«А нельзя ли предотвратить преступление, помешать ему свершится?» Я сказал это вслух, глядя на Машу, но вопрос был адресован Ангелу. Он промолчал. Только минут через десять стена сделалась прозрачной, и мы увидели шар земной, окутанный сизым туманом. Смутно вырисовывались очертания материков среди океана. Где-то там, на самом большом материке, пролегла наша родная, многострадальная Россия, растерзанная и оплеванная бесами и выродками. Какую ж еще кровавую пытку придумали они?
Неожиданно за прозрачным бортом корабля поплыли словно в дымке тумана какие-то странные тени, напоминающие человеческие лики. Они, как признаки, совершенно бесплотные, прозрачные наплывали и колыхались. С каждой секундой они становились все гуще, и лики вырисовывались четче. Солдаты, матросы, штатские люди, пожилые и совсем молоденькие, мальчишки. Это было невероятное, я бы сказал жутковатое зрелище, когда мороз по коже. Я видел, как побледнела Маша. А сонмище ликов медленно плыло вдоль корабля, заслоняя собой звезды, и лики с каждым мгновением виделись ярче и четче. И мы с Машей одновременно воскликнули: «Жуков, маршал Жуков!» Да, это его образ проплывал перед нашим изумленным взором среди массы солдат. «Смотри, Пушкин!» — воскликнула Маша. «А рядом Кутузов, — отозвался я и вновь: — А там, похоже, Александр Матросов и еще Якубенко Дмитрий Михеевич, мой генерал!» Были и еще знакомые. Я узнал своего школьного друга Петю Цимбалова, погибшего под Кенигсбергом, Маша увидела свою покойную бабушку. Это видение ошеломляло, бросало в дрожь. Что все это значит? — мысленно спросил я, и в ответ услышал голос Ангела: «Под нами Россия. А здесь обитают души ваших соотечественников. Они возмущены преступными деяниями бесов и выродков и бездействием, слепотой и глупостью своих потомков. Они корят и проклинают вас, хотят пробудить в вас совесть, честь и достоинство». После этих слов прозрачная стена покрылась туманной пеленой и приобрела свой обычный вид. Но какой-то неестественный, неземной, потусторонний гул, печальный и гневный, заполнял все помещение. Мы ощущали его всем своим существом, каждым атомом тела. Казалось, что в этом гуле, как тревожные всплески, как стон, вырываются человеческие голоса и травят наши души. Мы были взволнованы услышанным и увиденным: кровавое побоище на земле и возмущенные души покойников в небесах. Что это — мистика или реальность? Я вспомнил наши разговоры с епископом Хрисанфом о бессмертии души. Владыка на этот счет имел твердые убеждения, у меня же возникали сомнения, я колебался. И вот они — души усопших и погибших в боях за Родину собрались над Россией в ее трагический час предательства и позора и теперь корят и проклинают своих наследников, которые не уберегли наследства, поверили лжецам, позволили себя оскотинить, отдали власть бесам, оборотням, ворам. Мысли мои метались от душ усопших к кровавой бойне там, на Земле, в моей России, к битве, которая должна произойти или, может быть, уже началась.
Неожиданно на противоположной стене прямо над чащей постелью вспыхнул большой голубой экран точь-в-точь как на телевизоре, и на нем раскрылась панорама Москвы. Сначала общий план, потом отдельные районы и, наконец, Кремль, заполненный войсками. И гул, тревожный, вздрагивающий, орудийные выстрелы вперемежку с пулеметной трескатней. Кадры на экране менялись. Вот Горбатый мост напротив Дома Советов, на нем танки. Стреляют по белому зданию Парламента. Белое здание — Лебедь в огне. Горят верхние этажи. Толпы людей за танками. Трупы на асфальте и кровь. Трупы безоружных. На экране крупным планом девушка, совсем ребенок. Лежит навзничь, раскинула руки, как распятие. Глаза открыты, волосы растрепаны. Кровь на виске. Она мертва. «Это Россия», — слышится приглушенный голос Ангела, и меня бросает в дрожь: я с ужасом мысленно говорю: «Расстрелянная Россия» и слышу безмолвное добавление Маши: «Убитое будущее России». И словно в ответ на экране появляются убийцы — сначала те, кто отдал приказ убивать: Ельцин, Черномырдин, Грачев. Среди них какой-то черненький, вертлявый, захлебывающийся, в восторге кричит: «Давите их, Виктор Степанович!» «Это нижегородский губернатор Немцов», — поясняет Маша. Потом на экране появляются омоновцы. Их лица крупным планом — озверелые, обезумевшие от водки и крови, те, кто выполнял приказ главных убийц. В моем сознании всплывает образ фашистских эсесовцев, убивающих русских детей. Они стреляли в будущее великой державы, как и эти. До чего ж они похожи — эсесовцы и омоновцы. И те и эти кровожадные твари убивали безвинных людей только за то, что они любили свою родину. Убивали патриотов. А на экране новый кадр: во дворе какого-то дома на грязной земле раненый юноша, совсем еще мальчишка. Лицо в крови. Он пытается подняться, но сил не хватает. Испуганный взгляд его просит о помощи. Но вокруг — никого из людей. Он истекает кровью. В умаляющих глазах жажды жизни. Откуда-то из угла появляются двое в черных одеждах и черных масках с пистолетами в руках. Они останавливаются возле раненого и, осмотревшись кругом, хладнокровно стреляют в русского юношу. «Да это же бейтары!», — в ужасе воскликнула Маша. «Кто такие, что за бейтары?» — спросил я, совершенно подавленный увиденным. «Еврейская молодежная организация, — ответила Маша и добавила: „Бесенята, жаждущие русской крови. Дождались своего часа“. А я подумал: придет ли когда-нибудь возмездие? И в ответ услышал голос Ангела: „Вы русские умеете прощать и любить. Пора бы вам научиться ненавидеть и мстить“. И с этими словами погас экран.
2
В расстрелянной Москве
Нас высадили в шесть утра недалеко от платформы Семхоз Ярославской железной дороги. Было еще темно, но электрички уже ходили. Алексей предлагал сразу пойти на нашу дачу и осмотреться, разобраться в обстановке. Я предлагала сразу же ехать в Москву. Во-первых, у нас не было от дачи ключей, а мама обычно уезжала с дачи на московскую квартиру в середине сентября. Сейчас же, судя по прохладной погоде, должно быть, заканчивается сентябрь, и мы могли не попасть на дачу. Конечно, можно было зайти к соседям, подсказал Алеша, выяснить обстановку и потом добираться до дома. Я отвергла и этот вариант: мы были одеты по-летнему, пледом, который оказался при нас, мы укутали Настеньку. И пока мы дискутировали, стоя на платформе, подошла электричка, и мы сели в полупустой вагон. У пассажира узнали, что сегодня вторник 5 октября. Первое, на что обратили внимание, было мрачное, какое-то подавленное состояние пассажиров. Значит, свершилась трагедия, частицу которой мы видели из космоса.
В Москве у трех вокзалов было много вооруженных людей: военных, милиции. Мы спешили домой. Мы понимали, что наше появление на пороге собственной квартиры будет ударом для мамы. Надо бы предварительно позвонить по телефону. Но у нас не оказалось монет, у нас вообще не было ни копейки денег, и потому мы не могли воспользоваться метро, — пришлось добираться наземным транспортом с тремя пересадками. Наш звонок в квартиру, тем более в такую рань встревожил маму:
— Кто? — настороженно спросила она.
— Мама, это мы, — сказала я, и, наученная нами, повторила Настенька с радостным возбуждением:
— Это мы, бабушка.
Ну, конечно, слезы, рыдания, радость. Нас считали пропавшими без вести и не чаяли нашего воскресения. Мама за этот год очень сдала, постарела, осунулась. Наше исчезновение здорово ее подкосило. Гипертония, астма, радикулит, словом, целый набор недугов обручился на нее. «Будем лечить», — прочла я мысль Алексея и сказала вслух:
— Мы тебя подлечим, мама, поправим твое здоровье.
На все расспросы мамы мы отвечали, как условились: мол, совершали свадебное путешествие.
— Да разве ж так можно: раздетые, с одним пледом? Да что ж это за путешествие? — недоверчиво проговорила мама, глядя на нас подозрительно. Но от дальнейших вопросов мы отвлекли ее расспросами о кровавой бойне в Москве. И она начала рассказывать об ужасах, творимых бандой Ельцина в эти октябрьские дни в столице. Тут и Настенька совсем не к месту встряла в разговор:
— Бабушка, мы видели застрелянную девушку и мальчика, которого застрелили два бандита в черных масках. По телевидению…
— Ты помолчи, дай нам поговорить с бабушкой, — оборвала я ее, но мама что-то заподозрила и снова пошли вопросы: какое телевидение и где? И почему больше года не давали о себе знать? И все это очень странно и совсем не понятно. Могли бы хоть письма, хоть коротенькую записку прислать.
— Не могли, мама, в том-то и дело, что не могли, и давай эту тему навсегда исключим из нашего разговора. Лучше займемся твоими хворями. Сегодня же.
Мне действительно не терпелось испробывать свои лекарские способности, которыми нас одарил Ангел. И я с каким-то необычным душевным подъемом, как наэлектризованная тотчас же занялась этим благородным делом. Даже мама удивилась: зачем такая спешка? Но я не могла себя остановить, я должна была, обязана, я подчинялась какой-то внутренней энергии заняться врачеванием, точно это было теперь главное в моей жизни Первые три дня мы не выходили из квартиры: надо было «акклиматизироваться». На четвертый день Алеша решил сделать выход в город, прежде всего надо было зайти в Сбербанк и получить пенсию за год с лишнем, и посмотреть мастерскую. Он возвратился к вечеру с кучей денег. Побывал в своей мастерской, наводил там порядок после «визита» туда грабителей. Я думаю, в мастерской мы сделаем нечто лечебного пункта, будем там принимать больных.
На другой день Алеша позвонил владыке Хрисанфу. Тот очень обрадовался его звонку и пожелал встретиться у него на квартире. Мы решили навестить архиепископа вдвоем. Настеньку оставили с бабушкой. За прошедший год Москва еще больше захирела. Грязные улицы заставлены сплошь торговыми палатками, в которых восседают молодые откормленные, самодовольные, наглые парни и девицы, предлагая импорт на любой вкус, а главное — несметный выбор спиртного с яркими кричащими этикетками. Цены фантастические. Это и есть рынок, в который кнутом, как скот, загоняют народ демократы. В подземных переходах и в метро сидят и лежат нищие, среди них много детей, в том числе и школьного возраста, истощенных, голодных, больных. И это новая Россия, страна рабов, страна господ!.. С замиранием сердца я смотрю на этих обездоленных, обреченных, ограбленных, униженных и оскорбленных, до которых никому нет дела И в памяти всплывает святой образ девочки на асфальте, расстрелянной бесами, и юноши, приконченном бейтарами. Эти образы преследуют меня, как и то сонмище душ наших соотечественников, витающее в высоком небе над Россией И почему-то в сердце стучат некрасовские строки: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь!» Да, была могучей и обильной совсем недавно, как бы не лгали и не клеветали сионистские борзописцы. И сделали ее, насильно, вопреки воли и желанию народа, убогой и бессильной западные спецслужбы с помощью сионистов.
Владыка Хрисанф встретил нас очень радушно. На его расспросы о нашем исчезновении мы отвечали уклончиво, он это понял, и не стал допытываться. Кровь, пролитая в октябре, заставила его пересмотреть свои прежние политические взгляды, особенно на роль патриарха в эти трагические дни. Святейший, переполненный ядом антисоветизма, не воспротивился и не осудил преступление Сатаны и его приспешников и фактически занял сторону президента.
— Патриарх окончательно дискредитировал себя в глазах рядовых священников, — говорил владыка. — Его пассивное отношение к наплыву в страну из-за рубежа различных сектантов, свободно получающих у нас и телеэкран, и стадионы для распространения ереси, терпимость к растлению молодежи, и, наконец, молчаливое согласие на разгон и расстрел законного парламента, вызвали резкое недовольство среди Епископата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Неожиданно за прозрачным бортом корабля поплыли словно в дымке тумана какие-то странные тени, напоминающие человеческие лики. Они, как признаки, совершенно бесплотные, прозрачные наплывали и колыхались. С каждой секундой они становились все гуще, и лики вырисовывались четче. Солдаты, матросы, штатские люди, пожилые и совсем молоденькие, мальчишки. Это было невероятное, я бы сказал жутковатое зрелище, когда мороз по коже. Я видел, как побледнела Маша. А сонмище ликов медленно плыло вдоль корабля, заслоняя собой звезды, и лики с каждым мгновением виделись ярче и четче. И мы с Машей одновременно воскликнули: «Жуков, маршал Жуков!» Да, это его образ проплывал перед нашим изумленным взором среди массы солдат. «Смотри, Пушкин!» — воскликнула Маша. «А рядом Кутузов, — отозвался я и вновь: — А там, похоже, Александр Матросов и еще Якубенко Дмитрий Михеевич, мой генерал!» Были и еще знакомые. Я узнал своего школьного друга Петю Цимбалова, погибшего под Кенигсбергом, Маша увидела свою покойную бабушку. Это видение ошеломляло, бросало в дрожь. Что все это значит? — мысленно спросил я, и в ответ услышал голос Ангела: «Под нами Россия. А здесь обитают души ваших соотечественников. Они возмущены преступными деяниями бесов и выродков и бездействием, слепотой и глупостью своих потомков. Они корят и проклинают вас, хотят пробудить в вас совесть, честь и достоинство». После этих слов прозрачная стена покрылась туманной пеленой и приобрела свой обычный вид. Но какой-то неестественный, неземной, потусторонний гул, печальный и гневный, заполнял все помещение. Мы ощущали его всем своим существом, каждым атомом тела. Казалось, что в этом гуле, как тревожные всплески, как стон, вырываются человеческие голоса и травят наши души. Мы были взволнованы услышанным и увиденным: кровавое побоище на земле и возмущенные души покойников в небесах. Что это — мистика или реальность? Я вспомнил наши разговоры с епископом Хрисанфом о бессмертии души. Владыка на этот счет имел твердые убеждения, у меня же возникали сомнения, я колебался. И вот они — души усопших и погибших в боях за Родину собрались над Россией в ее трагический час предательства и позора и теперь корят и проклинают своих наследников, которые не уберегли наследства, поверили лжецам, позволили себя оскотинить, отдали власть бесам, оборотням, ворам. Мысли мои метались от душ усопших к кровавой бойне там, на Земле, в моей России, к битве, которая должна произойти или, может быть, уже началась.
Неожиданно на противоположной стене прямо над чащей постелью вспыхнул большой голубой экран точь-в-точь как на телевизоре, и на нем раскрылась панорама Москвы. Сначала общий план, потом отдельные районы и, наконец, Кремль, заполненный войсками. И гул, тревожный, вздрагивающий, орудийные выстрелы вперемежку с пулеметной трескатней. Кадры на экране менялись. Вот Горбатый мост напротив Дома Советов, на нем танки. Стреляют по белому зданию Парламента. Белое здание — Лебедь в огне. Горят верхние этажи. Толпы людей за танками. Трупы на асфальте и кровь. Трупы безоружных. На экране крупным планом девушка, совсем ребенок. Лежит навзничь, раскинула руки, как распятие. Глаза открыты, волосы растрепаны. Кровь на виске. Она мертва. «Это Россия», — слышится приглушенный голос Ангела, и меня бросает в дрожь: я с ужасом мысленно говорю: «Расстрелянная Россия» и слышу безмолвное добавление Маши: «Убитое будущее России». И словно в ответ на экране появляются убийцы — сначала те, кто отдал приказ убивать: Ельцин, Черномырдин, Грачев. Среди них какой-то черненький, вертлявый, захлебывающийся, в восторге кричит: «Давите их, Виктор Степанович!» «Это нижегородский губернатор Немцов», — поясняет Маша. Потом на экране появляются омоновцы. Их лица крупным планом — озверелые, обезумевшие от водки и крови, те, кто выполнял приказ главных убийц. В моем сознании всплывает образ фашистских эсесовцев, убивающих русских детей. Они стреляли в будущее великой державы, как и эти. До чего ж они похожи — эсесовцы и омоновцы. И те и эти кровожадные твари убивали безвинных людей только за то, что они любили свою родину. Убивали патриотов. А на экране новый кадр: во дворе какого-то дома на грязной земле раненый юноша, совсем еще мальчишка. Лицо в крови. Он пытается подняться, но сил не хватает. Испуганный взгляд его просит о помощи. Но вокруг — никого из людей. Он истекает кровью. В умаляющих глазах жажды жизни. Откуда-то из угла появляются двое в черных одеждах и черных масках с пистолетами в руках. Они останавливаются возле раненого и, осмотревшись кругом, хладнокровно стреляют в русского юношу. «Да это же бейтары!», — в ужасе воскликнула Маша. «Кто такие, что за бейтары?» — спросил я, совершенно подавленный увиденным. «Еврейская молодежная организация, — ответила Маша и добавила: „Бесенята, жаждущие русской крови. Дождались своего часа“. А я подумал: придет ли когда-нибудь возмездие? И в ответ услышал голос Ангела: „Вы русские умеете прощать и любить. Пора бы вам научиться ненавидеть и мстить“. И с этими словами погас экран.
2
В расстрелянной Москве
Нас высадили в шесть утра недалеко от платформы Семхоз Ярославской железной дороги. Было еще темно, но электрички уже ходили. Алексей предлагал сразу пойти на нашу дачу и осмотреться, разобраться в обстановке. Я предлагала сразу же ехать в Москву. Во-первых, у нас не было от дачи ключей, а мама обычно уезжала с дачи на московскую квартиру в середине сентября. Сейчас же, судя по прохладной погоде, должно быть, заканчивается сентябрь, и мы могли не попасть на дачу. Конечно, можно было зайти к соседям, подсказал Алеша, выяснить обстановку и потом добираться до дома. Я отвергла и этот вариант: мы были одеты по-летнему, пледом, который оказался при нас, мы укутали Настеньку. И пока мы дискутировали, стоя на платформе, подошла электричка, и мы сели в полупустой вагон. У пассажира узнали, что сегодня вторник 5 октября. Первое, на что обратили внимание, было мрачное, какое-то подавленное состояние пассажиров. Значит, свершилась трагедия, частицу которой мы видели из космоса.
В Москве у трех вокзалов было много вооруженных людей: военных, милиции. Мы спешили домой. Мы понимали, что наше появление на пороге собственной квартиры будет ударом для мамы. Надо бы предварительно позвонить по телефону. Но у нас не оказалось монет, у нас вообще не было ни копейки денег, и потому мы не могли воспользоваться метро, — пришлось добираться наземным транспортом с тремя пересадками. Наш звонок в квартиру, тем более в такую рань встревожил маму:
— Кто? — настороженно спросила она.
— Мама, это мы, — сказала я, и, наученная нами, повторила Настенька с радостным возбуждением:
— Это мы, бабушка.
Ну, конечно, слезы, рыдания, радость. Нас считали пропавшими без вести и не чаяли нашего воскресения. Мама за этот год очень сдала, постарела, осунулась. Наше исчезновение здорово ее подкосило. Гипертония, астма, радикулит, словом, целый набор недугов обручился на нее. «Будем лечить», — прочла я мысль Алексея и сказала вслух:
— Мы тебя подлечим, мама, поправим твое здоровье.
На все расспросы мамы мы отвечали, как условились: мол, совершали свадебное путешествие.
— Да разве ж так можно: раздетые, с одним пледом? Да что ж это за путешествие? — недоверчиво проговорила мама, глядя на нас подозрительно. Но от дальнейших вопросов мы отвлекли ее расспросами о кровавой бойне в Москве. И она начала рассказывать об ужасах, творимых бандой Ельцина в эти октябрьские дни в столице. Тут и Настенька совсем не к месту встряла в разговор:
— Бабушка, мы видели застрелянную девушку и мальчика, которого застрелили два бандита в черных масках. По телевидению…
— Ты помолчи, дай нам поговорить с бабушкой, — оборвала я ее, но мама что-то заподозрила и снова пошли вопросы: какое телевидение и где? И почему больше года не давали о себе знать? И все это очень странно и совсем не понятно. Могли бы хоть письма, хоть коротенькую записку прислать.
— Не могли, мама, в том-то и дело, что не могли, и давай эту тему навсегда исключим из нашего разговора. Лучше займемся твоими хворями. Сегодня же.
Мне действительно не терпелось испробывать свои лекарские способности, которыми нас одарил Ангел. И я с каким-то необычным душевным подъемом, как наэлектризованная тотчас же занялась этим благородным делом. Даже мама удивилась: зачем такая спешка? Но я не могла себя остановить, я должна была, обязана, я подчинялась какой-то внутренней энергии заняться врачеванием, точно это было теперь главное в моей жизни Первые три дня мы не выходили из квартиры: надо было «акклиматизироваться». На четвертый день Алеша решил сделать выход в город, прежде всего надо было зайти в Сбербанк и получить пенсию за год с лишнем, и посмотреть мастерскую. Он возвратился к вечеру с кучей денег. Побывал в своей мастерской, наводил там порядок после «визита» туда грабителей. Я думаю, в мастерской мы сделаем нечто лечебного пункта, будем там принимать больных.
На другой день Алеша позвонил владыке Хрисанфу. Тот очень обрадовался его звонку и пожелал встретиться у него на квартире. Мы решили навестить архиепископа вдвоем. Настеньку оставили с бабушкой. За прошедший год Москва еще больше захирела. Грязные улицы заставлены сплошь торговыми палатками, в которых восседают молодые откормленные, самодовольные, наглые парни и девицы, предлагая импорт на любой вкус, а главное — несметный выбор спиртного с яркими кричащими этикетками. Цены фантастические. Это и есть рынок, в который кнутом, как скот, загоняют народ демократы. В подземных переходах и в метро сидят и лежат нищие, среди них много детей, в том числе и школьного возраста, истощенных, голодных, больных. И это новая Россия, страна рабов, страна господ!.. С замиранием сердца я смотрю на этих обездоленных, обреченных, ограбленных, униженных и оскорбленных, до которых никому нет дела И в памяти всплывает святой образ девочки на асфальте, расстрелянной бесами, и юноши, приконченном бейтарами. Эти образы преследуют меня, как и то сонмище душ наших соотечественников, витающее в высоком небе над Россией И почему-то в сердце стучат некрасовские строки: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь!» Да, была могучей и обильной совсем недавно, как бы не лгали и не клеветали сионистские борзописцы. И сделали ее, насильно, вопреки воли и желанию народа, убогой и бессильной западные спецслужбы с помощью сионистов.
Владыка Хрисанф встретил нас очень радушно. На его расспросы о нашем исчезновении мы отвечали уклончиво, он это понял, и не стал допытываться. Кровь, пролитая в октябре, заставила его пересмотреть свои прежние политические взгляды, особенно на роль патриарха в эти трагические дни. Святейший, переполненный ядом антисоветизма, не воспротивился и не осудил преступление Сатаны и его приспешников и фактически занял сторону президента.
— Патриарх окончательно дискредитировал себя в глазах рядовых священников, — говорил владыка. — Его пассивное отношение к наплыву в страну из-за рубежа различных сектантов, свободно получающих у нас и телеэкран, и стадионы для распространения ереси, терпимость к растлению молодежи, и, наконец, молчаливое согласие на разгон и расстрел законного парламента, вызвали резкое недовольство среди Епископата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49