По своему тайному плану, Иван должен был крикнуть хозяйке, что уходит и за ним требуется запереть дверь на лестницу.
Варвара Михайловна, раскрыв свою дверь, должна была бы заметить Юргина и, в силу своей пугливости, тут же вновь закрыться изнутри.
К сожалению, все вышло иначе.
Иван громко крикнул:
— Варвара Михайловна, я ухожу. Закройте… Хозяйка повернула ключ в замке, раскрыла свою дверь… и не увидала Юргина, сидевшего на
кровати Ивана. Она вышла в кухню. Убийца моментально вскочил, длинной шершавой ладонью зажал жертве рот и нос, а другой рукой намертво притянул к себе. Юргин душил старую женщину, а та встретилась с глазами Ивана, и взгляд ее был столь жалостлив, что тот не выдержал, разрыдался.
Прошло минут десять. Тело Карепиной стало обмякать и опускаться на пол. Не отнимая рук, Юргин наклонялся вслед за своей жертвой. Еще несколько подушив ее в лежащем положении, он прерывающимся шепотом произнес:
— Дай-ка, Ванька, вон то полотенце! Для верности пасть старухе завяжу. Но вроде бы уже готова, сердце не стучит. Порядок! — Он сдернул с себя кожаные сапоги с галошами («чтоб не стучали!»), обшарил платье убитой, нашел ключи от письменного стола.
На цыпочках прошел через темные комнаты в освещенный кабинет, плотно задвинул занавески. Затем стал открывать ящики стола, рыться в бумагах и старых письмах (среди которых были и послания Ф. М. Достоевского).
— Вот деньги! — радостно прошептал убийца и выгреб ассигнацию! — А вот и двое часов — золотые, а эти аж с каменьями! Не зря руки марал о «мокрухой». Ну, черт, тут целая пачка ценных бумаг. Вот мне счастье привалило. — И подумал: «Хорошо, что Ванька от своей доли отказался».
Он все жадно запихал в карманы портков, засунул за пазуху и начал заметать следы.
— Ванька, помогай! — схватив убитую за руки, Юргин протащил ее через все комнаты, положил возле письменного стола и зачем-то аккуратно поправил задравшуюся юбку. Иван стоял рядом, молча смотрел на происходящее и по его физиономии текли слезы: ему до смерти было жаль хозяйку.
— Ванька, не распускай нюни! На, возьми денег…
— Я тебе сказал: не надо… Я все равно наложу на себя руки.
Юргин промолчал, а сам тайно вздохнул: «Не плохо было бы! Все подумали бы на тебя, деревенщина хренова!». Вслух же он сказал:
— Я ухожу! А ты ночью подожги керосин… Чем черт не шутит, повезет, так не только старухина комната — весь дом с жильцами сгорит! Все концы сразу в воду. Еще керосином облей — вот бидон…
Оглядываясь, Юргин вышел из дома. Путь его был недолгий — в соседний притон к веселым девицам.
Потрясенный Иван остался наедине с покойницей. Он сидел в своей комнатушке, зубы у него стучали словно в лихорадке, он зябко кутался в свою шинель.
Ближе к утру он вошел в комнату убитой, чиркнул спичкой и поджег керосин, разлитый на столе. Бидон, что стоял на кухне и в котором было не менее пяти литров, не тронул. «Хозяйку не пожалел, так жильцов и дом спасу». — подумалось Ивану. Вспыхнул вялый огонь. Потом горящая капля упала на пол. Пламя заплясало вокруг трупа.
С трудом дыша, Иван, чтобы запутать следы; закрыл кабинет изнутри. Сам же, раскрыв окно, вылез наружу. Под окном тянулся широкий карниз. Иван встал на него и прикрыл окно, затем спрыгнул вниз и, как ни в чем не бывало, отправился к своей тайной симпатии Марии Костиной, чтобы сказать: «Пожар!»
ЭПИЛОГ
В марте 1893 года Московский окружной суд приговорил Федора Юргина к каторжным работам без срока, 20 лет каторги получил Иван Архипов. В мае 1901-го Юргина застрелил конвоир — при попытке к бегству. Архипову повезло больше: его взяли работать уборщиком в контору. Верный любви к книгам, он сумел организовать небольшую библиотечку, которой пользовались не только каторжане, но и начальники с семейными.
В конце концов Архипов женился на ссыльной, у которой кончился срок. В 1913 году, полностью отбыв наказание, Архипов уехал со своей супругой в ее деревеньку — это где-то в Вологодской губернии. В момент отъезда с каторжного острова у этой пары было четверо детей, которых Иван нежно любил.
Девица Крюгер получила за помощь полиции денежную премию и вскоре стала платным и удачным осведомителем. Зато карьере Саши Бекмана пришел конец. В разгар его тайной сыскной работы он попался на торговле фальшивыми бриллиантами. По иронии судьбы, его разоблачил сын того, кто выводил Сашу «в люди», — Гусаков-младший.
Эффенбах, вспоминая, как Иван Архипов едва не провел полицию, с восхищением повторял:
— Эх, не прост наш человек, особенно если он жулик!
ГРОБ РАЗВЕРСТЫЙ
СОТРУДНИКАМ ЦЕНТРАЛЬНОГО МУЗЕЯ МВД РОССИИ
Когда эта история стала достоянием гласности, она потрясла людей. Как писали газетные хроникеры, «невозможно поверить, что подобная дикость могла случиться в конце просвещенного XIXвека в самом Петербурге и на глазах всевозможных властей».
ПОРЫВ СТРАСТЕЙ
Богатый московский купец Игнатий Александрович Чугреев был человеком вдовым, положительным и немолодым — ему уже стукнуло 43. Свахи чередой ходили вокруг купца, предлагая невест самых завидных — юных, красивых, из хороших семейств.
Вдовца беспокоила его могучая мужская сила, но дав зарок пять лет не жениться, он уже четыре года продолжал одинокое существование. И в то же время, блюдя нравственную чистоту, брезгал легкомысленными знакомствами с разного рода игривыми гризетками.
Но, видать, и впрямь, грех сладок, а человек падок. По торговым делам вскоре после Крещения 1881 года Чугреев прибыл в Петербург. Тут как раз приключился праздник у купца Чистова по случаю его 40-летия. Будучи с юбиляром дружен, Чугреев отправился за подарком в ювелирный магазин Ивана Гуняева, что в доме восемь по Соляному проезду. Тут он облюбовал роскошный письменный прибор с двумя нимфами и искусно изготовленный из серебра.
Он оплатил покупку и готов был покинуть магазин, как вдруг к нему обратилась прелестная особа лет восемнадцати, одетая в хорошо сшитую ротонду на беличьем меху. Чуть смущаясь, она спросила:
— Приказчик уверяет, что эти изумрудные сережки мне к лицу. Так ли это?
Барышня правильно выговаривала слова, но Чугреев все же уловил акцент и подумал: «Мамзель хоть и чужестранка, а весьма смазлива, даже аппетитна!»
— К такому личику все хорошо, а сережки эти — особенно! — галантно ответил купец.
— Спасибо! — весело улыбнулась барышня. И повернулась к приказчику: — Господин советует, я заеду к вам на днях, выкуплю их, у меня с собой нет такой суммы.
Чугреев вдруг почувствовал какого-то особого рода любовное вдохновение. Неожиданно для самого себя он воскликнул:
— Ну это вовсе и не сумма, а всего лишь двести рублей! Коли эта безделка вам, сударыня, нравится, я сейчас же оплачу ее. Вот, приказчик, возьми, — и он положил на прилавок деньги. — Берите, барышня, не сомневайтесь.
— Мне стыдно, право! — заалела девица. — Тогда завезите меня домой, я вам верну долг.
Купца словно закрутила, завертела страсть.
Натура, давно сдерживавшаяся усилиями воли, взяла свое. Он уговорил слегка упиравшуюся девицу поехать в ресторан. Там, обычно не предававшийся разгулу, Чугреев веселился от души. Девица уже успела поцеловать в губы Чугреева и звонко выкрикивала:
— Я тюкер ом шампань!
Купец интересовался:
— Это вы о чем?
— Разве ты не знаешь шведского языка? Я шведка! Родилась в прелестном городе Вестервике. Это на балтийском побережье. Зовут меня Моника. И сказала тебе, Игаатушка, вот что: «Я люблю шампанское!»
— Это сколько прикажете. Эй, человек! Неси сюда полдюжины шампанского — французского, самого дорогого! Живо!
— Игнатушка, это очень много — полдюжины. Мы столько не выпьем.
— Возьмем с собой. Или, ха-ха, лошадь мою напоим! Вы поедете со мной в гостиницу?
Глаза девицы лукаво глядели на купца:
— С таким бравым человеком я готова на все. Я тебя люблю Игнатушка! А ты меня?
Чугреев краснел, что-то мямлил. Наконец он полюбопытствовал: почему Моника так хорошо говорит по-русски?
— Так я все детство провела в Вязьме. Жила с теткой. Она была горничной у богатого купца. Я даже три класса гимназии там окончила. За мою учебу купец платил. Дома у меня еще четыре сестры. Весной они приедут в Петербург. Здесь жизнь легкая и… как это… с роскошеством.
Стол ломился от яств и бутылок с разноцветными наклейками. Тосты провозглашались один за другим. И все чаще звучало:
— За нашу любовь!
Под утро Моника в страстном порыве обняла купца, жарко дыхнула ему в лицо:
— Прости, Игнатушка! Мне стыдно ехать в гостиницу. Что обо мне подумают? Ведь я честная девушка. Я приглашаю тебя к себе в гости.
Чугреев послал лакея в кучерскую комнату с приказом:
— Скажи моему Митрофану, что выезжаем!…Пара шустро летела по заснеженной дороге.
Снег искрился в волшебном свете полной луны. Пристяжная метала копытами снежные комья. И казалось Чугрееву, что спешит он к своему долгожданному счастью. А легкую победу над девицей объяснял искренней всепожирающей страстью, которая, как верил он, вспыхнула в девичьем сердце.
ЗАВТРАК ПО-ШВЕДСКИ
Ночь эту Чугреев провел в угловом доме на Английской набережной. В окно виднелся лед Екатерининского канала, припорошенный снегом и с темными полыньями, в которых бабы полощут белье.
Моника казалась ему небесным созданьем, посланным на землю как воплощение необычной красоты и женской прелести. Впрочем, когда мужчина подойдет к полувековому своему рубежу, то любая юница кажется ему писаной красавицей. Прижимая к себе чудное девичье тело, купец нежно и серьезно говорил:
— Всю свою жизнь я втайне жаждал этой встречи, я только и жил надеждой на нее. Своей покойной жене я был предан, никогда не изменял ей, но и никогда не испытывал особой страсти. Как теперь буду жить без тебя, Моника? Девица игриво отвечала:
— Сегодня вечером уедешь в Москву и навсегда забудешь бедную Монику. А я всегда буду любить тебя, всегда буду скучать.
Туманное морозное солнце заглянуло в спальню. Девица спросила:
— Я тебе приготовлю эгрера медшинка?
— Что это?
— Это то, что шведы едят на завтрак — яичница с ветчиной.
— Охотно!
После завтрака Чугреев в последний раз крепко поцеловал губы Моники. Он пообещал:
— Постараюсь почаще бывать в Питере. А это возьми, купи себе подарок, — и Чугреев протянул пятьсот рублей.
— Какой ты, Игнатушка, щедрый! Я уже успела привыкнуть к тебе, буду скучать и хранить верность.
КАВЕРЗЫ
Что касается обещания хранить верность, то Моника тут несколько преувеличила. И вообще, она вовсе не была столь простодушной и невинной, какой хотела казаться. Уже четыре года — с 16-летнего возраста, эта девица занималась проституцией. При этом, как позже отметят в полицейском протоколе, «имела исключительно богатых клиентов, не подозревавших о ее профессии».
С этой же целью вот-вот должны были прибыть в Петербург и ее четыре сестры, надеявшиеся найти в России и богатых клиентов, и позже — простофиль-женихов.
Моника, будучи весьма неглупой, уже начинала сильно тяготиться своим порочным образом жизни. Больше всего удручало ее то, что значительную часть денег приходилось отдавать на сторону: за квартиру, за пышные наряды, полицейским на взятки. Два раза она успела переболеть дурной болезнью.
Купец из Москвы весьма устраивал Монику как будущий муж. Он показался ей чуть глуповатым, весьма щедрым, неопытным в любовных делах. Боясь разоблачения, она с радостью покинула бы Питер.
И кажется, к тому шло. Бросив в старой столице большие дела, Чугреев па Пасху и Троицу приезжал к Монике, привозил богатые подарки, уверял:
— Я так скучаю, Манька, по тебе! В следующем апреле конец моему зароку, под венец тебя поставлю. Твои шведские родители согласны будут? Но из немецкой веры тебе следует перейти в нашу, православную.
Чугреев успел переделать заграничное имя Моники на российский лад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Варвара Михайловна, раскрыв свою дверь, должна была бы заметить Юргина и, в силу своей пугливости, тут же вновь закрыться изнутри.
К сожалению, все вышло иначе.
Иван громко крикнул:
— Варвара Михайловна, я ухожу. Закройте… Хозяйка повернула ключ в замке, раскрыла свою дверь… и не увидала Юргина, сидевшего на
кровати Ивана. Она вышла в кухню. Убийца моментально вскочил, длинной шершавой ладонью зажал жертве рот и нос, а другой рукой намертво притянул к себе. Юргин душил старую женщину, а та встретилась с глазами Ивана, и взгляд ее был столь жалостлив, что тот не выдержал, разрыдался.
Прошло минут десять. Тело Карепиной стало обмякать и опускаться на пол. Не отнимая рук, Юргин наклонялся вслед за своей жертвой. Еще несколько подушив ее в лежащем положении, он прерывающимся шепотом произнес:
— Дай-ка, Ванька, вон то полотенце! Для верности пасть старухе завяжу. Но вроде бы уже готова, сердце не стучит. Порядок! — Он сдернул с себя кожаные сапоги с галошами («чтоб не стучали!»), обшарил платье убитой, нашел ключи от письменного стола.
На цыпочках прошел через темные комнаты в освещенный кабинет, плотно задвинул занавески. Затем стал открывать ящики стола, рыться в бумагах и старых письмах (среди которых были и послания Ф. М. Достоевского).
— Вот деньги! — радостно прошептал убийца и выгреб ассигнацию! — А вот и двое часов — золотые, а эти аж с каменьями! Не зря руки марал о «мокрухой». Ну, черт, тут целая пачка ценных бумаг. Вот мне счастье привалило. — И подумал: «Хорошо, что Ванька от своей доли отказался».
Он все жадно запихал в карманы портков, засунул за пазуху и начал заметать следы.
— Ванька, помогай! — схватив убитую за руки, Юргин протащил ее через все комнаты, положил возле письменного стола и зачем-то аккуратно поправил задравшуюся юбку. Иван стоял рядом, молча смотрел на происходящее и по его физиономии текли слезы: ему до смерти было жаль хозяйку.
— Ванька, не распускай нюни! На, возьми денег…
— Я тебе сказал: не надо… Я все равно наложу на себя руки.
Юргин промолчал, а сам тайно вздохнул: «Не плохо было бы! Все подумали бы на тебя, деревенщина хренова!». Вслух же он сказал:
— Я ухожу! А ты ночью подожги керосин… Чем черт не шутит, повезет, так не только старухина комната — весь дом с жильцами сгорит! Все концы сразу в воду. Еще керосином облей — вот бидон…
Оглядываясь, Юргин вышел из дома. Путь его был недолгий — в соседний притон к веселым девицам.
Потрясенный Иван остался наедине с покойницей. Он сидел в своей комнатушке, зубы у него стучали словно в лихорадке, он зябко кутался в свою шинель.
Ближе к утру он вошел в комнату убитой, чиркнул спичкой и поджег керосин, разлитый на столе. Бидон, что стоял на кухне и в котором было не менее пяти литров, не тронул. «Хозяйку не пожалел, так жильцов и дом спасу». — подумалось Ивану. Вспыхнул вялый огонь. Потом горящая капля упала на пол. Пламя заплясало вокруг трупа.
С трудом дыша, Иван, чтобы запутать следы; закрыл кабинет изнутри. Сам же, раскрыв окно, вылез наружу. Под окном тянулся широкий карниз. Иван встал на него и прикрыл окно, затем спрыгнул вниз и, как ни в чем не бывало, отправился к своей тайной симпатии Марии Костиной, чтобы сказать: «Пожар!»
ЭПИЛОГ
В марте 1893 года Московский окружной суд приговорил Федора Юргина к каторжным работам без срока, 20 лет каторги получил Иван Архипов. В мае 1901-го Юргина застрелил конвоир — при попытке к бегству. Архипову повезло больше: его взяли работать уборщиком в контору. Верный любви к книгам, он сумел организовать небольшую библиотечку, которой пользовались не только каторжане, но и начальники с семейными.
В конце концов Архипов женился на ссыльной, у которой кончился срок. В 1913 году, полностью отбыв наказание, Архипов уехал со своей супругой в ее деревеньку — это где-то в Вологодской губернии. В момент отъезда с каторжного острова у этой пары было четверо детей, которых Иван нежно любил.
Девица Крюгер получила за помощь полиции денежную премию и вскоре стала платным и удачным осведомителем. Зато карьере Саши Бекмана пришел конец. В разгар его тайной сыскной работы он попался на торговле фальшивыми бриллиантами. По иронии судьбы, его разоблачил сын того, кто выводил Сашу «в люди», — Гусаков-младший.
Эффенбах, вспоминая, как Иван Архипов едва не провел полицию, с восхищением повторял:
— Эх, не прост наш человек, особенно если он жулик!
ГРОБ РАЗВЕРСТЫЙ
СОТРУДНИКАМ ЦЕНТРАЛЬНОГО МУЗЕЯ МВД РОССИИ
Когда эта история стала достоянием гласности, она потрясла людей. Как писали газетные хроникеры, «невозможно поверить, что подобная дикость могла случиться в конце просвещенного XIXвека в самом Петербурге и на глазах всевозможных властей».
ПОРЫВ СТРАСТЕЙ
Богатый московский купец Игнатий Александрович Чугреев был человеком вдовым, положительным и немолодым — ему уже стукнуло 43. Свахи чередой ходили вокруг купца, предлагая невест самых завидных — юных, красивых, из хороших семейств.
Вдовца беспокоила его могучая мужская сила, но дав зарок пять лет не жениться, он уже четыре года продолжал одинокое существование. И в то же время, блюдя нравственную чистоту, брезгал легкомысленными знакомствами с разного рода игривыми гризетками.
Но, видать, и впрямь, грех сладок, а человек падок. По торговым делам вскоре после Крещения 1881 года Чугреев прибыл в Петербург. Тут как раз приключился праздник у купца Чистова по случаю его 40-летия. Будучи с юбиляром дружен, Чугреев отправился за подарком в ювелирный магазин Ивана Гуняева, что в доме восемь по Соляному проезду. Тут он облюбовал роскошный письменный прибор с двумя нимфами и искусно изготовленный из серебра.
Он оплатил покупку и готов был покинуть магазин, как вдруг к нему обратилась прелестная особа лет восемнадцати, одетая в хорошо сшитую ротонду на беличьем меху. Чуть смущаясь, она спросила:
— Приказчик уверяет, что эти изумрудные сережки мне к лицу. Так ли это?
Барышня правильно выговаривала слова, но Чугреев все же уловил акцент и подумал: «Мамзель хоть и чужестранка, а весьма смазлива, даже аппетитна!»
— К такому личику все хорошо, а сережки эти — особенно! — галантно ответил купец.
— Спасибо! — весело улыбнулась барышня. И повернулась к приказчику: — Господин советует, я заеду к вам на днях, выкуплю их, у меня с собой нет такой суммы.
Чугреев вдруг почувствовал какого-то особого рода любовное вдохновение. Неожиданно для самого себя он воскликнул:
— Ну это вовсе и не сумма, а всего лишь двести рублей! Коли эта безделка вам, сударыня, нравится, я сейчас же оплачу ее. Вот, приказчик, возьми, — и он положил на прилавок деньги. — Берите, барышня, не сомневайтесь.
— Мне стыдно, право! — заалела девица. — Тогда завезите меня домой, я вам верну долг.
Купца словно закрутила, завертела страсть.
Натура, давно сдерживавшаяся усилиями воли, взяла свое. Он уговорил слегка упиравшуюся девицу поехать в ресторан. Там, обычно не предававшийся разгулу, Чугреев веселился от души. Девица уже успела поцеловать в губы Чугреева и звонко выкрикивала:
— Я тюкер ом шампань!
Купец интересовался:
— Это вы о чем?
— Разве ты не знаешь шведского языка? Я шведка! Родилась в прелестном городе Вестервике. Это на балтийском побережье. Зовут меня Моника. И сказала тебе, Игаатушка, вот что: «Я люблю шампанское!»
— Это сколько прикажете. Эй, человек! Неси сюда полдюжины шампанского — французского, самого дорогого! Живо!
— Игнатушка, это очень много — полдюжины. Мы столько не выпьем.
— Возьмем с собой. Или, ха-ха, лошадь мою напоим! Вы поедете со мной в гостиницу?
Глаза девицы лукаво глядели на купца:
— С таким бравым человеком я готова на все. Я тебя люблю Игнатушка! А ты меня?
Чугреев краснел, что-то мямлил. Наконец он полюбопытствовал: почему Моника так хорошо говорит по-русски?
— Так я все детство провела в Вязьме. Жила с теткой. Она была горничной у богатого купца. Я даже три класса гимназии там окончила. За мою учебу купец платил. Дома у меня еще четыре сестры. Весной они приедут в Петербург. Здесь жизнь легкая и… как это… с роскошеством.
Стол ломился от яств и бутылок с разноцветными наклейками. Тосты провозглашались один за другим. И все чаще звучало:
— За нашу любовь!
Под утро Моника в страстном порыве обняла купца, жарко дыхнула ему в лицо:
— Прости, Игнатушка! Мне стыдно ехать в гостиницу. Что обо мне подумают? Ведь я честная девушка. Я приглашаю тебя к себе в гости.
Чугреев послал лакея в кучерскую комнату с приказом:
— Скажи моему Митрофану, что выезжаем!…Пара шустро летела по заснеженной дороге.
Снег искрился в волшебном свете полной луны. Пристяжная метала копытами снежные комья. И казалось Чугрееву, что спешит он к своему долгожданному счастью. А легкую победу над девицей объяснял искренней всепожирающей страстью, которая, как верил он, вспыхнула в девичьем сердце.
ЗАВТРАК ПО-ШВЕДСКИ
Ночь эту Чугреев провел в угловом доме на Английской набережной. В окно виднелся лед Екатерининского канала, припорошенный снегом и с темными полыньями, в которых бабы полощут белье.
Моника казалась ему небесным созданьем, посланным на землю как воплощение необычной красоты и женской прелести. Впрочем, когда мужчина подойдет к полувековому своему рубежу, то любая юница кажется ему писаной красавицей. Прижимая к себе чудное девичье тело, купец нежно и серьезно говорил:
— Всю свою жизнь я втайне жаждал этой встречи, я только и жил надеждой на нее. Своей покойной жене я был предан, никогда не изменял ей, но и никогда не испытывал особой страсти. Как теперь буду жить без тебя, Моника? Девица игриво отвечала:
— Сегодня вечером уедешь в Москву и навсегда забудешь бедную Монику. А я всегда буду любить тебя, всегда буду скучать.
Туманное морозное солнце заглянуло в спальню. Девица спросила:
— Я тебе приготовлю эгрера медшинка?
— Что это?
— Это то, что шведы едят на завтрак — яичница с ветчиной.
— Охотно!
После завтрака Чугреев в последний раз крепко поцеловал губы Моники. Он пообещал:
— Постараюсь почаще бывать в Питере. А это возьми, купи себе подарок, — и Чугреев протянул пятьсот рублей.
— Какой ты, Игнатушка, щедрый! Я уже успела привыкнуть к тебе, буду скучать и хранить верность.
КАВЕРЗЫ
Что касается обещания хранить верность, то Моника тут несколько преувеличила. И вообще, она вовсе не была столь простодушной и невинной, какой хотела казаться. Уже четыре года — с 16-летнего возраста, эта девица занималась проституцией. При этом, как позже отметят в полицейском протоколе, «имела исключительно богатых клиентов, не подозревавших о ее профессии».
С этой же целью вот-вот должны были прибыть в Петербург и ее четыре сестры, надеявшиеся найти в России и богатых клиентов, и позже — простофиль-женихов.
Моника, будучи весьма неглупой, уже начинала сильно тяготиться своим порочным образом жизни. Больше всего удручало ее то, что значительную часть денег приходилось отдавать на сторону: за квартиру, за пышные наряды, полицейским на взятки. Два раза она успела переболеть дурной болезнью.
Купец из Москвы весьма устраивал Монику как будущий муж. Он показался ей чуть глуповатым, весьма щедрым, неопытным в любовных делах. Боясь разоблачения, она с радостью покинула бы Питер.
И кажется, к тому шло. Бросив в старой столице большие дела, Чугреев па Пасху и Троицу приезжал к Монике, привозил богатые подарки, уверял:
— Я так скучаю, Манька, по тебе! В следующем апреле конец моему зароку, под венец тебя поставлю. Твои шведские родители согласны будут? Но из немецкой веры тебе следует перейти в нашу, православную.
Чугреев успел переделать заграничное имя Моники на российский лад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51