Она не видела или не хотела видеть в своем муже прежде всего художника, для которого интересы творчества, искусства выходили на первый план, оттеняя в сторону все остальное, что принято называть бытом. Они по-разному смотрели на окружающую жизнь и происходящие события, их взгляды как в мелком, так и в серьезном часто сталкивались и не находили компромисса. Каждый считал себя правым. Светлана работала в министерстве и состояла в партии. Ей нравилась общественная деятельность. Алексей был беспартийным, ибо считал, что партийность будет мешать его творчеству — всякие там собрания отнимут время, которое самой судьбой предназначено искусству. Светлана называла такую позицию обывательской, безыдейной. Когда Иванову предложили вылепить портрет М.А.Суслова, получившего вторую Звезду Героя соцтруда (неизвестно, за какие подвиги), чтоб затем по заведенному ритуалу воздвигнуть (при жизни) этот бюст на родине «героя», Алексей Петрович решительно отказался, и этот его «поступок» расстроил и возмутил Светлану. Суслов командовал идеологией, культурой, перед ним заискивали карьеристы из числа писателей, артистов, художников, жаждущих наград и почестей. А этот «непрактичный и странный» Иванов пренебрег выгодной сделкой, сулившей, кроме карьеры, и хороший заработок, и продолжал лепить либо обнаженных женщин («для души»), либо кладбищенские надгробия (для заработка). Светлана вначале пыталась ревновать его к натурщицам, и тогда он предложил ей позировать ему. В ответ она возмутилась:
— Ты что — чокнулся? Чтоб я, голая, перед мужчиной, даже если он и муж — ни за что.
Это его огорчало и поражало между ними холодок отчуждения, а иной раз высекало ревнивую искру подозрительности: перед мужем стыдишься, а перед любовником… Насчет любовников у Иванова не было никаких доказательств, кроме предположений, когда жена возвращалась домой поздно и торопливо объясняла, что была в театре с подругой. Он верил. Духовная близость непременно рождает и плотскую. И наоборот.
Он не любил праздной потери времени, на юг отдыхать ездил лишь один раз с женой и малолетним сыном и весь месяц маялся от безделья. С тез пор Светлана ездила на курорты с сыном. В одну из таких поездок у Светланы был курортный роман, о чем Алексей Петрович случайно узнал от сына. Он не опустился до выяснения подробностей и семейного скандала, просто принял к сведению, как неприятный, огорчительный факт. Спали теперь в разных комнатах. Семейная трещина медленно расширялась.
Большая размолвка произошла между ними, когда Иванов отказался делать памятник Свердлову. Заказ на этот «престижный» монумент получил его покровитель-академик. В то время Алексей Петрович был всецело поглощен переоборудованием склада под свою мастерскую. Академику тогда шел восьмой десяток, он плохо видел, часто болел, но уцепился за этот заказ с присущей ему алчностью: поставить в центре Москвы памятник первому президенту большевистской России он считал высоким почетом. И конечно, рассчитывал, что памятник от начала до конца будет сделан Ивановым, которого на этот раз — впервые — он пригласил в соавторы. А Иванов даже раздумывать не стал, сказав категоричное «нет!». Расстроенный потерей такого заказа академик слег в Кремлевскую больницу и навсегда порвал с «неблагодарным учеником». Если академику Алексей Петрович даже не счел нужным объяснять причину своего отказа, то Светлане, которая обрушилась на него с упреками и нелепыми обвинениями в лентяйстве, обывательщине, не внимании к интересам и нуждам семьи, он, выведенный из терпения, гневно сказал:
— Под угрозой казни я не стану делать памятник этому палачу, антихристу, душегубу! Ни за какие блага никто не заставит меня продавать свою совесть и честь! Да, да, я честный русский художник и патриот. Только тебе этого не понять.
— Но кто тебя заставляет быть соавтором? — пыталась уговорить Светлана. — Пусть будет автором академик. Ему слава, а тебе деньги. Поставь такие условия.
Это было превыше его сил. Она не понимает, не хочет понять. Для нее деньги — главное. И он вспылил:
— Да разве в деньгах дело!?
— А в чем? Ты можешь объяснить? — уже теряя самообладание, наступала Светлана.
— В Свердлове, — с дрожью в голосе выпалил он. — Ты не хочешь понять и толкаешь меня на бесчестье. А честь не имеет цены, честь не продается. Но тебе это не понять.
Это была последняя капля в горькой чаше их отношений. Они расстались. Памятник Свердлову воздвигли в центре Москвы без участия Иванова и академика. Но не долгой была судьба этого бронзового палача казачества: в девяносто первом митинговая толпа свалила вместе с Дзержинским и Калининым и Свердлова.
Алексей Петрович любил одиночество, избегал шумных компаний и не имел постоянных настоящих друзей, которые «на всю жизнь», за исключением, пожалуй, двух. Один из них — генерал-лейтенант Дмитрий Михеевич Якубенко, Герой Советского Союза, его взводный фронтовой командир — был старше Иванова тремя годами. Дружба их в буквальном смысле скреплена кровью — оба были ранены в одном бою, оба потом лежали в одном госпитале и после поправки одновременно вернулись в свою часть, в которой и закончили войну и продолжали дружить до последнего времени. Не схожие ни характерами, ни вкусами, они тем не менее искренне любили друг друга, хотя и нередко спорили, расходились во взглядах на жизнь и события, тем не менее уважали привычки, взгляды и вкусы друг друга. Другим настоящим другом Алексея Петровича был епископ Хрисанф — в миру Николай Семенович Еселев — земляк Иванова. Этот был моложе на десять лет, и познакомились они, когда Николай Семенович ходил еще в сане архимандрита. С тех пор минуло лет семь, а дружба их крепла с каждым годом. И как ни странно, до сегодняшнего дня у Иванова не нашлось случая, чтобы свести и познакомить генерала с епископом, хотя и тот и другой нередко бывали в мастерской скульптора, но ни тот ни другой не изъявляли желания познакомиться, а сам Иванов не знал, найдут ли общий язык ветеран партии, кондовый коммунист и противник коммунистической идеологии — представитель высшего духовенства. Генерал, как и епископ, вышел из крестьянской семьи и тоже был крещен. Оба имели высшее образование — один окончил военную Академию и затем преподавал в ней будучи профессором, другой — духовную Академию и тоже имел ученую степень. Когда лет пять тому назад Иванов восторженно рассказывал генералу о своем друге епископе, тот ревниво морщился:
— Не понимаю, что у тебя общего с этим попом?..
— Во-первых, он не рядовой священник, он архиерей, то есть по-вашему тоже генерал, — отвечал Иванов и просвещал: — Епископ — это как бы генерал-майор, а архиепископ — это генерал-лейтенант, митрополит — считай генерал армии, ну а патриарх — церковный маршал. Разница лишь та, что в армии маршалов пруд пруди, а в русской православной церкви — один — патриарх всея Руси. Во-вторых, он образованный, эрудированный интеллигент, интересный, мыслящий человек.
Иванов сказал Инне правду, что в ближайшие два дня он хочет закончить портрет генерала. Лет двадцать тому назад Алексей Петрович вылепил небольшой портрет, в три четверти натуры, бюст генерала Якубенко и подарил ему в день его пятидесятилетия. То был моложавый цветущий генерал с мужественными приятными чертами лица и упрямым вихрем тщательно ухоженных волос. Два десятка прошедших лет наложили свой отпечаток на бравого генерала. Некогда чистое цветущее лицо пробороздили морщины, в посуровевшем взгляде появились черточки задумчивой грусти, в мудрых глазах выразилась тихая усталость и боль. Дмитрий Михеевич, свободный от службы и общественных дел, все чаще заглядывал в конце рабочего дня в мастерскую Иванова «на огонек», чтобы обменяться мнением о событиях сумбурно-трагических перестроечных лет. За все, что творилось в стране в эти годы, он болезненно переживал и постоянно испытывал потребность излить душу близкому человеку. У Иванова он находил полное понимание и поддержку. Оба они считали, что в стране произошел контрреволюционный переворот, организованный, тщательно спланированный западными спецслужбами — американским ЦРУ и израильской Моссад. Совершен переворот вопреки воли народа, в интересах еврейской буржуазии и мирового сионизма.
Генерал Якубенко пришел, как и условились, в одиннадцать часов. Еще в прихожей, не успев снять шинель, он заговорил о том, о чем болела душа, что не давало ему спокойно спать, о чем говорили люди в очередях у пустых прилавков, в городском транспорте и в заводских цехах, — о небывалом хаосе, в который ввергли нашу страну архитекторы и прорабы перестройки.
— Я вот шел, Алексей, и думал, сам себя спрашивал: почему наша страна такая несчастная? Казалось бы, все есть для нормальной жизни. Природные ресурсы огромны и многообразны, как ни в какой другой стране. И народ хороший, не обделен талантами. Прикинь, сколько всемирных величин или, как теперь говорят, звезд вышло из нашего народа: ученых, писателей, композиторов, художников, изобретателей…
— И полководцев, — вставил Иванов и, взяв генерала под руку, медленно направил его к помосту: мол, давай за дело приниматься.
— А разве нет? — Якубенко вытянулся по стойке «смирно» — бравый, прямой, и уставил на друга гордый взгляд. — Суворов, Кутузов, Жуков, Ушаков! Кого рядом с нами может поставить хваленый Запад?
— Ты не назвал Рокоссовского? — напомнил Алексей Петрович. Оба они — Якубенко и Иванов начинали войну в армии, которой командовал Рокоссовский.
— Я назвал Жукова. А это, братец мой, гений, равный Наполеону. Даже повыше. Как и его предшественники, он остался непобедимым. А Наполеон потерпел военное поражение и, заметь, от русского полководца.
Якубенко легко взошел на помост, уселся в кресло и продолжал:
— И вот к чему я пришел, дорогой Алеша. Несчастья нашей страны идут от руководителей. Приглядись: в так называемых благополучных странах у руководства стоят разумные и порядочные люди. Как правило, были, конечно, исключения, без этого нельзя. Подлецы есть во всех уголках планеты. А у нас — сплошь. На протяжении семидесяти последних лет одни мерзавцы и авантюристы стояли у кормила государства. Начни с Троцкого…
— А может, с Ленина? — лукаво улыбнулся Иванов, продолжая колдовать над портретом.
— Ленина не трожь, — нахмурился генерал, сдвинув сурово седые брови. — Против Ленина тебя твой поп настроил. Ему простительно: у церкви к Ленину свой особый счет. Там равная вина — и Ленина и попов.
— Может, не вина, а беда, — заметил Иванов, не отрываясь от работы. Пальцы его проворно скользили по глиняному лицу портрета, и оно оживало от их таинственного прикосновения, приобретая не только черты характера от морщинок у печальных глаз, но и душу, вдохнувшую в плоть магией искусного ваятеля.
— Троцкий не был один. С ним была целая свора таких же кровожадных псов, терзающих тело обессиленного войной государства, разных розенфельдов, под масками каменевых, зиновьевых, свердловых, — продолжал свою мысль Якубенко.
— Их сменил Сталин, — заметил Иванов, — но лучше России от такой смены не стало.
— Сталин стоит особняком, — возразил генерал. — Не надо упрощать. Это личность сложная. В ней по справедливости разберется история в свой час. И никакие там авантюристы волкогоновы, а честные беспристрастные летописцы. Не станешь же ты отрицать его великих заслуг, как Верховного главнокомандующего.
— А репрессии?
— Тут тоже надо разобраться, против кого они были? Против тех же троцких, против палачей-пришельцев. Не спорю: при рубке леса летели щепки, летели и головы предков нынешних прорабов перестройки. Потому они сегодня так жестоко мстят все той же России, которую им не удалось растерзать тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Ты что — чокнулся? Чтоб я, голая, перед мужчиной, даже если он и муж — ни за что.
Это его огорчало и поражало между ними холодок отчуждения, а иной раз высекало ревнивую искру подозрительности: перед мужем стыдишься, а перед любовником… Насчет любовников у Иванова не было никаких доказательств, кроме предположений, когда жена возвращалась домой поздно и торопливо объясняла, что была в театре с подругой. Он верил. Духовная близость непременно рождает и плотскую. И наоборот.
Он не любил праздной потери времени, на юг отдыхать ездил лишь один раз с женой и малолетним сыном и весь месяц маялся от безделья. С тез пор Светлана ездила на курорты с сыном. В одну из таких поездок у Светланы был курортный роман, о чем Алексей Петрович случайно узнал от сына. Он не опустился до выяснения подробностей и семейного скандала, просто принял к сведению, как неприятный, огорчительный факт. Спали теперь в разных комнатах. Семейная трещина медленно расширялась.
Большая размолвка произошла между ними, когда Иванов отказался делать памятник Свердлову. Заказ на этот «престижный» монумент получил его покровитель-академик. В то время Алексей Петрович был всецело поглощен переоборудованием склада под свою мастерскую. Академику тогда шел восьмой десяток, он плохо видел, часто болел, но уцепился за этот заказ с присущей ему алчностью: поставить в центре Москвы памятник первому президенту большевистской России он считал высоким почетом. И конечно, рассчитывал, что памятник от начала до конца будет сделан Ивановым, которого на этот раз — впервые — он пригласил в соавторы. А Иванов даже раздумывать не стал, сказав категоричное «нет!». Расстроенный потерей такого заказа академик слег в Кремлевскую больницу и навсегда порвал с «неблагодарным учеником». Если академику Алексей Петрович даже не счел нужным объяснять причину своего отказа, то Светлане, которая обрушилась на него с упреками и нелепыми обвинениями в лентяйстве, обывательщине, не внимании к интересам и нуждам семьи, он, выведенный из терпения, гневно сказал:
— Под угрозой казни я не стану делать памятник этому палачу, антихристу, душегубу! Ни за какие блага никто не заставит меня продавать свою совесть и честь! Да, да, я честный русский художник и патриот. Только тебе этого не понять.
— Но кто тебя заставляет быть соавтором? — пыталась уговорить Светлана. — Пусть будет автором академик. Ему слава, а тебе деньги. Поставь такие условия.
Это было превыше его сил. Она не понимает, не хочет понять. Для нее деньги — главное. И он вспылил:
— Да разве в деньгах дело!?
— А в чем? Ты можешь объяснить? — уже теряя самообладание, наступала Светлана.
— В Свердлове, — с дрожью в голосе выпалил он. — Ты не хочешь понять и толкаешь меня на бесчестье. А честь не имеет цены, честь не продается. Но тебе это не понять.
Это была последняя капля в горькой чаше их отношений. Они расстались. Памятник Свердлову воздвигли в центре Москвы без участия Иванова и академика. Но не долгой была судьба этого бронзового палача казачества: в девяносто первом митинговая толпа свалила вместе с Дзержинским и Калининым и Свердлова.
Алексей Петрович любил одиночество, избегал шумных компаний и не имел постоянных настоящих друзей, которые «на всю жизнь», за исключением, пожалуй, двух. Один из них — генерал-лейтенант Дмитрий Михеевич Якубенко, Герой Советского Союза, его взводный фронтовой командир — был старше Иванова тремя годами. Дружба их в буквальном смысле скреплена кровью — оба были ранены в одном бою, оба потом лежали в одном госпитале и после поправки одновременно вернулись в свою часть, в которой и закончили войну и продолжали дружить до последнего времени. Не схожие ни характерами, ни вкусами, они тем не менее искренне любили друг друга, хотя и нередко спорили, расходились во взглядах на жизнь и события, тем не менее уважали привычки, взгляды и вкусы друг друга. Другим настоящим другом Алексея Петровича был епископ Хрисанф — в миру Николай Семенович Еселев — земляк Иванова. Этот был моложе на десять лет, и познакомились они, когда Николай Семенович ходил еще в сане архимандрита. С тех пор минуло лет семь, а дружба их крепла с каждым годом. И как ни странно, до сегодняшнего дня у Иванова не нашлось случая, чтобы свести и познакомить генерала с епископом, хотя и тот и другой нередко бывали в мастерской скульптора, но ни тот ни другой не изъявляли желания познакомиться, а сам Иванов не знал, найдут ли общий язык ветеран партии, кондовый коммунист и противник коммунистической идеологии — представитель высшего духовенства. Генерал, как и епископ, вышел из крестьянской семьи и тоже был крещен. Оба имели высшее образование — один окончил военную Академию и затем преподавал в ней будучи профессором, другой — духовную Академию и тоже имел ученую степень. Когда лет пять тому назад Иванов восторженно рассказывал генералу о своем друге епископе, тот ревниво морщился:
— Не понимаю, что у тебя общего с этим попом?..
— Во-первых, он не рядовой священник, он архиерей, то есть по-вашему тоже генерал, — отвечал Иванов и просвещал: — Епископ — это как бы генерал-майор, а архиепископ — это генерал-лейтенант, митрополит — считай генерал армии, ну а патриарх — церковный маршал. Разница лишь та, что в армии маршалов пруд пруди, а в русской православной церкви — один — патриарх всея Руси. Во-вторых, он образованный, эрудированный интеллигент, интересный, мыслящий человек.
Иванов сказал Инне правду, что в ближайшие два дня он хочет закончить портрет генерала. Лет двадцать тому назад Алексей Петрович вылепил небольшой портрет, в три четверти натуры, бюст генерала Якубенко и подарил ему в день его пятидесятилетия. То был моложавый цветущий генерал с мужественными приятными чертами лица и упрямым вихрем тщательно ухоженных волос. Два десятка прошедших лет наложили свой отпечаток на бравого генерала. Некогда чистое цветущее лицо пробороздили морщины, в посуровевшем взгляде появились черточки задумчивой грусти, в мудрых глазах выразилась тихая усталость и боль. Дмитрий Михеевич, свободный от службы и общественных дел, все чаще заглядывал в конце рабочего дня в мастерскую Иванова «на огонек», чтобы обменяться мнением о событиях сумбурно-трагических перестроечных лет. За все, что творилось в стране в эти годы, он болезненно переживал и постоянно испытывал потребность излить душу близкому человеку. У Иванова он находил полное понимание и поддержку. Оба они считали, что в стране произошел контрреволюционный переворот, организованный, тщательно спланированный западными спецслужбами — американским ЦРУ и израильской Моссад. Совершен переворот вопреки воли народа, в интересах еврейской буржуазии и мирового сионизма.
Генерал Якубенко пришел, как и условились, в одиннадцать часов. Еще в прихожей, не успев снять шинель, он заговорил о том, о чем болела душа, что не давало ему спокойно спать, о чем говорили люди в очередях у пустых прилавков, в городском транспорте и в заводских цехах, — о небывалом хаосе, в который ввергли нашу страну архитекторы и прорабы перестройки.
— Я вот шел, Алексей, и думал, сам себя спрашивал: почему наша страна такая несчастная? Казалось бы, все есть для нормальной жизни. Природные ресурсы огромны и многообразны, как ни в какой другой стране. И народ хороший, не обделен талантами. Прикинь, сколько всемирных величин или, как теперь говорят, звезд вышло из нашего народа: ученых, писателей, композиторов, художников, изобретателей…
— И полководцев, — вставил Иванов и, взяв генерала под руку, медленно направил его к помосту: мол, давай за дело приниматься.
— А разве нет? — Якубенко вытянулся по стойке «смирно» — бравый, прямой, и уставил на друга гордый взгляд. — Суворов, Кутузов, Жуков, Ушаков! Кого рядом с нами может поставить хваленый Запад?
— Ты не назвал Рокоссовского? — напомнил Алексей Петрович. Оба они — Якубенко и Иванов начинали войну в армии, которой командовал Рокоссовский.
— Я назвал Жукова. А это, братец мой, гений, равный Наполеону. Даже повыше. Как и его предшественники, он остался непобедимым. А Наполеон потерпел военное поражение и, заметь, от русского полководца.
Якубенко легко взошел на помост, уселся в кресло и продолжал:
— И вот к чему я пришел, дорогой Алеша. Несчастья нашей страны идут от руководителей. Приглядись: в так называемых благополучных странах у руководства стоят разумные и порядочные люди. Как правило, были, конечно, исключения, без этого нельзя. Подлецы есть во всех уголках планеты. А у нас — сплошь. На протяжении семидесяти последних лет одни мерзавцы и авантюристы стояли у кормила государства. Начни с Троцкого…
— А может, с Ленина? — лукаво улыбнулся Иванов, продолжая колдовать над портретом.
— Ленина не трожь, — нахмурился генерал, сдвинув сурово седые брови. — Против Ленина тебя твой поп настроил. Ему простительно: у церкви к Ленину свой особый счет. Там равная вина — и Ленина и попов.
— Может, не вина, а беда, — заметил Иванов, не отрываясь от работы. Пальцы его проворно скользили по глиняному лицу портрета, и оно оживало от их таинственного прикосновения, приобретая не только черты характера от морщинок у печальных глаз, но и душу, вдохнувшую в плоть магией искусного ваятеля.
— Троцкий не был один. С ним была целая свора таких же кровожадных псов, терзающих тело обессиленного войной государства, разных розенфельдов, под масками каменевых, зиновьевых, свердловых, — продолжал свою мысль Якубенко.
— Их сменил Сталин, — заметил Иванов, — но лучше России от такой смены не стало.
— Сталин стоит особняком, — возразил генерал. — Не надо упрощать. Это личность сложная. В ней по справедливости разберется история в свой час. И никакие там авантюристы волкогоновы, а честные беспристрастные летописцы. Не станешь же ты отрицать его великих заслуг, как Верховного главнокомандующего.
— А репрессии?
— Тут тоже надо разобраться, против кого они были? Против тех же троцких, против палачей-пришельцев. Не спорю: при рубке леса летели щепки, летели и головы предков нынешних прорабов перестройки. Потому они сегодня так жестоко мстят все той же России, которую им не удалось растерзать тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49