Как бы то не было, Селезнев взял сироту с собой. Он сразу же обратил внимание на синяки и кровоподтеки, покрывавшие тело ребенка. Селезнев отправился к врачу и тот выдал ему справку о следах побоев.
Сейчас невозможно установить причину, но уголовное дело в отношении сестер-злодеек было прекращено «за отсутствием состава преступления».
А далее случилось и вовсе невероятное. Моника подала в суд требование, чтобы ей… вернули ребенка. Когда Селезнев в качестве ответчика представил заключение врача и нашлись свидетели издевательства над ребенком, суд отказал шведке в ее иске. Тогда проститутка с жалобой двинулась в Сенат.
Судебный хроникер Е.Козлинина в своих мемуарах, вышедших в Москве в 1913 году, с возмущением вспоминала: «На суде путем свидетельских показаний выяснилась вся эта чудовищная история… Но почему жалобщица и ее сестры за такую возмутительную проделку не были привлечены к уголовной ответственности, так и осталось тайной».
Селезнев и его жена — пианистка по профессии, стали отличными родителями. Они дали девочке хорошее музыкальное образование. По классу вокала она закончила петербургскую консерваторию, пела на оперных сценах.
Игнатий Чугреев в конце-концов женился на хорошей девушке из купеческой семьи Абрикосовых. Бывая в северной столице, он навещал Селезневых, дарил девчушке, пока она не выросла, игрушки, а затем делал богатые подарки.
Что касается сестренок, то спустя два года после описанных событий их обвинили в попытке отравить и ограбить двух богатых купцов из Нижнего Новгорода. В пургу они пытались бежать из Питера на санях. Нашел их егерь — спустя неделю. Пятеро сестренок представляли жуткое зрелище: сцепившись руками, оледеневшие, припорошенные снегом они навеки застыли в фантастических позах.

МЕРЗКОЕ ДЕЛО

МИХАИЛУ ГРИГОРЬЕВИЧУ СМИРНОВУ
Старожилы Петербурга, бывавшие в свое время на Смоленском кладбище, возможно помнят большое надгробие, стоявшее в глубине, возле ограды Гаваньского поля. Искусная рука изваяла из белого мрамора ангела, печально склонившегося над урной. В памятник вделан дольшой медальон. В нем помещалась новинка 70-х годов ушедшего столетия — фотографический портрет: девичье лицо, сияющее тихой красотой.
На пожелтевшем камне еще можно было прочитать:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ДЕВИЦА НАТАЛЬЯ СКОБЛО-ФОМИНА
ЕЕ ЖИТИЯ БЫЛО 18 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА 7 ДНЕЙ
Не долгий век здесь жить ей надлежало.
И сердце нежное пронзило смерти жало.
Покойная, некогда заставившая говорить о себе весь Петербург, унесла в могилу страшную тайну.
ЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ
Был Троицын день. Семья Генриха Леопольдовича Скобло-Фомина возвращалась после обедни в церкви Воскресенского женского монастыря. Дорога, собственно, была самой близкой. От владений Шерцера на Шестой линии, где Генрих Леопольдович снимал флигель, до монастыря — рукой подать.
День был жаркий. Зелень в саду буйно расцвела и в ней порой густо шумел ветерок, мотавший туда и сюда всю эту древесную зелень. На душе было празднично, церковное пение и сокровенные молитвы размягчали души, умиротворяли их. Хотелось наслаждаться этой красотой, любить друг друга, согревая близких душевной теплотой.
Такие чувства, по крайней мере, испытывала выпускница гимназии Наталья. Несмотря на чуть крупноватый нос, впрочем, ее нисколько не портивший, лицо девушки поражало удивительно правильными пропорциями, тонкая розовая кожа — нежностью, а темно-голубые глаза, словно подернутые задумчивой печалью, придавали ей особую прелесть.
Сейчас Наталье что-то рассказывала ее старшая сестра Елизавета, девица на язык острая, в поступках независимая, кивая на 33-летнего братца Андрея, все еще холостого и без определенного рода деятельности, если не считать деятельностью ежедневное посещение клубов, где шли азартные игры. Андрей щеголял в новомодных клетчатых брюках, что и было предметом веселого обсуждения сестер.
В этот момент на крыльцо выскочила горничная Люба, вечно нечесаная, неприбранная, любившая гадать на кофейной гуще и в свои 29 лет мечтавшая об удачном замужестве. Люба крикнула:
— Отгадайте, кто к нам приходил? — и она свой озорной взгляд остановила на Наталье. — Высокий, курчавый, в мундире с золотыми эполетами?
— Кто такой? — Генрих Леопольдович блеснул стеклышками золотого песне.
Люба продолжала тараторить:
— Вам, барыня, Дарья Семеновна, офицер оставили вот эти цветы, всех поздравили с праздником, а вас, Наталья Генриховна, — горничная лукаво посмотрела на свою любимицу, — а вас… а вам… особый поклон приказали сказать.
— Хватит болтать, говори, кто был? — сильным гортанным голосом проговорила Дарья Семеновна, жена Генриха Леопольдовича. Это была очень высокая и очень прямая женщина, с серым лицом и узкими щелями глубоко ввалившихся глаз. Она никогда не смеялась, а если иногда улыбалась, то исключительно саркастически. Она была, кажется, твердо убеждена, что весь мир и все близкие люди появились на свет с единственной целью — служить ей, Дарье Семеновне, дочери смотрителя губернской тюрьмы. А поскольку окружающие думали об этом иначе, то они вызывали в душе Дарьи Семеновны неприязнь и постоянное раздражение.
Наталья, догадываясь и боясь ошибиться, с волнением ждала ответа.
— Сам молодой князь Енгалычев! — выпалила Люба. — Вот они на подносе свою визитную карточку положили. И сказали: «Как, дескать, досадно, что не застал хозяев! А молодой барышне скажи мой особый поклон».
Наталья потупила взор и залилась краской.
Елизавета ядовито хмыкнула. Генрих Леопольдович задумчиво покачал головой. Дарья Семеновна, вполне довольная, вытянула узкие веревочки губ:
— Ах, какой князь милый! Цветы прямо-таки чудесные.
Генрих Леопольдович согласно кивнул:
— Такие стоят не меньше пяти рублей.
— Поди, из собственной оранжереи! — высказала предположение Дарья Семеновна.
Андрей, отряхивая приставшую к панталонам сухую былинку, хихикнул:
— Это тот Енгалычев, что с тобой, Наташка, на рождественском балу танцевал? Помню, помню, как возле тебя крутился, а ты ему глазки строила, — и он скользнул по сестре плутоватым взглядом.
Елизавета, презрительно фыркнув, взяла в руки визитную карточку, кривляясь, прочитала: «Флигель-адъютант лейб-гвардейского Преображенского полка…»
Генрих Леопольдович с почтением произнес:
— Большая должность, полковничья… — И помолчав, не высказывая заветных мыслей, глубоко вздохнул: — Эх, коли повезло бы!
— Да уж, этот визит неспроста! — Согласно закивала головой Дарья Семеновна. — Ведь князь — миллионщик, да и у Государя на виду…
Наталья, все время молча слушавшая эти разговоры, заспешила к себе в комнату. Отец за руку остановил ее, прошептал:
— У тебя ничего с князем не было? — он пытливо буравил ее глазами.
Наталья вырвала руку, дернула плечиком:
— О чем это вы, папа?
— Да я так просто. Если и было — лишь бы на пользу пошло… — Он строго посмотрел на Любу; — Хватит лясы точить! Стол накрыт?
— Один секунд! — Люба побежала помогать кухарке.
Андрей двинулся в буфетную — до обеда выпить рюмку водки.
Наталья, желая скрыть смущение, заторопилась к себе наверх. И для этого у нее была веская причина, о которой она никому не говорила: с князем ее уже связывала общая тайна.
РОЗОВЫЕ СНЫ
Наталья была страстно влюблена в князя. Чувство это вспыхнуло в чистой девичьей душе во время Рождества. Богатая дальняя родственница графиня Воронцова устроила бал. После застолья вся молодежь перешла в зал. Грянул оркестр. Мазурки, экосезы, вальсы, польки — все закружилось радостным вихрем.
Лакеи скользили среди танцующих, разнося на серебряных подносах шампанское. Мягко потрескивали ярко горевшие свечи, отражаясь в паркете, натертом до зеркального блеска. Общее внимание привлекал гвардейский полковник. Осанистый и одновременно чрезвычайно ловкий в танцах, он подкупал дам своим обращением с ними — почтительным, но в то же время смелым. Черные блестящие глаза, вьющиеся густыми кольцами темно-русые волосы, пышные, загибающиеся вверх усы придавали его красоте замечательный характер.
Оркестранты, вскинув руки с завороченными обшлагами сюртуков, заиграли па-де-катр «Любимые глаза». Красавец-полковник, отделившись от группы мужчин, стремительно пересек по диагонали зал, опередив какого-то юнца и небрежным кивком головы извинившись, почтительно склонил голову перед Натальей. Та согласно кивнула. Они заняли место среди танцующих. Кто-то крикнул:
— Пожалуйста, полковник, ведите танец!
Полковник принял это как должное. Без споров он встал вперед, искусно двигая ногами, уверенно повел Наталью. Будучи прекрасной танцоркой, она на этот раз от смущения несколько раз сбивалась, но партнер так выправлял положение, что никто этих неловкостей заметить не мог.
Все свободные от танцев с удовольствием смотрели на них, некоторые вслух восхищались:
— Какая прекрасная пара!
Сам полковник откровенно любовался очаровательной партнершей, находя в ней бездну шарма, который ей придавали непосредственность и свежая красота. Он успевал говорить:
— Я в Петербурге лишь месяц. Когда из Москвы меня сюда переводили, печалился. Жаль было с полком прощаться. У меня там все: друзья, родители, дом. Да-с! А теперь очень рад.
Она подняла на него глаза:
— Почему? — хотя заранее знала, что он скажет.
Полковник широко улыбнулся в пышные усы и деликатно промолчал. Наталье это было приятней, нежели услышать от него пошлое: «Потому, что увидел здесь вас». Они оба поняли друг друга и между ними сразу установилось нечто особенное, душевно их сблизившее.
Потом они танцевали кадриль. Полковник несколько запоздало представился. Теперь Наталья знала, что это князь Енгалычев, что его предки всегда состояли на военной службе. С интересом он расспрашивал Наталью: кто она, кто ее родители, на каких балах и вечерах бывает.
В перерыве князь крикнул лакея, взял с подноса два бокала с шампанским и один из них протянул Наталье:
— За наше знакомство!
Девушка, не жеманясь, храбро сделала несколько глотков. Загремела мазурка и они вновь танцевали, обращая на себя общее внимание и вызывая восхищение. Князь делал замысловатые па, звенел на весь зал шпорами, подкидывал платок и, встав на колено, ловил его. Давно привыкнув к легким победам на любовном фронте, он дожил до тридцати одного года и только теперь почувствовал, понял, осознал всем своим существом, что вот эта встреча — это та самая, которую он ждал все свои дни. Это его окрыляло, давало какой-то необыкновенный прилив сил и желание выказать себя перед девушкой с самой лучшей стороны. Князь, сколько себя помнил, всегда ставил перед собою какую-нибудь цель. И всю страсть натуры, все свои силы он отдавал для ее достижения. Вот и теперь, воспылав любовью к юной красавице и имея лишь самые чистые намерения, он решил во чтобы то ни стало добиться ее взаимности.
Ливрейный лакей провозгласил:
— Накрыт ужин! Князь глубоко вздохнул:
— Увы, мне надлежит возвращаться в полк. Но я томлюсь желанием видеть вас вновь и вновь. Научите, как это сделать?
Наталья неопределенно пожала плечами:
— Не знаю, мы почти нигде не бываем.
Они уже приблизились к креслам, в которых сидели Дарья Семеновна, Елизавета и явно перебравший шампанского Андрей. Князь вдруг горячо проговорил:
— Я вас найду. Да-с!
После ужина Скобло-Фомины отправились домой.
Наталья, испытывая чувство, которое наши прабабушки и прадедушки называли «сердечным жаром», не могла уснуть до рассвета. Лишь когда в саду стало светло и защелкали, защебетали птицы, она забылась в трепетных розовых снах.
Ее сердце впервые раскрылось для любви.
Бедная девушка, если бы ты знала, что ждет тебя!
ПРОДЕЛКИ ПЕДАГОГА
После рождественского бала минуло три дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51