Амабель говорила, что Салли просто взволнована, возбуждена, в окне, разумеется, никого не было, поэтому лучше положить трубку. «Это всего лишь фантазия, вспомни только, что ты перенесла».
Амабель продолжала говорить, не обращая внимания на Квинлана.
– Детка, просто задумайся. Ты спала и во сне, услышала, как ветер издает за окном странные звуки. Тебе снился сон, как и все предыдущие разы.
Я готова поклясться, что ты еще не проснулась, даже когда отдергивала занавески.
– Я не спала. Ветер меня разбудил. Я лежала в постели. А потом раздался этот стук.
– Детка...
– Это не имеет значения, – сказал Квинлан, теряя терпение и понимая, что, если так пойдет дальше, скоро Салли и сама будет считать, что сошла с ума и навоображала все это. Квинлан молил Бога, чтобы Салли так не решила. Но ведь девушка провела в той лечебнице шесть месяцев. Она страдала манией преследования, именно так значится у нее в досье. Еще у нее были депрессия и склонность к самоубийству. Они беспокоились, что она причинит себе вред. Врач не хотел ее выпускать. Теперь они хотят вернуть ее обратно, и первый, кто этого хочет, ее муж. Интересно, законно ли помещать в лечебницу человека, который не дает на то добровольного согласия? И почему родители Салли ничего не предпринимали по этому поводу? Или они тоже считали, что она чокнутая? Но ведь она человек, обладающий законными правами. Нужно еще проверить, как они сумели обойти этот пункт.
А сейчас Квинлан сказал:
– Амабель, не могли бы вы уложить вещи Салли? Я бы хотел, чтобы все мы успели еще немного посла ть до утри.
Амабель поджила губы.
– Салли – замужняя женщина. Она не должна уходить с ними.
Салли вдруг начала хохотать, это был низкий, хриплый, очень неприятный смех. Амабель была так поражена, что от неожиданности даже не нашлась, как реагировать. Она молча отправилась наверх собирать дорожную сумку Салли.
Через тридцать минут, уже после четырех утра, Квинлан привел Салли в свою комнату в башне.
– Спасибо, Джеймс. Я так устала! Спасибо, что вы за мной зашли.
Он за ней зашел, еще бы! Да он примчался в один миг, чтобы только ее заполучить! Проклятие, ну почему все, абсолютно все оборачивается не так, как должно было, не так, как он планировал? Он оказался в самой середине запутанной головоломки, и все, что есть в его распоряжении, – разрозненные кусочки, причем не похоже, что они вообще когда-нибудь могут сложиться в единую картину. Квинлан уложил Салли в постель, подоткнул со всех сторон одеяло и, не задумываясь о том, что делает, легонько поцеловал ее в губы. Она никак не отреагировала, только посмотрела на него.
– Спите. – Джеймс осторожно отодвинулся, убрал с ее лица выбившуюся прядку волос и убавил яркость настольной лампы. – Со всем этим мы разберемся. Можете больше не волноваться.
Черт, это было больше, чем просто обещание, и это его серьезно пугало.
– Он так и сказал мне по телефону – что он уже идет за мной. Скоро, сказал он, очень скоро. Он ведь не врал, правда? Он здесь, Джеймс.
– Да, кто-то здесь есть. Мы займемся этим завтра, а сейчас спите. Кто здесь есть наверняка, так это я, и я больше не собираюсь оставлять вас одну.
Обычно она бывала одна. Вначале некоторые пациенты еще пытались заговаривать с ней – на свой манер, – но она просто от них отворачиваясь. На самом деле это не имело никакого значения, потому что большую часть времени ее разум пребывал в каком-то замутненном состоянии. Мозг находился в таком полнейшем разладе со всем, что она была способна различить во внешнем мире или внутри себя, что она чувствовала себя так, словно потерялась в темной пещере. Или, наоборот, воспарила в безвоздушном пространстве. Здесь не было никакой реальности, не было подъема в пять утра, чтобы пробежаться вверх по Эксетер-стрит до Конкорд-авеню, преодолев добрых пару миль, потом прибежать домой, забраться под душ и, моя голову, подумать обо всем, что намечено на предстоящий день.
Сенатор Бэйнбридж бывал в Белом доме по крайней мере дважды в неделю. Она много раз его сопровождала, имея при себе его заметки по всем темам, которые должны были обсуждаться. Ей было легко этим заниматься, потому что большую часть этих заметок писала она сама, а позицию сенатора по проектам, которые он предлагал комитету, Салли знала лучше его самого. Как много она всего делала, в чем только не участвовала! Она принимала участие в пресс-конференциях, совещаниях сенатора с аппаратом, когда они пытались определить. какую позицию ему следует занять по тому пли иному актуальному вопросу. Еще были компании по сбору средств, приемы в посольствах, политические банкеты, вечера для прессы – много всего, и Салли это любила, пусть даже вечером она валилась в постель совершенно обессиленной.
Первое время Скотт часто говорил ей, что гордится своей женой. Казалось, он был счастлив получать приглашения на все эти вечеринки, встречаться с разными важными персонами. Но это только поначалу.
Сейчас Салли не делала ничего. Кто-то два раза в неделю мыл ей голову. Она едва это замечала, если только они не проливали воду ей за шиворот. У нее больше не было никаких мускулов, хотя кто-то и выводил ее каждый день на долгие пешие прогулки – точь-в-точь как собачку. Как-то раз ей захотелось побежать – побежать просто так, почувствовать, как ветер бьет в лицо, но они ей не разрешили. После этого они с еще большим рвением пичкали ее лекарствами, так что ей уже не хотелось бегать.
Он приходил – когда два раза в неделю, а когда и чаще. Медсестры его обожали, тихо перешептываясь о том, какой он преданный. Обычно он сидел с ней несколько минут в общей комнате отдыха, а потом брал ее за руку и провожал в палату. Это была голая белая комната, в которой не было ничего, что могло быть использовано для попытки самоубийства – никаких ремней, веревок, ничего острого.
Как она однажды случайно услышала, это он сам обставил мебелью ее палату по совету доктора Бидермейера. Он выбрал металлическую кровать, сделанную под дерево, но не деревянную, чтобы Салли не могла отколупнуть длинную щепку и проткнуть себе сердце. Не то чтобы ей когда-нибудь могла прийти в голову подобная мысль, но он рассказывал об этом и смеялся. Взяв в ладони ее лицо, он говорил, что будет заботиться о ней очень долго. Потом он снимал с нее одежду и заставлял ее лечь на спину. Потом расхаживал вокруг кровати, глядя на Салли, и говорил, говорил... Рассказывал о том, как прошел его день, о работе, о женщине, с которой сейчас спит. Потом расстегнул молнию на брюках и показал ей себя, говоря при этом, что ей здорово повезло, что она может его видеть, а когда-нибудь он даже позволит ей к нему прикоснуться, но пока что он не настолько ей доверяет.
Он трогал ее повсюду. Тер о себя. Прямо перед тем как кончить, бил ее хотя бы один раз, обычно по ребрам.
Однажды, когда он запрокинул голову в оргазме, Салли сквозь застилавший глаза туман увидела, что в застекленное окошко двери на них пялятся двое каких-то людей и, не переставая глазеть, разговаривают. Она попыталась оттолкнуть его от себя, но ничего не вышло. У нее было так мало сил! Он кончил, склонился над ней, прочел ненависть в ее глазах и ударил по лицу. Это был единственный раз, когда он бил ее по лицу. Она помнила, как однажды он перевернул ее на живот, притянув к себе ее спину, и сказал, что, может, когда-нибудь он даст ей почувствовать, как он в нее входит, глубоко-глубоко, и это будет больно – ведь он большой, правда? Но не сейчас, нет, пока она этого еще не заслужила. Ну и что? У них впереди годы и годы на то, чтобы заниматься самыми разными вещами. Она ничего не сказала. За это он стал ее бить ремнем по ягодицам. Она помнит, что кричала, умоляла, опять кричала, пыталась увернуться, но он держал ее. Он не остановился.
* * *
В пять часов утра Квинлана разбудил крик – громкий, отчаянный и полный такой боли, что это было просто невозможно вынести. Джеймс вскочил, и через мгновение он был уже рядом с Салли и прижимал ее к себе. Он гладил ее, пытаясь успокоить, и говорил, говорил – просто произносил вслух все подряд, что приходило в голову, лишь бы только вывести ее из этого ужасного ночного кошмара.
– Боже мой, мне было так больно, а ему все равно! Он все бил и бил, и держал меня так, чтобы я не могла сдвинуться, не могла убежать. Я плакала, кричала, но никто не приходил, всем было безразлично. Но я знаю, что те физиономии все еще заглядывали в дверное окошко, и им нравилось смотреть. О нет! О Господи, сделай так, чтобы он перестал! Останови его!
Значит, это был кошмарный сон о тех временах, что она провела в той лечебнице – по крайней мере похоже, что так! В этом есть что-то садистское и сексуальное. Черт подери, что же там такое творилось?!
Погрузив одну руку в ее волосы, другой Джеймс поглаживал Салли по спине и говорил, говорил... Жуткие всхлипы постепенно стали реже, сдавленное дыхание понемногу выравнивалось. Салли начала икать. Она откинулась на спину, вытирая рукой нос. На мгновение она закрыла глаза, а потом вдруг задрожала.
– Не надо, Салли, хватит. Я здесь, с вами, и все в порядке. Просто прислонитесь ко мне и расслабьтесь, вот так. Дышите глубже и медленнее. Вот так, хорошо, просто замечательно.
Он опять погладил ее по спине, чувствуя, как ее дрожь постепенно унимается. Боже правый, что же ей такое приснилось? Воспоминания, искаженные подсознанием, могут стать порой просто жуткими.
– Что он с вами делал? – Джеймс говорил тихо, медленно, согревая дыханием ее висок. – Вы можете мне рассказать. Если вы поговорите об этом, кошмар пройдет гораздо быстрее.
Салли зашептала ему в шею:
– Он приходил не меньше двух раз в неделю, и каждый раз снимал с меня одежду, смотрел на меня, трогал меня всю и рассказывал, чем он в этот день занимался, с какой был женщиной... В двери было окошко, и в него кто-то заглядывал, одни и те же люди, как будто они купили сезонный абонемент на это зрелище. Это ужасно, но большую часть времени я просто безучастно лежала, потому что мое сознание не работало. Но в тот раз мне было так больно – я помню, что ко мне вернулись мысли и чувства, вернулись достаточно, чтобы я могла испытать унижение. Я пыталась от него отодвинуться, бороться с ним, но он все продолжал и продолжал меня избивать – сначала рукой, потом ремнем. Ему доставляло удовольствие видеть, что у меня пошла кровь. Еще он сказал, что, может быть, когда-нибудь в будущем, когда я заслужу эту честь, он войдет в меня. Можешь не беспокоиться, говорит, у меня отрицательный анализ на СПИД – да ты бы все равно не стала, ведь ты ненормальная. Прямо так и сказал: «Ты же ни хрена не запомнишь, верно, Салли, потому что ты – чокнутая».
Хотя Квинлан и был очень напряжен, он живо представил себе, что если бы его кто-то избивал, то он бы просто рассыпался на тысячи осколков. Теперь Салли бессильно прильнула к нему, дыхание ее становилось все тише, все спокойнее. Он оказался при!". От того, что она произнесла все вслух, ей стало легче. Ей, но не Квинлану, Боже правый, только не ему.
Могло ли быть так, что все это лишь игра ее воображения? Он молчал долго-долго. Наконец сказал:
– Тот, кто делал это с вами, был ваш муж, Салли?
Она не ответила. Она спала, и он почувствовал на своей груди ее ровное, тихое дыхание. Только теперь Джеймс осознал, что он одет только в шорты. А кому какое дело? Он легонько толкнул ее от себя и попытался отодвинуться. К его смятению и удовольствию, Салли обхватила его руками, сцепив их у него за спиной.
– Нет, пожалуйста, не надо, – проговорила она во сне.
Он опустился на кровать рядом с ней, лег на спину, прижимая ее лицо к своему плечу. Он это не планировал, подумал Квинлан, уставившись в темноте в потолок. Она глубоко дышала во сне, одна нога легла поперек его бедер, а ладонь примостилась у него на груди. Чуть ниже эта рука или чуть выше эта нога – и у него будут большие проблемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60