Разве не так было? В восемнадцатом году Зинаида Гиппиус опубликовала свое стихотворение «Знайте!». Оно кратенькое, всего несколько строк.
«Она не погибнет, — знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, — верьте!
Поля ее золотые.
И мы не погибнем, — верьте
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется, — знайте!
И близко ее воскресенье.
Он читал негромко, без пафоса, как-то уж совсем обыденно, хотя и проникновенно, прочувственно, и, возможно, эти обыденность и проникновенность производили благоприятное впечатление на слушателей, и слова поэта западали в самую душу, вызывали ответные чувства. Иванов видел, как в глазах генерала засверкали искорки не восторга, а чего-то иного, скорее священного гнева. Впрочем, для Алексея Петровича это не было неожиданностью: он знал горячий характер Дмитрия Михеевича, его взрывчатую возбудительность, как знал и его душевное состояние во все эти последние годы смутного времени. Обращаясь к Якубенко и указав глазами на епископа, он даже с некоторым восторгом пояснил:
— Владыка любит поэзию и много стихов знает наизусть.
Но Якубенко пропустил это замечание мимо ушей, как второстепенное в данном случае. Он смотрел на епископа умным пытливым взглядом и спрашивал:
— Говорите, Россия не погибнет? И как там кончается — «близко ее спасение»? Вы верите?
— Что не погибнет? — почему-то переспросил епископ.
— Что не погибнет — я уверен, в этом нет сомнения. А вот что близко ее спасение?
— Это говорила Зинаида Гиппиус, — как бы даже виновато ответил епископ, и глаза его приняли скорбное выражение. Опустив веки, он добавил:
— И как мы теперь знаем, она ошиблась, поскольку спасение России оказалось совсем не близким. — В голосе его прозвучали горькие, грустные ноты.
Якубенко хотел было возразить, что спасение России началось в гражданскую войну, и она не погибла, но сообразил, что такое замечание вызовет несогласие епископа, начнется спор, чего он не желал пока что, до поры до времени.
— Вы говорите о прошлом, а я спрашиваю о настоящем: близко ее спасение? Ваше личное мнение? — продолжал генерал, как бы не желая отходить от поэтической строки.
— В Евангелие от Матфея сказано, что царство Антихриста будет недолгим, три с половиной года. Его сметет великая смута народная, прольется кровь, будут страдания. И придет настоящий Христос. И мир возродится, и будет благоденство, — ответил епископ, сославшись, однако, на священную книгу, как на щит.
— Какие три года? Этот антихрист уже шесть лет разоряет страну, и уже пролилась кровь. А где же тот настоящий Христос, почему он не идет? Или ваш Матвей ошибся в сроках?
Но епископ откровенно проигнорировал последний вопрос генерала, как неуместный и недостойный, продолжая цитировать того же Матфея:
— Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и будут глады, моря, землетрясения по местам… и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь.
— Пророчество поразительное, — сказал Иванов. — Но его можно отнести и к восемнадцатому году, и к нашему «перестроечному» времени. И тогда, и теперь на русской земле было и есть предостаточно лжепророков — разных троцких и горбачевых.
— Добавь сюда Яковлева и Шеварднадзе, — сказал генерал. — Их просионистская пресса уже объявила пророками. А эти пророки разрушили великую державу. Алчущие власти авантюристы придумали суверенитеты, объявили себя президентами и думают, что каждый в одиночку выберется из трясины, устроенной прорабами и архитекторами перестройки. Не получается. Как вы считаете, Николай Семенович?
— Иисус сказал: всякое царство, разделившее само в себе, опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит, — ответил епископ.
— Иисус был мудрый и дальновидный товарищ, — сказал генерал. — Но вы, владыко, так и не ответили мне: скоро наступит воскресение России?
— Видите ли, почтенный Дмитрий Михеевич, я не политик и затрудняюсь… Я бы хотел от вас услышать ответ, как от человека военного?
Но генерал уклонился от ответа, видно, сейчас его интересовало нечто другое, и он воспользовался словом епископа «не политик», сказал презрительно и веско:
— Сегодня нет людей вне политики и быть таких не может. Что, не согласны? Скажите — церковь вне политики? Как бы не так. А ваш современный поп Гапон, ну этот рыжий экс-диссидент, мразь, которая витийствует на сборищах так называемых демократов, он что — тоже вне политики? — звучал гулко возбужденный бас генерала.
— Это его личное мнение. К тому же он депутат и обязан, — пожав плечами, несколько смутился епископ.
— Что обязан? — решительно спросил Якубенко, уже невольно втягиваясь в спор, которого только что хотел избежать. — Выступать против воли народа на театральных баррикадах? Так?
— Вы имеете в виду у Белого Дома. Но там был народ, и священник среди народа, — это естественно, — попытался возразить епископ, но генерал стремительно перебил порывистым презрительным тоном:
— Какой народ? Пьяная толпа, шваль бездельников и подонков, истеричных дамочек, тель-авивского происхождения защищали ваш Белый Дом — в то время филиал вашингтонского, на который, кстати, никто и не нападал.
«Начинается, — тревожно подумал Иванов, соображая, как не дать разгореться нежелательной дискуссии. Но епископ заговорил как бы мимоходом, но серьезно и обиженно:
— Дом этот совсем не мой, и я ни в нем, ни возле него никогда не был.
— Да я вас, уважаемый Николай Семенович, лично вас, не упрекаю, и прошу извинить меня. А вот вашего патриарха я обвиняю и считаю его недостойным возглавлять православную церковь. Хоть я человек в общем-то неверующий, но крещеный.
— В чем вы его обвиняете? — не повышая голоса, но холодно спросил епископ. В его словах чувствовалось напряжение. — Что он благословил Ельцина в связи с избранием на пост президента?
— Отнюдь, это пусть останется на совести господина Редигера. Я обвиняю его в том, что он — господин Редигер, или по-вашему Алексей второй, отлучил от церкви русских патриотов, великомучеников, безвинных страдальцев за русский народ, так называемых руководителей так называемого путча.
Выпуклые блестящие глаза епископа смотрели на генерала с холодной отчужденностью. Он даже задергался на стуле, демонстрируя неловкость. Сказал, глядя на Иванова, словно ища его поддержки:
— Но они же арестованы как преступники?
— Извините. Преступники или нет — это скажет суд. Только суд вправе, — все больше возбуждаясь, заговорил генерал. — Позвольте вас спросить, Николай Семенович, вы читали манифест этих «преступников» и программу спасения России?
— Читал, — тихо кивнул епископ.
— Что вы нашли в ней преступного? — наступил генерал.
— Но ведь они хотели вернуться к социалистическому прошлому, — не очень уверенно и сдержанно ответил епископ.
— То есть сохранить Союз, как единое государство, сохранить советскую власть, как власть народа, не попустить того, извините, бардака, в который превратили Горбачев и вся его шайка демократов некогда великую страну, — весомо сказал Якубенко. Прямые гордые глаза его глядели пристально и строго. — Скажите, владыко, вам нравится то положение, в котором находится в настоящее время наша страна и наш народ? Только честно: ваш ответ не услышит господин Редигер. — Он почему-то подчеркнуто называл мирскую фамилию патриарха Алексия второго.
— Положение, конечно, не завидное, — уклончиво ответил епископ. — Но ведь Ельцин обещает, что трудности временные.
— И вы ему верите, как миллионы безмозглых баранов, загипнотизированных сионистской продажной прессой и растлевающим циничным телевидением, верили Горбачеву, которого теперь называют Иудой. Шесть лет верили. А теперь проклинают, православные. Вот бы кого отлучить от церкви вашему Редигеру. И это было бы справедливо. А не благословлять восходящих на трон авантюристов. Что же касается социалистического прошлого, которое так неистово обливают грязью сторонники реставрации дикого капитализма, все эти лжедемократы, «пятая колонна», то хотите вы того или нет, а к нему вернется наш народ, когда опомнится, очнется от сионистского дурмана. Только это будет социализм подлинный, без глупых искажений, не хрущевский-брежневский и не горбачевский. Это будет подлинная демократия и советская власть, которую Ельцин фактически упразднил. Жаль, что все придется начинать сначала, на развалинах, на руинах, в которые спешат до основания разорить страну лакеи и агенты ЦРУ.
Предчувствуя накал страстей — а также и более острые и откровенные разговоры в эти месяцы происходили в каждом доме по всей Руси великой, — Алексей Петрович решил своим вмешательством, как хозяина, если и не потушить, то хотя бы смягчить беседу, и незаметно наполнил рюмки.
— Друзья, — сказал он с веселой и вежливой улыбкой, — мы как-то от поэзии сбились на прозу и совсем забыли или не заметили, что наши рюмки давно ожидают тоста. Я хочу вернуть вас к стихам, которые прочитал владыко, и предлагаю тост за воскресение России! Она не погибнет!
— За скорое воскресенье, — сказал Якубенко и протянул свою рюмку к рюмке епископа. Невольная вежливая улыбка скользнула по алым губам владыки и затерялась в густых дебрях бороды. Он сказал:
— Ее воскресенье начнется с духовного возрождения. Люди стосковались по вере. Без веры человеку нельзя, противоестественно его происхождению и сути, как и всему человеческому. Вера — это добро и созидание. Безверие — это зло, произвол и разрушение. Апостол Иоанн сказал: «Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны».
Алексей Петрович решил перехватить инициативу и направить разговор в нейтральное русло. Но неожиданно для него заговорил епископ, как бы продолжая «скользкую» тему. Он уставил холодный, хотя и вежливый взгляд на генерала и спросил все тем же ровным без интонации голосом:
— Скажите, Дмитрий Михеевич, почему вы как-то с нажимом называете святейшего патриарха его мирской фамилией? Тут вы в чем-то… как бы вам пояснить, заблуждаетесь…
— Почему? — переспросил генерал спокойно рассудительно. — Недавно я прочитал в газете «Земщина» — сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, — так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова — не знаю, товарища или господина — сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране — заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, — а о надуманном антисемитизме.
— Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, — уточнил епископ.
— Это одно и то же, — возразил генерал. — Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?
— А вы были знакомы с отцом Александром Менем? — вопросом на вопрос уклонился епископ.
— Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.
«Это Троянский конь в православии», — подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
«Она не погибнет, — знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, — верьте!
Поля ее золотые.
И мы не погибнем, — верьте
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется, — знайте!
И близко ее воскресенье.
Он читал негромко, без пафоса, как-то уж совсем обыденно, хотя и проникновенно, прочувственно, и, возможно, эти обыденность и проникновенность производили благоприятное впечатление на слушателей, и слова поэта западали в самую душу, вызывали ответные чувства. Иванов видел, как в глазах генерала засверкали искорки не восторга, а чего-то иного, скорее священного гнева. Впрочем, для Алексея Петровича это не было неожиданностью: он знал горячий характер Дмитрия Михеевича, его взрывчатую возбудительность, как знал и его душевное состояние во все эти последние годы смутного времени. Обращаясь к Якубенко и указав глазами на епископа, он даже с некоторым восторгом пояснил:
— Владыка любит поэзию и много стихов знает наизусть.
Но Якубенко пропустил это замечание мимо ушей, как второстепенное в данном случае. Он смотрел на епископа умным пытливым взглядом и спрашивал:
— Говорите, Россия не погибнет? И как там кончается — «близко ее спасение»? Вы верите?
— Что не погибнет? — почему-то переспросил епископ.
— Что не погибнет — я уверен, в этом нет сомнения. А вот что близко ее спасение?
— Это говорила Зинаида Гиппиус, — как бы даже виновато ответил епископ, и глаза его приняли скорбное выражение. Опустив веки, он добавил:
— И как мы теперь знаем, она ошиблась, поскольку спасение России оказалось совсем не близким. — В голосе его прозвучали горькие, грустные ноты.
Якубенко хотел было возразить, что спасение России началось в гражданскую войну, и она не погибла, но сообразил, что такое замечание вызовет несогласие епископа, начнется спор, чего он не желал пока что, до поры до времени.
— Вы говорите о прошлом, а я спрашиваю о настоящем: близко ее спасение? Ваше личное мнение? — продолжал генерал, как бы не желая отходить от поэтической строки.
— В Евангелие от Матфея сказано, что царство Антихриста будет недолгим, три с половиной года. Его сметет великая смута народная, прольется кровь, будут страдания. И придет настоящий Христос. И мир возродится, и будет благоденство, — ответил епископ, сославшись, однако, на священную книгу, как на щит.
— Какие три года? Этот антихрист уже шесть лет разоряет страну, и уже пролилась кровь. А где же тот настоящий Христос, почему он не идет? Или ваш Матвей ошибся в сроках?
Но епископ откровенно проигнорировал последний вопрос генерала, как неуместный и недостойный, продолжая цитировать того же Матфея:
— Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и будут глады, моря, землетрясения по местам… и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь.
— Пророчество поразительное, — сказал Иванов. — Но его можно отнести и к восемнадцатому году, и к нашему «перестроечному» времени. И тогда, и теперь на русской земле было и есть предостаточно лжепророков — разных троцких и горбачевых.
— Добавь сюда Яковлева и Шеварднадзе, — сказал генерал. — Их просионистская пресса уже объявила пророками. А эти пророки разрушили великую державу. Алчущие власти авантюристы придумали суверенитеты, объявили себя президентами и думают, что каждый в одиночку выберется из трясины, устроенной прорабами и архитекторами перестройки. Не получается. Как вы считаете, Николай Семенович?
— Иисус сказал: всякое царство, разделившее само в себе, опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит, — ответил епископ.
— Иисус был мудрый и дальновидный товарищ, — сказал генерал. — Но вы, владыко, так и не ответили мне: скоро наступит воскресение России?
— Видите ли, почтенный Дмитрий Михеевич, я не политик и затрудняюсь… Я бы хотел от вас услышать ответ, как от человека военного?
Но генерал уклонился от ответа, видно, сейчас его интересовало нечто другое, и он воспользовался словом епископа «не политик», сказал презрительно и веско:
— Сегодня нет людей вне политики и быть таких не может. Что, не согласны? Скажите — церковь вне политики? Как бы не так. А ваш современный поп Гапон, ну этот рыжий экс-диссидент, мразь, которая витийствует на сборищах так называемых демократов, он что — тоже вне политики? — звучал гулко возбужденный бас генерала.
— Это его личное мнение. К тому же он депутат и обязан, — пожав плечами, несколько смутился епископ.
— Что обязан? — решительно спросил Якубенко, уже невольно втягиваясь в спор, которого только что хотел избежать. — Выступать против воли народа на театральных баррикадах? Так?
— Вы имеете в виду у Белого Дома. Но там был народ, и священник среди народа, — это естественно, — попытался возразить епископ, но генерал стремительно перебил порывистым презрительным тоном:
— Какой народ? Пьяная толпа, шваль бездельников и подонков, истеричных дамочек, тель-авивского происхождения защищали ваш Белый Дом — в то время филиал вашингтонского, на который, кстати, никто и не нападал.
«Начинается, — тревожно подумал Иванов, соображая, как не дать разгореться нежелательной дискуссии. Но епископ заговорил как бы мимоходом, но серьезно и обиженно:
— Дом этот совсем не мой, и я ни в нем, ни возле него никогда не был.
— Да я вас, уважаемый Николай Семенович, лично вас, не упрекаю, и прошу извинить меня. А вот вашего патриарха я обвиняю и считаю его недостойным возглавлять православную церковь. Хоть я человек в общем-то неверующий, но крещеный.
— В чем вы его обвиняете? — не повышая голоса, но холодно спросил епископ. В его словах чувствовалось напряжение. — Что он благословил Ельцина в связи с избранием на пост президента?
— Отнюдь, это пусть останется на совести господина Редигера. Я обвиняю его в том, что он — господин Редигер, или по-вашему Алексей второй, отлучил от церкви русских патриотов, великомучеников, безвинных страдальцев за русский народ, так называемых руководителей так называемого путча.
Выпуклые блестящие глаза епископа смотрели на генерала с холодной отчужденностью. Он даже задергался на стуле, демонстрируя неловкость. Сказал, глядя на Иванова, словно ища его поддержки:
— Но они же арестованы как преступники?
— Извините. Преступники или нет — это скажет суд. Только суд вправе, — все больше возбуждаясь, заговорил генерал. — Позвольте вас спросить, Николай Семенович, вы читали манифест этих «преступников» и программу спасения России?
— Читал, — тихо кивнул епископ.
— Что вы нашли в ней преступного? — наступил генерал.
— Но ведь они хотели вернуться к социалистическому прошлому, — не очень уверенно и сдержанно ответил епископ.
— То есть сохранить Союз, как единое государство, сохранить советскую власть, как власть народа, не попустить того, извините, бардака, в который превратили Горбачев и вся его шайка демократов некогда великую страну, — весомо сказал Якубенко. Прямые гордые глаза его глядели пристально и строго. — Скажите, владыко, вам нравится то положение, в котором находится в настоящее время наша страна и наш народ? Только честно: ваш ответ не услышит господин Редигер. — Он почему-то подчеркнуто называл мирскую фамилию патриарха Алексия второго.
— Положение, конечно, не завидное, — уклончиво ответил епископ. — Но ведь Ельцин обещает, что трудности временные.
— И вы ему верите, как миллионы безмозглых баранов, загипнотизированных сионистской продажной прессой и растлевающим циничным телевидением, верили Горбачеву, которого теперь называют Иудой. Шесть лет верили. А теперь проклинают, православные. Вот бы кого отлучить от церкви вашему Редигеру. И это было бы справедливо. А не благословлять восходящих на трон авантюристов. Что же касается социалистического прошлого, которое так неистово обливают грязью сторонники реставрации дикого капитализма, все эти лжедемократы, «пятая колонна», то хотите вы того или нет, а к нему вернется наш народ, когда опомнится, очнется от сионистского дурмана. Только это будет социализм подлинный, без глупых искажений, не хрущевский-брежневский и не горбачевский. Это будет подлинная демократия и советская власть, которую Ельцин фактически упразднил. Жаль, что все придется начинать сначала, на развалинах, на руинах, в которые спешат до основания разорить страну лакеи и агенты ЦРУ.
Предчувствуя накал страстей — а также и более острые и откровенные разговоры в эти месяцы происходили в каждом доме по всей Руси великой, — Алексей Петрович решил своим вмешательством, как хозяина, если и не потушить, то хотя бы смягчить беседу, и незаметно наполнил рюмки.
— Друзья, — сказал он с веселой и вежливой улыбкой, — мы как-то от поэзии сбились на прозу и совсем забыли или не заметили, что наши рюмки давно ожидают тоста. Я хочу вернуть вас к стихам, которые прочитал владыко, и предлагаю тост за воскресение России! Она не погибнет!
— За скорое воскресенье, — сказал Якубенко и протянул свою рюмку к рюмке епископа. Невольная вежливая улыбка скользнула по алым губам владыки и затерялась в густых дебрях бороды. Он сказал:
— Ее воскресенье начнется с духовного возрождения. Люди стосковались по вере. Без веры человеку нельзя, противоестественно его происхождению и сути, как и всему человеческому. Вера — это добро и созидание. Безверие — это зло, произвол и разрушение. Апостол Иоанн сказал: «Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны».
Алексей Петрович решил перехватить инициативу и направить разговор в нейтральное русло. Но неожиданно для него заговорил епископ, как бы продолжая «скользкую» тему. Он уставил холодный, хотя и вежливый взгляд на генерала и спросил все тем же ровным без интонации голосом:
— Скажите, Дмитрий Михеевич, почему вы как-то с нажимом называете святейшего патриарха его мирской фамилией? Тут вы в чем-то… как бы вам пояснить, заблуждаетесь…
— Почему? — переспросил генерал спокойно рассудительно. — Недавно я прочитал в газете «Земщина» — сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, — так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова — не знаю, товарища или господина — сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране — заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, — а о надуманном антисемитизме.
— Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, — уточнил епископ.
— Это одно и то же, — возразил генерал. — Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?
— А вы были знакомы с отцом Александром Менем? — вопросом на вопрос уклонился епископ.
— Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.
«Это Троянский конь в православии», — подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49