей?
– Если Миловидов приходил к вам, как вы говорите, извиняться, то в связи с чем возник шум?
– Какой шум?
– Соседи из дома двенадцать слышали громкие голо­са и крик «помогите!».
Этого Горобец не ожидал.
– Я ему ничего не сделал… – ошеломленно прогово­рил он.
– А днем ведь грозились. Рассказывают, пришлось вас за руки держать – прямо в зале собрания набросились на Миловидова.
– Еще бы не наброситься! Собака!
– Тем не менее вечерняя беседа кончилась миром? Или не помните?
Горобец ответил после мрачного раздумья:
– Побеседовали, и он пошел.
Пал Палыч протянул постановление на обыск:
– Ознакомьтесь.
И тут допрашиваемый по-настоящему испугался.
– Чего?! Обыск?.. – он рванулся, вскочил, мили­ционер ухватил его за шею и повис, осаживая на место. Тотчас рядом оказался готовый помочь Томин. Горобец посмотрел на них обоих, возненавидел се­кунды на четыре, потом налился тоской и перестал сопротивляться:
– А, пропади оно все к такой-то матери…
Расписался, где указал Знаменский. Кривовато, будто не проделывал этого движения рукой десятки раз за день на складе. Попросил хрипло:
– Покурить бы.
Знаменский разрешил, самого тоже тянуло. И мили­ционер обрадованно полез в карман.
– Пошли на волю, тут потом не продохнешь, – по­звал некурящий Томин.
Вышли. Горобец сел на ступеньку крыльца, затяги­вался и ворочал шеей.
– Свернул? – спросил милиционер. – Ну сам и ви­новат.
Томин двинулся по периметру владений Горобца, чтобы обозреть будущий фронт работ. Не городская квартира, где передней начинается – балконом конча­ется. Тут хозяйственных построек полно, да вон коло­дец, да дров поленница неоглядная. Не говоря о доме. Целая бригада упыхается. Вот тебе и отдохнул, побла­женствовал!..
Что это там голубеет между сараем и кучей мусора под забором? Мусор после зимы серый, слежавшийся, а го­лубой комок только припорошен пылью.
Ни о чем особенном Томин не думал, рука сама подняла хворостину с развилкой на конце, подцепила и перенесла комок поближе. В воздухе тот развернулся и оказался мужской сорочкой, залитой на полах чем-то темным. Так выглядит примерно недельной давности кровь.
– Паша! – крикнул Томин. – Всех сюда!

* * *
На «шерстяное дело» Кибрит, конечно, не потащила следственного чемодана. Но таковой, по счастью, оказал­ся (девственно нетронутый) в горотделе.
Их обоих (Зину и чемодан) доставили на мотоцикле с коляской. Знаменский и Горобец заняли прежние пози­ции.
– Товарищ эксперт, определите характер пятен на рубашке, – на людях Пал Палыч обычно обращался к Зине официально.
Та расстелила на столе сорочку, вынула необходимые препараты.
Повисла продолжительная тяжелая пауза.
– Это кровь человека, – прервала молчание Кибрит.
Иного и не ждали. Зина свернула рубашку, Знаменс­кий зашуршал протоколом обыска.
– Слушайте внимательно, гражданин Горобец, и от­вечайте точно. Я запишу ваши ответы в протокол слово в слово.
Горобец тупо слушал.
– Читаю вопрос: «На принадлежащем вам участке за сараем при обыске найдена мужская верхняя сорочка с бурыми пятнами на груди. По заключению эксперта-криминалиста, это кровь. Что вы можете сказать о при­надлежности сорочки и происхождении следов крови на ней?»
Горобец молчал.
– В такой ситуации молчать – плохо.
– Нечего мне сказать, – выговорил наконец Горо­бец, упершись лбом в громадный кулак. – Не моя ру­башка. Не знаю чья. Не знаю, почему в крови. Первый раз вижу…

* * *
Чтобы молниеносная людская молва не опередила следствия, за Миловидовой послали того же мотоцикли­ста. Остальных забрал знакомый Томину «козлик». Быст­рее дошли бы пешком, но совместное шествие Горобца, московской «команды» и местного работника милиции просто свело бы население с ума.
Взбудораженный горотдел поснимал рубашки для процедуры опознания. Кибрит выбрала три похожих на найденную в мусоре, а ее свернула так, чтобы скрыть пятна, и разложила все в кабинете начальника.
Миловидовой заранее ничего не объясняли. «На вся­кий случай посмотрите, нет ли чего из ваших вещей».
Она обежала глазами сорочки и схватилась за сердце:
– Ой, эта – Сережина… Где вы нашли?!.. Он же в ней ушел!
– Только уж, пожалуйста, не ошибитесь, Алена Дмитриевна, – попросил Знаменский. – Стандартный цвет, стандартный фасон. Если бы какая-нибудь примета.
– Есть примета! Верхняя пуговица помельче и с жел­тизной. Я пришила, думала – под галстуком незаметно. Вот, смотрите, – выдернула сорочку из остальных, увиде­ла пятна. – Это кровь? Сережина кровь?!.. Сгубили, про­клятые!.. Голубчик мой!.. – и припала к рубашке лицом.
Кибрит закусила дрогнувшую губу, осторожно ото­брала рубашку.
– В соседней комнате я видела аптечку. Пойдемте, Алена Дмитриевна. – Она, поддерживая, увела Миловидову.
Пуговица и впрямь была иного размера и с желтизной. Томин вздохнул:
– Молодая вдова Алена Дмитриевна…
Кибрит возвратилась непривычно суровая, сообщила:
– Выпила валерианки, попросила пять минут поле­жать… – Она аккуратно сворачивала и укладывала в цел­лофановый пакет окровавленную сорочку.
– Так что – убийство? Передаем дело в прокуратуру? – спросил Томин.
Знаменский смерил шагами кабинет вдоль и по­перек.
– Я доложу. Но пока трупа нет. Принадлежность кро­ви Миловидову не доказана. Места убийства мы не знаем.
– Ты представляешь, во что выльется обыск?
– Загвоздка, Саша, в том, что я вообще слабо себе представляю…
Знаменский не договорил, но друзьям было достаточ­но: Пал Палыч сомневался, что «сюжет» преступления исчерпывается теми фигурами или обстоятельствами, которые уже всплыли на поверхность.
– Значит, я тут с вами еще поживу! – повеселел Томин.
– Зина, какие у тебя виды на рубашку?
– Группа крови, конечно. Но, Пал Палыч, у Горобца может быть та же, сам понимаешь.
– И он завтра «вспомнит», что сорочка его собствен­ная, что он на днях брился и порезался, – подхватил Томин. – По-моему, он вообще к завтрему много чего «вспомнит». Из таких.
– Ах, как нужна идентификация крови! – посетовал Пал Палыч.
Кибрит сделала легкое движение, и Пал Палыч его уловил:
– Неужели что-то надумала?
– Не исключено. Но для этого надо ехать в Москву. Есть так называемый способ мультгрупп. Если Миловидова скажет, что в тот день ел ее муж… Понимаете, по микроэлементам в крови можно обнаружить остаточные следы пищи, которую человек принимал незадолго до смерти.
– Серьезно? – поднял брови Томин. – Кофе и бу­терброд с сыром переходят в кровь?
– Да, она будет другой, чем если пил чай. Методика опубликована давно, и я все мечтала попробовать.
– Хорошо, поезжай в Москву, – решил Пал Палыч.
Постучав, вошла Миловидова.
– Я еще нужна?
– Понимаю, что тяжко, Алена Дмитриевна, но еще несколько вопросов.
– Спасибо, что сочувствуете, Пал Палыч… Так мы были счастливы, так счастливы! Зачем мне теперь жить?
Все молчали, не находя слов утешения.
Если б они видели эту женщину поздним вечером того же дня!

* * *
Сияющая, румяная ворвалась она в дачный домик и попала в объятия мужчины, с которым не так давно вела мучительный разговор в аллее за Дворцом культуры.
– Милый, Горобца арестовали!
– Гора с плеч!
– Я опознала рубашку, и его арестовали!
– Вот видишь, все развивается по намеченному плану!
– Не сглазь, поплюй… Ой, до чего же я соскучилась!
– Как прошло с рубашкой и вообще? – Мужчине не терпелось узнать подробности.
Миловидова пересказала все, что ей запомнилось из последних событий. Он жадно слушал.
– Ты знаешь, я очень красиво страдаю, – похваста­лась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10