Так что не тревожься об этом.
— Да, Ши-фу. Значит, речной десант… А если Андрей узнает? Он русский. Он встанет против нас, если поймет, в чем дело.
— Ему будет не до того — это я тебе гарантирую. Езжай, мальчик, и удачи тебе! — неожиданно мягко сказал господин Ли Ван Вэй, обняв Чена.
Андрей Шинкарев, второй ученик Ли Ван Вэя, в это время валялся на деревянном полу крепостной тюрьмы, уткнувшись лицом в грязную солому. Андрею было худо. Его мучило головокружение и противная слабость. Но его соседу было куда как тяжелее. Этого бедолагу, с вывернутыми руками и спиной, до костей изодранной кнутом, к Шинкареву «подселили» ночью.
Разбудил Шинкарева хрипловатый, приятный голос, который доносился из-за рубленой перегородки:
Ой, на гори та жници жнуть, А по пид горою козаки йдуть…
«По-украински поет?»— попытался угадать Андрей. Голова была ясной, руки и ноги — к счастью, несвязанные! — вновь наполнены силой. Где-то рядом послышался стук подкованных сапог, проскрипела деревянная дверь.
— Подымайсь, неча дрыхнуть! Один уж на дыбе повисел, щас тя вешать будем.
«Затруднительное положение?» Китайское «гуань-тоу»? Не успев ничего подумать, Андрей резко развернул корпус, выстрелив ступней прямо в бородатое лицо. «Фиолетовый колокольчик» сработал — получив удар пяткой в челюсть и треснувшись башкой о стену, казак бесчувственно сполз на пол. Через две минуты он уже голым валялся на соломе, руки-ноги связаны разодранными китайскими штанами, а рот забит кляпом из старой рубахи. Переодевшись в казацкое, Андрей на секунду склонился над изувеченным пыткой Жиганом. Одной рукой взяться за затылок, другой за щеку и челюсть — и резко крутнуть в сторону. Секундное дело, а свидетеля не будет. Ладно, хрен с ним. Пусть живет. Тем более «запрет на убийство».
Через минуту к двери «съезжей избы», в дальнем конце которой и были устроены «клети», подошел среднего роста, широкоплечий казак, одетый в длинноватый для него военный кафтан с петлями на груди, кожаные сапоги на толстой подошве и лихо заломленную баранью шапку с малиновым верхом. На кожаной перевязи висела широкая кривая сабля, стучащая оземь при ходьбе. Выйдя на улицу, он увидел нескольких лошадей у коновязи, охраняемой караульным. Придерживая шапку, казак подскочил к лошадям и, крикнув на ходу: «От воеводы с наказом, срочно!»— отвязал высокую серую кобылу.
— То ж Ванькина, — не понял часовой.
— Хоть чья! Дело спешное!
— Слышь, а ты-то кто? Што я Ваньке скажу, коли спросит, кто кобылу увел?
— Ондрюха я, с Енисейского острогу присланный!
«А казачок-то засланный!» Андрей давился от внутреннего хохота, в котором разрядилось скопившееся напряжение. Рысью он выехал в крепостные ворота. И сразу увидел идущего навстречу Мастера — тот тоже заметил его, но никак не подал виду, даже головы не повернул.
Отъехав на сотню шагов, Андрей услышал шум в крепости и вбил в конские бока шпоры. Вихрем промчавшись по Посаду и крикнув на скаку: «От воеводы с наказом, спешно!», вылетел из ворот, проскочил под-городние избы, огороды, поля и скрылся в недалеком сосновом бору.
Через лес вела узкая песчаная дорога, усыпанная сухими иглами, колючие ветки на скаку норовили хлестнуть по лицу. Сосновый бор сменился березняком, идущим вверх по склону длинной Афонтовой горы. «Дальше куда? В Гремячий лог надо, можно там отсидеться».
Окрестности города Андрей помнил с детства, поэтому, быстро разобравшись с направлением, свел кобылу в узкий и высокий овраг, желтоватые глинистые стенки которого густо заросли черемухой, боярышником, малиной.
На дне оврага журчал ручеек. Разнузданная кобыла со спутанными передними ногами сразу опустила голову к сочной траве, растущей у мелкого прозрачного ручья, который струился в косицах чистого промытого песка. Отойдя от лошади шагов на десять, Андрей лег на землю, подсунув под голову шапку и придвинув поближе саблю. Унимая дрожь в руках, он бездумно уставил глаза в пятнышки небесной голубизны, которые расплывчато светились в густой мелкой листве, пронизанной узкими золотистыми лучами. План у него был только один — не попадаться до ночи, а там будет видно.
Пройдя в переднюю горницу «приказной избы», господин Ли Ван Вэй увидел воеводу Карамышева, погруженного в чтение каких-то бумаг.
— Разрешите? — легонько стукнув в косяк, вежливо осведомился китаец.
— А, это ты… Ну, с чем пожаловал? А я вот листы сыскные читаю и оченно мне любопытно. Мужик-то, который рушницы покупал и в воду от нас ушел, тож вроде тя был, узкоглазай. А?
— Он пойман?
— Поймам, куды денетца.
— А что второй?
— Да вот послал за им, счас послухам. Да где ж он, давно послал-то. Эй, кто там, в горнице — подь в съезжую, да веди придурка энтова!
В передней загремели кованые сапоги, грохнула наружная дверь.
— Ну, што скажешь? — Никита Иваныч грузно развернулся к китайцу.
— Все это интересно, достопочтимый воевода. Но у меня для вас более важные вести.
— Да ну тя? И каки ж таки вести?
Видно было, что воевода все еще не верил китайцу и лишь искал повода поймать того на лжи.
— Один из качинских родов отходит в степь, в подчинение кыргызам.
— Слыхали уж. И што за род?
— Это род, стоящий в устье Калтата. Не берусь вам советовать, но у нас в Китае уже шел бы отряд для примерного наказания бунтовщиков.
— Из Москвы царь Ляксей наказы шлет — не забижать кыштымей, лаской их брать. Не забижать, глянь-ко! Цацкаться с имя, дак и вовсе на шею сядут.
В передней горнице хлопнула дверь, в комнату ворвался казак, посланный привести Андрея.
— Ну?! — воевода грозно навис над столом.
— Сбег, сука!!! Ваньку раздел, повязал и сбег! И кобылу ево с коновязи свел.
— Ваньку под кнут! Кто при коновязи стоял, под кнут! Наряд в догон собрать, живо! Старшой ты! Не возьмешь, сам кнута испробуешь. Да, вот ишшо што — ежли он в лес ушел, то в Гремячем логу хоронится, не иначе. Так ли, нет — все одно туды гляньте. Понял? Ну, давай!
— Вот олухи, прости Господи! — снова сказал он китайцу. — Кыргызской сабли давно не пробовали, привыкли, понимать, на остроге пузо греть.
На дворе поднялся шум, снова хлопнула дверь, вбежал казак, отряженный в погоню за Андреем.
— Ну, чево ишшо?! — прорычал воевода.
— Ой, бяда! Качинцы наших на струге постреляли, двое токо приплавились и те пораненные.
Воевода грузно сел на баранью шкуру, хватая воздух широко открытым ртом.
— Йе-мать! Не врал ты, узкоглазай… — продышавшись, бросил он Мастеру, не заметив, каким черным огнем полыхнули на «узкоглазого» прищуренные китайские глаза.
— Так, — последовал приказ казаку, — погонь завернуть! Хрен с им, ишшо достанем. Подь в первую сотню, она от нарядов свободная — пушшай собираются. Насмелели кыштымя, дак поучим маненечко. Сотника ко мне! И коня — потом на Анисей поеду, на пораненных глянуть.
Загремев сапогами, казак рысью скрылся в сенях, китаец по-прежнему сидел на месте.
— Иди, мил человек, не до тя мне, — исподлобья глянув на него, нелюбезно произнес воевода Карамы-шев.
— Боюсь, это было бы преждевременно, — вежливо, но с достоинством ответил господин Ли Ван Вэй.
— Ты што ж думаешь, мы при те говорить будем, куды казачков пушшать?
— Это не мне решать, достопочтимый воевода. Но это еще не все новости, которые я должен вам передать…
Тут хлопнула дверь, и к косяку привалился средних лет казак. У него было скуластое лицо, сильно загорелое, немного веснушчатое, выгоревшая, пшеничного цвета борода с такими же усами.
— Звал, Никита Иваныч? Куды сотню собирать?
— Куды, куды… на кудыкину гору! Садись вон на лавку, чево стоять-то, — затем оборачивается к китайцу:
— Ну, говори, што там ишшо.
— Будет удобнее, если я нарисую. Не найдется ли у вас листа бумаги и чего-нибудь, чем писать?
— Сам и возьми — вон, на столе у подьячего. Двигай, сотник, ближе, о деле толковать будем.
Мастер тем временем взял широкий лист плотной бумаги, обмакнул в чернила гусиное перо и начал рисовать.
— Вот Енисей, — показал китаец, проведя на желтоватой бумаге ровную черную линию. — Вот речка Бирюса, а вот здесь стоит… как это по-русски… в общем, маленькое поселение для христиан старой веры. А вот это… — И он обвел кружок на берегу Бирюсы, в том самом месте, где раскольники строили свои лодки. Воевода и сотник придвинулись ближе, внимательно разглядывая рисунок.
— И сюды казачков пошлем, — подумав, решил воевода.
Проснулся Андрей от легкого треска — ветка хрустнула под чьей-то ногой. Лошадь, подняв голову, насторожила уши. Подтянув саблю, Андрей осторожно выглянул из-за кустов. Вверх по оврагу, вдоль ручья пробирался высокий сутуловатый мужик с прямыми и светлыми, словно выбеленными, волосами, стриженными в кружок. Выйдя к лошади, он осторожно огляделся, затем позвал негромко:
— Ондрюха! Не боись, я от китайца твово посланный. Выходи!
— Здорово, Дмитрий! — поприветствовал его Андрей, спрыгнув к ручейку.
— Ну-у-у, — оглядел его Митрей, — оре-е-ел! Полну казацку справу отхватил!
— Что китаец говорит?
— К ему велел поспешать. Вот те порты с рубахой, одевай — покрасовался в казацком, и будет. Не знам токо, где он ждет тя, сам ишшы.
Глянув на присланную одежду, Андрей снова связал ее в узел и отдал Дмитрию.
— Неси назад или спрячь куда-нибудь.
— А ты што ж, так в казацком и пойдешь?
— Не пойду, а поеду.
— Совсем ума решился? Ишшут тя и в городу, и окрест.
— Да плевать!
Андрей не хотел больше рядиться в рванье. Ему нравилась казацкая одежда, нравилась сабля и лошадь. Впервые мелькнуло какое-то чувство причастности к миру настоящих, прирожденных воинов, и он хотел как можно дольше сохранить это ощущение. А может быть, действовать дальше, руководствуясь именно им — самоощущением воина. Тогда и думать не надо будет, сабля и конь сами подскажут, что делать. «Но ведь не мое это, с чужого плеча. Ладно, будем считать за трофеи».
— Да мне-т што, езжай, коли дурак! — Митрей сплюнул и, захватив узел, стал выбираться по склону оврага.
Распутав и взнуздав лошадь, Андрей вывел ее наверх и рысью направился в город, не дожидаясь темноты. Он был полностью уверен в себе: в военном кафтане, на казачьей лошади, он словно вошел в резонанс с воинственными вибрациями этого времени. Вырвавшись из тюрьмы и вооружившись, может быть, он прошел «гуань-тоу», — экзамен, ведущий в мир воинов.
Ничего и никого он больше не боялся. Может, это и был «Огоны»?
Глава сороковая
Подняв частокол пик, со знаменем на правом фланге, первая сотня выстроилась на крепостном дворе «конно, людно и оружно». Квадратное знамя пробито пулями, обгорело с краю — не раз побывало в битвах. С потемневшего полотнища смотрел огромными глазами вышитый Спас. Сытые кони переступали копытами, потряхивали сбруей, украшенной серебряными бляхами, бордовыми нагрудными кистями, красными и синими лентами, вплетенными в длинные гривы. Подбоченясь, заломив бараньи шапки, сидели в седлах казаки — среди русых бород и рыжих чубов мелькали высокие скулы, узкие глаза и жесткие черные волосы — то всходило новое, сибирское потомство, наработанное в постелях с раскосыми улусными бабами.
На высоком крыльце приказной избы стоял воевода Карамышев — высокий, грузный. Тяжелые ладони плотно лежали на потемневших листвяжных перилах.
— Ну, казачки, знаете уж, што наших в струге постреляли? Кто не знает, сходите на Анисей, гляньте! — помолчал, потом спросил, будто спокойно:
— Што, и дале спушшать будем? — и грозно:
— Будем, дак скоро всех вас за чубы поташшат!
Гул прошел по сотне — глубинный, нутряной, медленно и страшно разгораясь в крови. А воевода все добавлял:
— Каргызня-то, хамло степное, — вон она, за горой ходит. Ослабь токо казацку жилу, враз головы на кольях подымут. А кыштымя тут первые потатчики. Аль не так? Забыли, видать, про казацки сабли — забыли, дак напомним!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Да, Ши-фу. Значит, речной десант… А если Андрей узнает? Он русский. Он встанет против нас, если поймет, в чем дело.
— Ему будет не до того — это я тебе гарантирую. Езжай, мальчик, и удачи тебе! — неожиданно мягко сказал господин Ли Ван Вэй, обняв Чена.
Андрей Шинкарев, второй ученик Ли Ван Вэя, в это время валялся на деревянном полу крепостной тюрьмы, уткнувшись лицом в грязную солому. Андрею было худо. Его мучило головокружение и противная слабость. Но его соседу было куда как тяжелее. Этого бедолагу, с вывернутыми руками и спиной, до костей изодранной кнутом, к Шинкареву «подселили» ночью.
Разбудил Шинкарева хрипловатый, приятный голос, который доносился из-за рубленой перегородки:
Ой, на гори та жници жнуть, А по пид горою козаки йдуть…
«По-украински поет?»— попытался угадать Андрей. Голова была ясной, руки и ноги — к счастью, несвязанные! — вновь наполнены силой. Где-то рядом послышался стук подкованных сапог, проскрипела деревянная дверь.
— Подымайсь, неча дрыхнуть! Один уж на дыбе повисел, щас тя вешать будем.
«Затруднительное положение?» Китайское «гуань-тоу»? Не успев ничего подумать, Андрей резко развернул корпус, выстрелив ступней прямо в бородатое лицо. «Фиолетовый колокольчик» сработал — получив удар пяткой в челюсть и треснувшись башкой о стену, казак бесчувственно сполз на пол. Через две минуты он уже голым валялся на соломе, руки-ноги связаны разодранными китайскими штанами, а рот забит кляпом из старой рубахи. Переодевшись в казацкое, Андрей на секунду склонился над изувеченным пыткой Жиганом. Одной рукой взяться за затылок, другой за щеку и челюсть — и резко крутнуть в сторону. Секундное дело, а свидетеля не будет. Ладно, хрен с ним. Пусть живет. Тем более «запрет на убийство».
Через минуту к двери «съезжей избы», в дальнем конце которой и были устроены «клети», подошел среднего роста, широкоплечий казак, одетый в длинноватый для него военный кафтан с петлями на груди, кожаные сапоги на толстой подошве и лихо заломленную баранью шапку с малиновым верхом. На кожаной перевязи висела широкая кривая сабля, стучащая оземь при ходьбе. Выйдя на улицу, он увидел нескольких лошадей у коновязи, охраняемой караульным. Придерживая шапку, казак подскочил к лошадям и, крикнув на ходу: «От воеводы с наказом, срочно!»— отвязал высокую серую кобылу.
— То ж Ванькина, — не понял часовой.
— Хоть чья! Дело спешное!
— Слышь, а ты-то кто? Што я Ваньке скажу, коли спросит, кто кобылу увел?
— Ондрюха я, с Енисейского острогу присланный!
«А казачок-то засланный!» Андрей давился от внутреннего хохота, в котором разрядилось скопившееся напряжение. Рысью он выехал в крепостные ворота. И сразу увидел идущего навстречу Мастера — тот тоже заметил его, но никак не подал виду, даже головы не повернул.
Отъехав на сотню шагов, Андрей услышал шум в крепости и вбил в конские бока шпоры. Вихрем промчавшись по Посаду и крикнув на скаку: «От воеводы с наказом, спешно!», вылетел из ворот, проскочил под-городние избы, огороды, поля и скрылся в недалеком сосновом бору.
Через лес вела узкая песчаная дорога, усыпанная сухими иглами, колючие ветки на скаку норовили хлестнуть по лицу. Сосновый бор сменился березняком, идущим вверх по склону длинной Афонтовой горы. «Дальше куда? В Гремячий лог надо, можно там отсидеться».
Окрестности города Андрей помнил с детства, поэтому, быстро разобравшись с направлением, свел кобылу в узкий и высокий овраг, желтоватые глинистые стенки которого густо заросли черемухой, боярышником, малиной.
На дне оврага журчал ручеек. Разнузданная кобыла со спутанными передними ногами сразу опустила голову к сочной траве, растущей у мелкого прозрачного ручья, который струился в косицах чистого промытого песка. Отойдя от лошади шагов на десять, Андрей лег на землю, подсунув под голову шапку и придвинув поближе саблю. Унимая дрожь в руках, он бездумно уставил глаза в пятнышки небесной голубизны, которые расплывчато светились в густой мелкой листве, пронизанной узкими золотистыми лучами. План у него был только один — не попадаться до ночи, а там будет видно.
Пройдя в переднюю горницу «приказной избы», господин Ли Ван Вэй увидел воеводу Карамышева, погруженного в чтение каких-то бумаг.
— Разрешите? — легонько стукнув в косяк, вежливо осведомился китаец.
— А, это ты… Ну, с чем пожаловал? А я вот листы сыскные читаю и оченно мне любопытно. Мужик-то, который рушницы покупал и в воду от нас ушел, тож вроде тя был, узкоглазай. А?
— Он пойман?
— Поймам, куды денетца.
— А что второй?
— Да вот послал за им, счас послухам. Да где ж он, давно послал-то. Эй, кто там, в горнице — подь в съезжую, да веди придурка энтова!
В передней загремели кованые сапоги, грохнула наружная дверь.
— Ну, што скажешь? — Никита Иваныч грузно развернулся к китайцу.
— Все это интересно, достопочтимый воевода. Но у меня для вас более важные вести.
— Да ну тя? И каки ж таки вести?
Видно было, что воевода все еще не верил китайцу и лишь искал повода поймать того на лжи.
— Один из качинских родов отходит в степь, в подчинение кыргызам.
— Слыхали уж. И што за род?
— Это род, стоящий в устье Калтата. Не берусь вам советовать, но у нас в Китае уже шел бы отряд для примерного наказания бунтовщиков.
— Из Москвы царь Ляксей наказы шлет — не забижать кыштымей, лаской их брать. Не забижать, глянь-ко! Цацкаться с имя, дак и вовсе на шею сядут.
В передней горнице хлопнула дверь, в комнату ворвался казак, посланный привести Андрея.
— Ну?! — воевода грозно навис над столом.
— Сбег, сука!!! Ваньку раздел, повязал и сбег! И кобылу ево с коновязи свел.
— Ваньку под кнут! Кто при коновязи стоял, под кнут! Наряд в догон собрать, живо! Старшой ты! Не возьмешь, сам кнута испробуешь. Да, вот ишшо што — ежли он в лес ушел, то в Гремячем логу хоронится, не иначе. Так ли, нет — все одно туды гляньте. Понял? Ну, давай!
— Вот олухи, прости Господи! — снова сказал он китайцу. — Кыргызской сабли давно не пробовали, привыкли, понимать, на остроге пузо греть.
На дворе поднялся шум, снова хлопнула дверь, вбежал казак, отряженный в погоню за Андреем.
— Ну, чево ишшо?! — прорычал воевода.
— Ой, бяда! Качинцы наших на струге постреляли, двое токо приплавились и те пораненные.
Воевода грузно сел на баранью шкуру, хватая воздух широко открытым ртом.
— Йе-мать! Не врал ты, узкоглазай… — продышавшись, бросил он Мастеру, не заметив, каким черным огнем полыхнули на «узкоглазого» прищуренные китайские глаза.
— Так, — последовал приказ казаку, — погонь завернуть! Хрен с им, ишшо достанем. Подь в первую сотню, она от нарядов свободная — пушшай собираются. Насмелели кыштымя, дак поучим маненечко. Сотника ко мне! И коня — потом на Анисей поеду, на пораненных глянуть.
Загремев сапогами, казак рысью скрылся в сенях, китаец по-прежнему сидел на месте.
— Иди, мил человек, не до тя мне, — исподлобья глянув на него, нелюбезно произнес воевода Карамы-шев.
— Боюсь, это было бы преждевременно, — вежливо, но с достоинством ответил господин Ли Ван Вэй.
— Ты што ж думаешь, мы при те говорить будем, куды казачков пушшать?
— Это не мне решать, достопочтимый воевода. Но это еще не все новости, которые я должен вам передать…
Тут хлопнула дверь, и к косяку привалился средних лет казак. У него было скуластое лицо, сильно загорелое, немного веснушчатое, выгоревшая, пшеничного цвета борода с такими же усами.
— Звал, Никита Иваныч? Куды сотню собирать?
— Куды, куды… на кудыкину гору! Садись вон на лавку, чево стоять-то, — затем оборачивается к китайцу:
— Ну, говори, што там ишшо.
— Будет удобнее, если я нарисую. Не найдется ли у вас листа бумаги и чего-нибудь, чем писать?
— Сам и возьми — вон, на столе у подьячего. Двигай, сотник, ближе, о деле толковать будем.
Мастер тем временем взял широкий лист плотной бумаги, обмакнул в чернила гусиное перо и начал рисовать.
— Вот Енисей, — показал китаец, проведя на желтоватой бумаге ровную черную линию. — Вот речка Бирюса, а вот здесь стоит… как это по-русски… в общем, маленькое поселение для христиан старой веры. А вот это… — И он обвел кружок на берегу Бирюсы, в том самом месте, где раскольники строили свои лодки. Воевода и сотник придвинулись ближе, внимательно разглядывая рисунок.
— И сюды казачков пошлем, — подумав, решил воевода.
Проснулся Андрей от легкого треска — ветка хрустнула под чьей-то ногой. Лошадь, подняв голову, насторожила уши. Подтянув саблю, Андрей осторожно выглянул из-за кустов. Вверх по оврагу, вдоль ручья пробирался высокий сутуловатый мужик с прямыми и светлыми, словно выбеленными, волосами, стриженными в кружок. Выйдя к лошади, он осторожно огляделся, затем позвал негромко:
— Ондрюха! Не боись, я от китайца твово посланный. Выходи!
— Здорово, Дмитрий! — поприветствовал его Андрей, спрыгнув к ручейку.
— Ну-у-у, — оглядел его Митрей, — оре-е-ел! Полну казацку справу отхватил!
— Что китаец говорит?
— К ему велел поспешать. Вот те порты с рубахой, одевай — покрасовался в казацком, и будет. Не знам токо, где он ждет тя, сам ишшы.
Глянув на присланную одежду, Андрей снова связал ее в узел и отдал Дмитрию.
— Неси назад или спрячь куда-нибудь.
— А ты што ж, так в казацком и пойдешь?
— Не пойду, а поеду.
— Совсем ума решился? Ишшут тя и в городу, и окрест.
— Да плевать!
Андрей не хотел больше рядиться в рванье. Ему нравилась казацкая одежда, нравилась сабля и лошадь. Впервые мелькнуло какое-то чувство причастности к миру настоящих, прирожденных воинов, и он хотел как можно дольше сохранить это ощущение. А может быть, действовать дальше, руководствуясь именно им — самоощущением воина. Тогда и думать не надо будет, сабля и конь сами подскажут, что делать. «Но ведь не мое это, с чужого плеча. Ладно, будем считать за трофеи».
— Да мне-т што, езжай, коли дурак! — Митрей сплюнул и, захватив узел, стал выбираться по склону оврага.
Распутав и взнуздав лошадь, Андрей вывел ее наверх и рысью направился в город, не дожидаясь темноты. Он был полностью уверен в себе: в военном кафтане, на казачьей лошади, он словно вошел в резонанс с воинственными вибрациями этого времени. Вырвавшись из тюрьмы и вооружившись, может быть, он прошел «гуань-тоу», — экзамен, ведущий в мир воинов.
Ничего и никого он больше не боялся. Может, это и был «Огоны»?
Глава сороковая
Подняв частокол пик, со знаменем на правом фланге, первая сотня выстроилась на крепостном дворе «конно, людно и оружно». Квадратное знамя пробито пулями, обгорело с краю — не раз побывало в битвах. С потемневшего полотнища смотрел огромными глазами вышитый Спас. Сытые кони переступали копытами, потряхивали сбруей, украшенной серебряными бляхами, бордовыми нагрудными кистями, красными и синими лентами, вплетенными в длинные гривы. Подбоченясь, заломив бараньи шапки, сидели в седлах казаки — среди русых бород и рыжих чубов мелькали высокие скулы, узкие глаза и жесткие черные волосы — то всходило новое, сибирское потомство, наработанное в постелях с раскосыми улусными бабами.
На высоком крыльце приказной избы стоял воевода Карамышев — высокий, грузный. Тяжелые ладони плотно лежали на потемневших листвяжных перилах.
— Ну, казачки, знаете уж, што наших в струге постреляли? Кто не знает, сходите на Анисей, гляньте! — помолчал, потом спросил, будто спокойно:
— Што, и дале спушшать будем? — и грозно:
— Будем, дак скоро всех вас за чубы поташшат!
Гул прошел по сотне — глубинный, нутряной, медленно и страшно разгораясь в крови. А воевода все добавлял:
— Каргызня-то, хамло степное, — вон она, за горой ходит. Ослабь токо казацку жилу, враз головы на кольях подымут. А кыштымя тут первые потатчики. Аль не так? Забыли, видать, про казацки сабли — забыли, дак напомним!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55