– Как? Почему?
– Я арестован, Алена.
– Не может быть! За что же?.. Пал Палыч! Я не пони­маю… Я глубоко благодарна, что вы нашли Сережу, но…
– Я вам не задаю никаких вопросов. И не надо теат­ра, – сухо прервал Знаменский.
– Но объясните же…
– Ладно, Алена, – шагнул навстречу жене Милови­дов. – Давай прощаться.
Их душевное состояние было совершенно разным. Он уже прошел допрос, признался, отстоял непричастность ее к делу. Она же, сидя в полной неизвестности, пережи­вала главным образом то, что его умудрились найти.
– Что случилось? Ты куда-то пошел? Как тебя схва­тили? – спрашивала она тихим сдавленным голосом.
– Приехали и забрали. – Он испытывал досаду от бессмысленного выяснения подробностей в эти после­дние минуты. – По-твоему, я должен был отстрели­ваться?
– Но если ты не выходил, откуда узнали?
– Я не выходил, но ты приходила. Да какое это теперь имеет значение!
– Ты думаешь… из-за меня? – отшатнулась она. – Я виновата?!
– Не знаю. Знаю, что мне надо было сразу уехать. Немедленно!
– Нет, я не могу так! – страстно запротестовала она. – С этим нельзя жить, если из-за меня!..
– Прощай, Алена! Живи…
Не получилось прощания, не получилось человечес­кого разговора. Миловидов устало и разочарованно отсту­пил и обернулся к Знаменскому, давая понять, что сви­дание окончено.
– Погоди… – бросилась Миловидова к мужу. – Так немыслимо… Расстаемся, как чужие… Сережа!
Они обнялись и уже забыли о Знаменском, который не имел права даже отвернуться.
Стой, смотри и слушай. Такая твоя окаянная обязан­ность. Один знакомый следователь позволил себе рос­кошь потупиться – тоже при расставании задержанного с любимой женой, а наутро задержанный попал в боль­ницу. Там возможности контактов с волей пошире, а охрана послабее. Словом, больной сбежал. После жена (без свидетелей, разумеется) призналась, что передала мужу какое-то ядовитое средство, вызывавшее недолгие, но тяжелые симптомы. А бывали случаи и сговора стреми­тельным шепотом: где спрятаны ценности или кому что открыть или скрыть.
Правда, встреча Миловидовых слишком была неожиданной, и вряд ли они могли сейчас замыслить и привести в исполнение какую-либо уловку. Но, как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.
А красивая какая пара, незаурядная. И горе сокрушительное. Невольно жаль обоих…
– Прости меня, Ленушка.
– Нет, ты прости… Я виновата, что не отпустила тебя!
– Выкинь из головы. Во всем моя вина. Я заварил историю, я тебя уговорил.
– Сережа… Сереженька!
– Алена…
– Голубчик мой…
Старший следователь Знаменский, не поддавайтесь эмоциям, вы на работе!
– Ленушка…
– Неужели ничего нельзя спасти?!
– Прощай, Ленушка… не забывай.
– Господи, что мы наделали! Если б вернуть!
Лицо Миловидова передернула судорога. Согласиться, что своими руками все погубил?
– Что вернуть? Снова жить на сто восемьдесят рублей?
– Но ведь было счастье! За чем погнались? Я без тебя умру…
Миловидов страдал «всухую», но тут не выдержал. Поползла по щеке «скупая мужская». Запросил пощады:
– Ленушка, а если поменьше дадут… если лет десять… может быть… может, дождешься, Ленушка?
Десять лет? Миловидова ужаснулась названному сро­ку, он не умещался в ее воображении. Десять лет ожида­ния. А жизнь будет уходить. Десять лет одиноких дней и ночей! Широко раскрытыми мокрыми глазами смотрела она на мужа, немея от неспособности сказать «да».
– А то и восемь, – цеплялся он за далекую надеж­ду. – Попадется ходовой адвокат…
Восемь! Самое, значит, малое – восемь. Сколько ей тогда будет? Она зарыдала в голос и непроизвольно отстранилась. И он, поняв, что расставание окончатель­ное, отрезвел.
– Ну, полно, Алена, иди!.. Иди же, что друг друга мучить!
– Но мы еще увидимся… мы поговорим… – задыха­ясь, пообещала она. – Или я тебе напишу… Я лучшего адвоката… я все сделаю!
Она пошла к двери, дернула ручку на себя, сообрази­ла, что отворяется наружу, и в дверном проеме – уже за порогом – обернулась и застыла. Прощальный запомина­ющий взгляд.
– До свидания, Сережа…
Он кивнул, дверь тихо закрылась.
Миловидов обессиленно повалился на стул.
– До свидания… нет, Алена, прощай. Найдешь ты себе лодку, найдешь и парус…
Пал Палыч нарушил его забытье, сев на свое место.
– Все, Пал Палыч, конец! – с вымученной, сумас­шедшей улыбкой проговорил Миловидов.
– Тюрьма – не могила, Сергей Иванович, – серьез­но возразил Знаменский.
– Без Алены везде могила. Вы не понимаете, что она такое. Вы же не знаете ее совсем. Видели только, как ломала перед вами комедию… верней трагедию. А она… это не женщина – солнце! Тут ей не место. Просто смешно! Я обязан был рискнуть, обязан!
Он убеждал не Пал Палыча – самого себя.
А в дежурной части, через которую выход на улицу, освобождали парня, в начале истории посаженного за хулиганство.
– Ремень. Галстучек… – выдавал ему дежурный ото­бранные вещи.
– А-а, Нефертити! – воскликнул парень, завидя Миловидову. – Не нашелся твой фараон?
– Нашелся, – ответил за нее дежурный.
– А что ж ты тогда плачешь? – удивился парень. – Морду надо набить, из-за кого такая баба плачет!

* * *
Могло быть, что Миловидов выговорится, перемуча­ется, а потом все же возьмет верх чувство самосохранения, и он поопасается темы «Мои друзья в высоких кабинетах». Или уклонится от конкретики (имена, сум­мы, даты, способы вручения и пр.).
Но этого не случилось. Он выложил куда больше, чем Знаменский ожидал. То ли поставил на себе крест, то ли дорожил сочувствием следователя.
Особенно откровенно высказался после того, как Зна­менский ознакомил его с результатами обыска. Схватил­ся за протокол нервно – дочитал спокойно. У «мышки в норке» осталось на жизнь.
Обыск, конечно, не был проведен халатно. Дом и надворные постройки осмотрели тщательно, припрятан­ных денег и ценностей изъяли немало. Но когда Кибрит обратила внимание на клумбочки с привядшей, свеже­высаженной рассадой и глазами спросила Знаменского, как, дескать, к данному факту отнесемся, он отрицатель­но качнул головой.
– Но до того ли ей, чтобы цветы сажать, Пал Палыч?
– А если хитрость? Отвести нас от истинных захоронок? Весь же двор я перепахивать не намерен.
А «мышка» виднелась в окне, будто картинка в раме, грустная и тревожная.
– Ну-ну, – покосилась в ее сторону Зиночка, – Шу­рика на тебя нет!
Тот, не без сожаления уезжая от сельской почти весны и славы (бурно возросшей после обнаружения «покойника»), советовал Пал Палычу держать с Миловидовыми ухо востро.
– Больно парочка на выдумки горазда. Гляди, Паша, как бы между пальцев не ушли!
Знаменский обещал не упустить и тем более укрепил­ся в этом, когда добыл от Миловидова показания, цен­ные для Скопина.
…Однако повернулось иначе.
Скопин выслушал телефонный доклад примерно до половины, подавая вялые реплики, и извинился, сослав­шись на занятость.
– Я, Пал Палыч, не навязываю своего мнения, ре­шайте сами, но… отдел сейчас перегружен работой. Ваше присутствие было бы очень кстати. Да и классного экс­перта держать на мелком деле… Посмотрите там, может быть, передадим тамошней прокуратуре?
Тон у старика был скучливый и слегка виноватый. Он знал, что Пал Палыч и сам все поймет…
Знаменский медленно пошел к гостинице. Итак, рас­становка сил наверху переменилась, «шерстяной» комп­ромат оказался внезапно ненужным. Почему – это уже тайны мадридского двора.
Ну что ж, не первое разочарование приходится пере­живать, перенесем и это. Старику небось вдвое горше.
Отдать Миловидова местной прокуратуре? Не исклю­чено, что от нее он «отмажется». Или отречется от пока­заний, данных якобы под давлением, и придумает, чем обелить себя. Или выкинет какой-нибудь непредсказуе­мый финт и через месяц-другой вырвется на свободу: либо по болезни, либо коллектив возьмет на поруки, либо еще как. А тогда, пожалуй, и удерет со своей краса­вицей согласно ранее намеченному плану. (Только что с облегченным карманом). Не исключено.
Так-то вот… если выпустить его из рук.
Воздушная черемуха отцвела. Тяжелыми плотными гроздьями повсеместно заблагоухала сирень.
Знаменский зачем-то дал крюка и прошелся мимо дома Миловидовых. Она сидела на крыльце, глядя перед собой невидящим безучастным взором. Пал Палыча не заметила.
Ну почему, собственно, он должен принимать на себя роль судьбы? Он рядовой слуга закона и сделал все, что повелевает закон. Ныне же закон не воспрещает ему устраниться и снять с себя груз ответственности.
И почему плохо думать о людях, которые тоже служат закону в прокуратуре? А если не совладают с Миловидовым, так тому и быть.
Гм… Старший следователь Знаменский, что-то у вас под ножками скользко. Не изменяете ли вы себе? Не забыли ли Горобца, которого Миловидов едва не отпра­вил за решетку?
Он дошел до гостиницы.
– Что такое? Какие проблемы? – сразу спросила Зи­ночка.
Пал Палыч рассказал.
– Знаешь, Павел, – заговорила она, посидев в разду­мье на подоконнике, – давай посмотрим с обратного конца. С обратного конца получается вот что. Если б на маленькое дело не делали ставку в большой игре, мы бы здесь не появились. А если б не мы, ситуация бы не настолько обострилась. И не толкнула Миловидова на авантюру с Горобцом.
– То бишь мы сами и толкнули.
– Нет, те, кто делал ставку. И теперь ее снял. Мы теперь здесь нежелательны. Так?
– Пожалуй. Осталась рядовая провинциальная исто­рия: он, она и оно воровали сукно…
К вечеру следующего дня Знаменский и Кибрит укла­дывали чемоданы. Среди мягких вещей Зиночка устроила три чашки и три тарелки – на память. А рыженькое пальтишко, обшитое тесьмой, увязала отдельным акку­ратным тючком – устоялась теплынь. Почти лето.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10