Внутри, за войлочной полостью гомон ярмарки мгновенно отступил куда-то. Тут было чисто, сумрачно, приятно пахло овечьей шерстью. Кистим достал кожаный мех с айраном и пригласил Андрея присесть на кошму.
Приказная изба была одноэтажной, но высокой, поставленной на подклет. Внутрь вела крытая лестница с навесом над крыльцом. В передней горнице, «приемной» воеводы, по стенам стояли лавки. Сейчас горница была пуста, сквозь дверь, приоткрытую во вторую горницу, где работали воевода с подьячим (дьяка Красноярску не полагалось no-малости), виделся длинный стол и деревянный стул-складень, на котором лежала баранья шкура. В углу комнаты была устроена большая печь, облицованная муравленными изразцами, доставленными из России, — на блестящих квадратах гарцевали всадники с копьями, скалились диковинные звери с рогами, широко распустили паруса круглые голландские кораблики.
Воевода Никита Иванович Карамышев, одетый в серый кафтан с длинным отложным воротником в мелкую синюю клетку, был густобород, высок и широкоплеч. Над пушистыми усами нависал широкий «утиный» нос, маленькие глаза прятались под тяжелыми бровями.
Воевода диктовал письмо в Тюмень, о постоянной острожной напасти — кыргызах: «…По вся годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят кыргызы под Красноярской войною, а в иные времена посылают для отгону всякого скота малое число воровских улусных людей, селы и деревни жгут и всякий скот отгоняют, и людей побивают…»
Темно-золотистые пластинки слюды, вставленной в свинцовые переплеты, пропускали мало света, и потому у стола подьячего одна оконная створка была распахнута. На столе были разложены принадлежности для письма: стопа нарезанной чистой бумаги, медная чернильница с пером, баночка с киноварью для заглавных буквиц, песочница с мелким песком, чистая тряпица — обтирать перо. Написав оригинал документа — «отписку»и архивную копию — «список», подьячий посыпал их мелким песком, затем сдул его и передал документы на подпись.
— Все, што ль, на севодни? — подписывая, спросил воевода. — А то на ярмонку сходить.
— Один сидит, вродь как не нашенский, — кивком головы указал подьячий.
— Пушшай заходит.
Вежливо поклонившись в дверях, господин Ли Ван Вэй прошел в присутствие и сел на табуретку, придвинутую к столу.
— Назовись — кто таков, откуль прибыл? — приказал воевода.
Господин Ли Ван Вэй представился, подьячий записал аккуратно.
— Ну, и што у тя за дело?
— Будучи проездом у кыргызского хана, слышал я, что один из ясачных качинских родов собирается отойти в степь. Хан уже выделил им землю.
— Ох, шатуны ети… — вздохнул воевода, — прям беда с имя. А што за род и куды пойтить намылился?
— Скоро в Красноярский острог должен прибыть мой человек, он сообщит точнее, а я без задержки передам.
— А я вот слыхал, што войско хан собирает. Ста-ло-ть, жди ево вскорости. А?
Простодушные глаза воеводы встретились с веселыми и честными глазами китайца — похоже, собеседники оказались достойными друг друга.
— Собирает, но против джунгар. Джунгарский хунтайджи намерен отправить войско на Хоорайю.
— Вот оно што… — покачал головой Никита Иванович, — а как же Алтын-ханы мунгальские? Кыргызы ж у мунгалов под рукой ходют.
— Монголия слабеет, достопочтимый воевода, Джунгария же с каждым днем усиливается. Но кыргызы боятся джунгар и не хотят видеть их своими господами, — вежливо пояснил господин Ли Ван Вэй.
— Правильно боятся. Слышь-ка, — воевода грузно обернулся к подьячему, — ты не пиши пока, а што написал, то порви. Уж больно дело темное. А не врешь ты? — снова обратился он к китайцу. — Зачем те нас-то упреждать?
— Исключительно в порядке доброй воли, проявляемой императором Китая по отношению к дружественной Московии.
— Уж конешно, без вас тут никак. Пусти козла в огород…
— Чтобы вы могли удостовериться в нашей искренности, я намереваюсь сообщить вам следующее… — низко наклонившись к уху воеводы, господин Ли Ван Вэй тихо прошептал что-то.
Воевода задумался, потом ответил:
— Ладно, глянем, каков ты гусь. А коли врешь, дак на дыбу подвесим, у нас это не долго. Понял?
— Вполне. На этом разрешите откланяться, достопочтимый воевода.
Китаец поклонился.
— Иди уж, — махнул рукой Никита Иванович, — один черт не по Уставу посольскому кланяться, ни большой, ни малый поклон не разбирать. Ох вы, бусурмане… — Воевода зевнул, перекрестив рот. — Ладно, на ярмонку пойду.
Усмехнувшись в редкие усы при поклоне, китаец отступил в переднюю горницу, воевода вышел за ним на крыльцо. Яркий день разогрелся. Над темными острожными стенами, в голубой выси плавала вершина Караульной сопки, подрагивая в горячем воздухе. По крепостному двору, заросшему низкой травой, шел высокий худой человек в иноземном наряде — темном суконном кафтане и высоких сапогах-ботфортах с начищенными латунными пряжками.
— Бона, глянь-ка, — указал воевода господину Ли Ван Вэю, — немец наш шкандыбат, Францем зовут. У ляхов был, по хохлам из пушек палил, да взяли ево под Белой Церковью. Богдашка Хмельницкий взял, гетман хохляцкий. Слыхал, небось, про такого?
— При императорском дворе известно про Хмельницкого и унию Московии с Украиной.
— Ну куды ни плюнь, все-то вы знаете!
— Мир тесен, достопочтимый воевода. А это ваш единственный человек с польской войны?
— Ишшо полковник хохляцкий есть, Васька Многогрешный. За татьбу невдаве прислан, ноне в клети сидит. Думаю вот, што с им делать. Слышь, Франтиш-ка, как дела у тя?
Франц подошел, щелкнул каблуками.
— Das ist Ordimg! Порьядок!
— A y нас вон кыштыми в степь подалися. Што делать-то будем?
— Kommand слать, Herr Kommendant! Кыштым должен arbeiten! А на кыргыза рейтар надо.
— Ну, это ты врешь! Рейтар кыргызина в поле нипочем не достанет — тяжел больно. Тут гусары надобны, как у поляков, да где ж их взять-то? Ладно, — обернулся воевода к китайцу, — скоро увидим, врешь ты аль нет. Иди покуль, глянь на ярмонку нашу, а я с тобой не пойду — на остроге ишшо пройтись надобно.
— Ну, как твоя жена? — спросил Андрей, приняв от Кистима пиалу с белым айраном.
— Боится. Войны боится.
— Вы уйдете в степь?
— Думаем вот, как лучше. Может, сюда, на Красный Яр, если казаки от кыргызов помогут.
— Зачем вам от кыргызов помогать? Вы же друзья с ними. Ты, вон, к хану ездил.
— Ездил, да… — вздохнул Кистим, — можно и к хану. Только скоро в степь джунгары придут, скажут: «Давай ясак, давай людей, много людей — женщин для работы, мужчин для войска». Кыргызы в Джунгарию не пойдут, нас пошлют.
«Вроде все сходится — и Ши-фу говорил о том же».
— Ну, а я тебе зачем?
— К воеводе пойдем. Скажу, чтобы сюда, на Красный Яр, нас пустил. Ты по-русски говоришь, помогать будешь. Пойдем?
— Пойдем, почему нет?
— А как твое дело?
— Какое дело? — не понял Андрей.
— Ты от своего народа приехал, ханьца увидеть. Что решили? Вместе с урусом воевать?
«Точно!»— Андрей же зимой послом представился. Сейчас он решил отстраниться.
— Что должен был сказать, то сказал. А так я же лекарь, о лекарском деле говорить приехал. Травами ханьцы лечат, я не умею.
— Травы да, хорошо будет, — с готовностью согласился Кистим, вероятно, так же не поверив ему, как не поверил и зимой.
Выйдя из юрты и перейдя торг, они прошли узкой улочкой, изогнувшейся в направлении Малого города. Вглядевшись в народ, входящий-выходящий из острога, Кистим вдруг резко завернул обратно.
— Ты чего? — удивленно рпросил Андрей.
— Так, дело одно забыл. Завтра к воеводе пойдем.
Андрей увидел Мастера, выходящего из крепостных ворот. Дело в этом?
— А где встретимся? — спросил он Кистима.
— У коней. Иди, иди — завтра пойдем!
Пожав плечами, Шинкарев повернулся было, но Кистим остановил его:
— Адерей!
— Что еще?
Кистим помялся, не решаясь сказать, потом произнес:
— Узнай, зачем твой ханец к воеводе ходил. Мне скажи завтра, хорошо?
— Попробую. Ладно, пойду я.
Андрей перешел открытое место перед крепостными стенами и подошел к китайцу.
— Добрый день, Ши-фу!
— А, это ты, — ответил китаец, судя по голосу, явно пребывающий в хорошем настроении, — пошли, на рынке потолкаемся.
— Угадайте, кто здесь? — поддержав веселый тон, спросил Андрей.
— Ну?
— Кистим. Коней продает.
— Ты с ним говорил? — Мастер быстро обернулся, глаза его вдруг стали серьезными и жесткими.
— Конечно, говорил. Вот только что.
— О чем? — веселье исчезло и в голосе.
— Он собирается к воеводе, говорить о переходе своего рода под Красный Яр.
— Вот как…
Они снова вошли на торг, проталкиваясь сквозь толпу.
— Как ты думаешь, — выйдя на свободный пятачок, снова спросил Мастер, — правду он говорит или просто отвлекает внимание красноярцев, выигрывая время для перехода в Хоорай?
— Он говорил, что его род боится уходить в степь из-за джунгар. Но когда Кистим увидел вас выходящим из ворот, он вдруг отказался идти к воеводе. А вы были у воеводы?
— Был. Так, ничего интересного, — в голосе китайца снова появилось веселое, ничем не омраченное спокойствие. — О, да тут цирк! Давай-ка глянем.
В окружении плотного кольца зевак, сквозь которых они с трудом протолкались в первый ряд, широкими крадущимися шагами прохаживался Чен. Его гладкий смуглый торс, мощный, но почти лишенный мускульного рельефа, двигался волнообразно, словно пропуская через себя невидимые импульсы. Отставив какую-то чашечку, он закинул голову, поднеся ко рту тлеющий фитиль, и изо рта его вырвалась длинная струя пламени. Зеваки ахнули и тут же, протягивая старую войлочную шляпу, по кругу побежала шустрая целовальникова Малашка.
— Кидай денежку-то, сюды кидай, што гляделки выпучил! — строго внушала она зрителям, дергая их за полы. Позвякивая тяжело и солидно, шляпа уже оттягивала тонкие девчоночьи руки.
— А сейчас — «железная рубаха»! — объявил Чен следующий номер.
В кольцо зрителей вошел здоровенный мужик, волоча за собой длинную, груботесаную оглоблю.
— Зашибу-кось… — с сомнением протянул он, оглядывая Чена.
— Давай, давай!
Чен слегка наклонил голову, мужик размахнулся и, крякнув, что есть силы опустил лесину на бритый китайский лоб. Хрясь! — толстая оглобля переломилась, отлетевшей половиной чуть не пришибив какую-то бабу, а Чен, присев в коленях и приставив кулаки к бокам, взревел, как дикий зверь, и тут же снова отправил девчонку по кругу.
— Мне Крыса говорила… — попытался вспомнить Андрей, коснувшись пальцами виска, — «Миру нужны люди с чугунными лбами». По ее словам, так сказал Альберт Швейцер.
— По-моему, он имел в виду нечто иное, — ответил господин Ли Ван Вэй, глядя на лоб Чена, на котором оглобля не оставила никаких следов.
— Эй, Чен! — Мастер коротко и резко щелкнул пальцами. — Концерт окончен!
Поклонившись зрителям, Чен вышел из круга, при этом легким, почти неуловимым движением смахнул с пояса чей-то кожаный полукруглый кошелек, украшенный выдавленными полосками.
Выйдя с торжища, все четверо (девчонка уцепилась за руку Мастера, к которому она еще вчера почувствовала расположение) направились уже проторенной дорогой — в кабак.
Глава тридцать седьмая
Русские денежки семнадцатого века — легкие и тонкие, как овальные лепесточки, — были высыпаны на стойку и справедливо поделены между целовальником и компанией.
— Это называется: «Из ничего сотворить нечто», — с довольным видом произнес господин Ли Ван Вэй, ссыпая деньги в изящный кошелек арабской работы.
На стол выставили бутыль и сибирскую снедь — пельмени, мясо жареное, рыбу соленую, пироги, шаньги. Все выпивали — вслух за общее и молча — каждый за свое; после трудного дня ели много и с аппетитом.
Целовальник ушел на стройку своего «анбара». За стойку встала целовальникова жена — в ярмарочный день в кружале полно народу, торговля шла бойко. Убрав со стола и получив от хозяйки по кружке чаю, Мастер с Ченом перешли на китайский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Приказная изба была одноэтажной, но высокой, поставленной на подклет. Внутрь вела крытая лестница с навесом над крыльцом. В передней горнице, «приемной» воеводы, по стенам стояли лавки. Сейчас горница была пуста, сквозь дверь, приоткрытую во вторую горницу, где работали воевода с подьячим (дьяка Красноярску не полагалось no-малости), виделся длинный стол и деревянный стул-складень, на котором лежала баранья шкура. В углу комнаты была устроена большая печь, облицованная муравленными изразцами, доставленными из России, — на блестящих квадратах гарцевали всадники с копьями, скалились диковинные звери с рогами, широко распустили паруса круглые голландские кораблики.
Воевода Никита Иванович Карамышев, одетый в серый кафтан с длинным отложным воротником в мелкую синюю клетку, был густобород, высок и широкоплеч. Над пушистыми усами нависал широкий «утиный» нос, маленькие глаза прятались под тяжелыми бровями.
Воевода диктовал письмо в Тюмень, о постоянной острожной напасти — кыргызах: «…По вся годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят кыргызы под Красноярской войною, а в иные времена посылают для отгону всякого скота малое число воровских улусных людей, селы и деревни жгут и всякий скот отгоняют, и людей побивают…»
Темно-золотистые пластинки слюды, вставленной в свинцовые переплеты, пропускали мало света, и потому у стола подьячего одна оконная створка была распахнута. На столе были разложены принадлежности для письма: стопа нарезанной чистой бумаги, медная чернильница с пером, баночка с киноварью для заглавных буквиц, песочница с мелким песком, чистая тряпица — обтирать перо. Написав оригинал документа — «отписку»и архивную копию — «список», подьячий посыпал их мелким песком, затем сдул его и передал документы на подпись.
— Все, што ль, на севодни? — подписывая, спросил воевода. — А то на ярмонку сходить.
— Один сидит, вродь как не нашенский, — кивком головы указал подьячий.
— Пушшай заходит.
Вежливо поклонившись в дверях, господин Ли Ван Вэй прошел в присутствие и сел на табуретку, придвинутую к столу.
— Назовись — кто таков, откуль прибыл? — приказал воевода.
Господин Ли Ван Вэй представился, подьячий записал аккуратно.
— Ну, и што у тя за дело?
— Будучи проездом у кыргызского хана, слышал я, что один из ясачных качинских родов собирается отойти в степь. Хан уже выделил им землю.
— Ох, шатуны ети… — вздохнул воевода, — прям беда с имя. А што за род и куды пойтить намылился?
— Скоро в Красноярский острог должен прибыть мой человек, он сообщит точнее, а я без задержки передам.
— А я вот слыхал, што войско хан собирает. Ста-ло-ть, жди ево вскорости. А?
Простодушные глаза воеводы встретились с веселыми и честными глазами китайца — похоже, собеседники оказались достойными друг друга.
— Собирает, но против джунгар. Джунгарский хунтайджи намерен отправить войско на Хоорайю.
— Вот оно што… — покачал головой Никита Иванович, — а как же Алтын-ханы мунгальские? Кыргызы ж у мунгалов под рукой ходют.
— Монголия слабеет, достопочтимый воевода, Джунгария же с каждым днем усиливается. Но кыргызы боятся джунгар и не хотят видеть их своими господами, — вежливо пояснил господин Ли Ван Вэй.
— Правильно боятся. Слышь-ка, — воевода грузно обернулся к подьячему, — ты не пиши пока, а што написал, то порви. Уж больно дело темное. А не врешь ты? — снова обратился он к китайцу. — Зачем те нас-то упреждать?
— Исключительно в порядке доброй воли, проявляемой императором Китая по отношению к дружественной Московии.
— Уж конешно, без вас тут никак. Пусти козла в огород…
— Чтобы вы могли удостовериться в нашей искренности, я намереваюсь сообщить вам следующее… — низко наклонившись к уху воеводы, господин Ли Ван Вэй тихо прошептал что-то.
Воевода задумался, потом ответил:
— Ладно, глянем, каков ты гусь. А коли врешь, дак на дыбу подвесим, у нас это не долго. Понял?
— Вполне. На этом разрешите откланяться, достопочтимый воевода.
Китаец поклонился.
— Иди уж, — махнул рукой Никита Иванович, — один черт не по Уставу посольскому кланяться, ни большой, ни малый поклон не разбирать. Ох вы, бусурмане… — Воевода зевнул, перекрестив рот. — Ладно, на ярмонку пойду.
Усмехнувшись в редкие усы при поклоне, китаец отступил в переднюю горницу, воевода вышел за ним на крыльцо. Яркий день разогрелся. Над темными острожными стенами, в голубой выси плавала вершина Караульной сопки, подрагивая в горячем воздухе. По крепостному двору, заросшему низкой травой, шел высокий худой человек в иноземном наряде — темном суконном кафтане и высоких сапогах-ботфортах с начищенными латунными пряжками.
— Бона, глянь-ка, — указал воевода господину Ли Ван Вэю, — немец наш шкандыбат, Францем зовут. У ляхов был, по хохлам из пушек палил, да взяли ево под Белой Церковью. Богдашка Хмельницкий взял, гетман хохляцкий. Слыхал, небось, про такого?
— При императорском дворе известно про Хмельницкого и унию Московии с Украиной.
— Ну куды ни плюнь, все-то вы знаете!
— Мир тесен, достопочтимый воевода. А это ваш единственный человек с польской войны?
— Ишшо полковник хохляцкий есть, Васька Многогрешный. За татьбу невдаве прислан, ноне в клети сидит. Думаю вот, што с им делать. Слышь, Франтиш-ка, как дела у тя?
Франц подошел, щелкнул каблуками.
— Das ist Ordimg! Порьядок!
— A y нас вон кыштыми в степь подалися. Што делать-то будем?
— Kommand слать, Herr Kommendant! Кыштым должен arbeiten! А на кыргыза рейтар надо.
— Ну, это ты врешь! Рейтар кыргызина в поле нипочем не достанет — тяжел больно. Тут гусары надобны, как у поляков, да где ж их взять-то? Ладно, — обернулся воевода к китайцу, — скоро увидим, врешь ты аль нет. Иди покуль, глянь на ярмонку нашу, а я с тобой не пойду — на остроге ишшо пройтись надобно.
— Ну, как твоя жена? — спросил Андрей, приняв от Кистима пиалу с белым айраном.
— Боится. Войны боится.
— Вы уйдете в степь?
— Думаем вот, как лучше. Может, сюда, на Красный Яр, если казаки от кыргызов помогут.
— Зачем вам от кыргызов помогать? Вы же друзья с ними. Ты, вон, к хану ездил.
— Ездил, да… — вздохнул Кистим, — можно и к хану. Только скоро в степь джунгары придут, скажут: «Давай ясак, давай людей, много людей — женщин для работы, мужчин для войска». Кыргызы в Джунгарию не пойдут, нас пошлют.
«Вроде все сходится — и Ши-фу говорил о том же».
— Ну, а я тебе зачем?
— К воеводе пойдем. Скажу, чтобы сюда, на Красный Яр, нас пустил. Ты по-русски говоришь, помогать будешь. Пойдем?
— Пойдем, почему нет?
— А как твое дело?
— Какое дело? — не понял Андрей.
— Ты от своего народа приехал, ханьца увидеть. Что решили? Вместе с урусом воевать?
«Точно!»— Андрей же зимой послом представился. Сейчас он решил отстраниться.
— Что должен был сказать, то сказал. А так я же лекарь, о лекарском деле говорить приехал. Травами ханьцы лечат, я не умею.
— Травы да, хорошо будет, — с готовностью согласился Кистим, вероятно, так же не поверив ему, как не поверил и зимой.
Выйдя из юрты и перейдя торг, они прошли узкой улочкой, изогнувшейся в направлении Малого города. Вглядевшись в народ, входящий-выходящий из острога, Кистим вдруг резко завернул обратно.
— Ты чего? — удивленно рпросил Андрей.
— Так, дело одно забыл. Завтра к воеводе пойдем.
Андрей увидел Мастера, выходящего из крепостных ворот. Дело в этом?
— А где встретимся? — спросил он Кистима.
— У коней. Иди, иди — завтра пойдем!
Пожав плечами, Шинкарев повернулся было, но Кистим остановил его:
— Адерей!
— Что еще?
Кистим помялся, не решаясь сказать, потом произнес:
— Узнай, зачем твой ханец к воеводе ходил. Мне скажи завтра, хорошо?
— Попробую. Ладно, пойду я.
Андрей перешел открытое место перед крепостными стенами и подошел к китайцу.
— Добрый день, Ши-фу!
— А, это ты, — ответил китаец, судя по голосу, явно пребывающий в хорошем настроении, — пошли, на рынке потолкаемся.
— Угадайте, кто здесь? — поддержав веселый тон, спросил Андрей.
— Ну?
— Кистим. Коней продает.
— Ты с ним говорил? — Мастер быстро обернулся, глаза его вдруг стали серьезными и жесткими.
— Конечно, говорил. Вот только что.
— О чем? — веселье исчезло и в голосе.
— Он собирается к воеводе, говорить о переходе своего рода под Красный Яр.
— Вот как…
Они снова вошли на торг, проталкиваясь сквозь толпу.
— Как ты думаешь, — выйдя на свободный пятачок, снова спросил Мастер, — правду он говорит или просто отвлекает внимание красноярцев, выигрывая время для перехода в Хоорай?
— Он говорил, что его род боится уходить в степь из-за джунгар. Но когда Кистим увидел вас выходящим из ворот, он вдруг отказался идти к воеводе. А вы были у воеводы?
— Был. Так, ничего интересного, — в голосе китайца снова появилось веселое, ничем не омраченное спокойствие. — О, да тут цирк! Давай-ка глянем.
В окружении плотного кольца зевак, сквозь которых они с трудом протолкались в первый ряд, широкими крадущимися шагами прохаживался Чен. Его гладкий смуглый торс, мощный, но почти лишенный мускульного рельефа, двигался волнообразно, словно пропуская через себя невидимые импульсы. Отставив какую-то чашечку, он закинул голову, поднеся ко рту тлеющий фитиль, и изо рта его вырвалась длинная струя пламени. Зеваки ахнули и тут же, протягивая старую войлочную шляпу, по кругу побежала шустрая целовальникова Малашка.
— Кидай денежку-то, сюды кидай, што гляделки выпучил! — строго внушала она зрителям, дергая их за полы. Позвякивая тяжело и солидно, шляпа уже оттягивала тонкие девчоночьи руки.
— А сейчас — «железная рубаха»! — объявил Чен следующий номер.
В кольцо зрителей вошел здоровенный мужик, волоча за собой длинную, груботесаную оглоблю.
— Зашибу-кось… — с сомнением протянул он, оглядывая Чена.
— Давай, давай!
Чен слегка наклонил голову, мужик размахнулся и, крякнув, что есть силы опустил лесину на бритый китайский лоб. Хрясь! — толстая оглобля переломилась, отлетевшей половиной чуть не пришибив какую-то бабу, а Чен, присев в коленях и приставив кулаки к бокам, взревел, как дикий зверь, и тут же снова отправил девчонку по кругу.
— Мне Крыса говорила… — попытался вспомнить Андрей, коснувшись пальцами виска, — «Миру нужны люди с чугунными лбами». По ее словам, так сказал Альберт Швейцер.
— По-моему, он имел в виду нечто иное, — ответил господин Ли Ван Вэй, глядя на лоб Чена, на котором оглобля не оставила никаких следов.
— Эй, Чен! — Мастер коротко и резко щелкнул пальцами. — Концерт окончен!
Поклонившись зрителям, Чен вышел из круга, при этом легким, почти неуловимым движением смахнул с пояса чей-то кожаный полукруглый кошелек, украшенный выдавленными полосками.
Выйдя с торжища, все четверо (девчонка уцепилась за руку Мастера, к которому она еще вчера почувствовала расположение) направились уже проторенной дорогой — в кабак.
Глава тридцать седьмая
Русские денежки семнадцатого века — легкие и тонкие, как овальные лепесточки, — были высыпаны на стойку и справедливо поделены между целовальником и компанией.
— Это называется: «Из ничего сотворить нечто», — с довольным видом произнес господин Ли Ван Вэй, ссыпая деньги в изящный кошелек арабской работы.
На стол выставили бутыль и сибирскую снедь — пельмени, мясо жареное, рыбу соленую, пироги, шаньги. Все выпивали — вслух за общее и молча — каждый за свое; после трудного дня ели много и с аппетитом.
Целовальник ушел на стройку своего «анбара». За стойку встала целовальникова жена — в ярмарочный день в кружале полно народу, торговля шла бойко. Убрав со стола и получив от хозяйки по кружке чаю, Мастер с Ченом перешли на китайский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55