это было противоестественно.
— Вы узнали все, что хотели узнать? — спросил он после затяжной паузы.
— Все.
— Тогда будем прощаться.
— Вы меня заморозили чуть ли не до смерти, — шутя, упрекнула его Ева.
— Извините, — буркнул Петр, делая шаг в сторону крыльца.
— Это все, что вы можете сказать?
— Еще могу пожелать спокойной ночи…
Ева сокрушенно покачала головой, как будто ждала от него совсем других слов, Петр сделал вид, что не заметил ее разочарования, на этом и распрощались: она направилась к своему джипу, он к крыльцу. Минутой позже Петр услышал, как заурчал мотор ее внедорожника.
Когда шум двигателя растаял в ночной тишине, Петр вошел в здание своей конторы, предварительно разбудив своим настойчивым стуком прикорнувшего за стойкой охранника. Часы в холле показывали половину двенадцатого, это означало, что ночевать придется на узком кабинетном диванчике, так как времени на возвращение домой уже не осталось: пока поработает, пока доедет, пока уляжется, уже и вставать пора.
Полный решимости побыстрее разобраться с документами, Петр уселся за стол. Покуда листал протокол допроса клиента, мысли его вместо того, чтобы сфокусироваться на проблеме Кирина Сергея Константиновича (имеющего погоняло Кирюха), разбегались в разные стороны. Сначала они ринулись в направлении Евы, женщины, которая его возбуждала, но, сгорев от стыда за своего хозяина, развернулись и кинулись к ее бабке Элеоноре Григорьевне Новицкой. Восхитившись старухиной изобретательностью и артистизмом (с ролью старушки-божьего-одуванчика она справилась блестяще!) метнулись к мертвой Лизавете Петровне Голицыной, ужаснулись, погрустили, и прибились к тихой гавани под названием «Аня».
Аня… Снова Аня! Петру никак не удавалось избавиться от мыслей об этой девушке. Наверное, потому что он обещал ей помочь. Да, именно по этому, ведь адвокат Моисеев никогда не отказывался от своих обещаний. Самое же главное, он знал, как это сделать… Вернее, он наделялся, что знает. Потому что в его руках, была тонкая ниточка, ведущая к разгадке. Он не говорил о ней Ане, чтобы не обнадеживать девушку, но сам на девяносто процентов был уверен в том, что она укажет дорогу к истине.
Петр отодвинул так и не изученные протоколы, расчистив на столе место для более важного на сегодня документа. Достал его, вынув из закрытого на кодовый замок дипломата. Положил перед собой.
Это было завещание Новицкой Элеоноры Григорьевны. Завещание, которое он оглашал в этом кабинете в середине прошлого месяца. Завещание, дающее Анне право на надежду. Ибо в нем был постскриптум, не озвученный адвокатом Моисеевым. И содержал он следующие строки:
«Деньги, лежащие на моей сберкнижке (№ счета прилагался) я завещаю Невинной Полине Анатольевне, с обязательным условием: перечислить их частями (ежегодно по пять процентов от общей суммы + проценты по вкладу) на счет (№ прилагается) Васильковского „Дома инвалидов“ Московской области…».
Часть 3
Где зарыта собака
День первый
Анна
Аня проснулась поздно. Но при этом чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа, и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть — это что-то новенькое: всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя…
Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более, есть совсем не хочется.
Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например, о бабусе, но мысли, предательницы, с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще плоше.
Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили.
— Никого нет дома, — прокричала Аня, не двигаясь с места, а потом еще добавила, позаимствовав фразу у кого-то из героев низкопробных боевиков. — Кто бы ты ни был, катись к черту!
Но некто за дверью не внял Аниным приказам, позвонил еще более настойчиво.
Пришлось открывать.
К Аниному ужасу на пороге квартиры стоял Петр.
— Ой, — пискнула Аня, прячась за дверь. — А я неодета…
Неодета — не то слово, потому что в принципе, она была одета в халат, но зато в какой! Фланелевое рубище с прорехой на плече и оторванным карманом, не халат — стыдоба!
— Я звонил вам на мобильный, чтобы предупредить о своем приезде, — поспешно проговорил Петр, отведя глаза, — но вы не отвечали…
— Я сейчас, минутку…
Аня метнулась в комнату, скинула рубище, влезла в джинсы, рывком надела на себя футболку, наскоро расчесала волосы и, горько сожалея о трехсотрублевой помаде, оставленной в кармане куртки, вернулась в прихожую.
— Входите, — пригласила она Петра, широко распахивая дверь. — Сейчас чай будем пить…
— Аня, — прервал ее он. — На чай нет времени…
— Что-то случилось? — встревожилась она.
— Нет, не беспокойтесь… В смысле, ничего страшного… — И в доказательство своей правдивости проникновенно заглянул ей в глаза, хотя до этого смотрел либо по верх ее плеча, либо на носки своих ботинок. — У меня для вас новость.
— Хорошая?
— Не знаю… — Он опять потупился. — Чтоб ответить на ваш вопрос, я должен задать свой.
— Ну так задавайте! — нетерпеливо воскликнула Аня.
Петр еще несколько секунд молчал, хмуря брови, потом все же спросил:
— Вы действительно хотите знать правду о своем рождении?
— Конечно, но почему вы…
— Вы на самом деле мечтаете познакомиться со своей настоящей матерью?
— Значит, я была права, и Шура Железнова меня не рожала! — вырвалось у Ани.
В ответ на ее реплику он лишь дернул ртом, и было не ясно, что означала эта гримаса, то ли утверждение, то ли отрицание, то ли нетерпение. Скорее, последнее, потому что Петр тут же продолжил допрос:
— Так вы уверены, что вам нужна правда? Даже если она будет горькой?
— Да что вы меня стращаете? — возмутилась Аня.
— Ответьте.
— Да, да, да! Я хочу знать правду, хочу познакомится со своей настоящей матерью…
— И вы не подумали о том, что ваша настоящая мать может оказаться, например, преступницей? Или не совсем здоровым человеком, проще, инвалидом?
— С чего бы это?
— Вдруг Элеонора Георгиевна отказалась от дочери неспроста? Быть может, она решилась отдать ее на воспитание только после того, как узнала о ней что-то нелицеприятное…
— Что можно узнать нелицеприятное о новорожденном?
— Наверное, я не правильно выразился. Я хотел сказать, что Элеонора Георгиевна отказалась от своего ребенка, узнав, что он, например неизлечимо болен, многие роженицы оставляют детей-инвалидов в роддомах…
— Вы знаете что-то конкретное? — осенило Аню. — Знаете, но боитесь мне сказать? Только я не поняла преступница она или инвалид? А, может, малолетняя наркоманка? Или маньячка?
— Не говорите глупостей!
— А вы перестаньте ходить вокруг да около! — вспылила она.
— Я должен быть уверен…
— Говорите! — почти приказала Аня.
И он подчинился.
— Кажется, я нашел незаконнорожденную дочь Элеоноры Григорьевны.
— Она в тюрьме?
— Нет, с чего вы взяли?
— Просто вы так долго меня готовили…
— Она не в тюрьме… Она не преступница и не наркоманка… Она инвалид.
— И где она живет?
— В подмосковном доме инвалидов.
— Что с ней?
— Я не имею представления, — честно признался Петр. — По телефону мне не стали объяснять… Но если мы поедем туда прямо сейчас, то узнаем через каких-то полтора-два часа…
— У нее ДЦП? — напряженно вглядываясь в лицо адвоката, спросила Аня, словно наделась прочитать ответ в его голубых глазах.
— Я сомневаюсь, что женщина, больная церебральным параличом, смогла бы родить…
— У нее нет рук? Ног? Глаз?
— Аня, если вы сейчас же не соберетесь, то мы никуда не поедем — на ночь глядя нас не примут, — с едва сдерживаемым раздражением проговорил Петр.
— Я готова, — бросила она, срывая с вешалки пуховик. — Поехали.
Пусть до первого этажа она преодолела за считанные секунды. Она неслась по ступенькам так, что длинноногий Петр насилу за ней поспевал. И к машине Аня подскочила первая, когда адвокат еще только выходил из подъезда, она уже нетерпеливо припрыгивала около передней дверки авто.
— Аня, когда я торопил вас, я не имел в виду, что вы должны нестись, как на пожар, — осадил девушку Петр. — Спокойнее, пара минут нас не спасет…
Аня оставила его замечание без комментариев, она молча села в машину, расположившись на сидении, уткнулась взглядом в окно, давая понять, что к разговорам не расположена.
Всю дорогу они не разговаривали, Петр пытался с Аней пообщаться, но на все его вопросы она отвечала односложно, иногда невпопад, так что он быстро отстал. Зачем терзать девушку, если она хочет побыть наедине со своими мыслями?
А мысли в Аниной голове проносились с космической скоростью. Сначала она думала лишь о том, что время тянется очень медленно, и хотела побыстрее оказаться в доме инвалидов, потом начинала волноваться, представляя долгожданную встречу с матерью, она страшно боялась, что встреча эта не оправдает ее ожиданий. Нет, Аню нисколько не заботило, что мать окажется безрукой или слепой (в конце концов, у ее мачехи был полный «боекомплект» конечностей, и что толку?), гораздо больше ее пугало, что женщина, увидев ее, страшно разочаруется, ведь ничего особо интересного она собой не представляет… Страшненькая, глуповатая, неуверенная в себе… Разве о таких детях мечтают родители?
… Когда они, наконец, подъехали к воротам интерната, Аня уже и не знала, стоило ли вообще сюда тащиться — за время пути она успела мысленно встретиться мамой, разочаровать ее, сгореть со стыда и покончить жизнь самоубийством, отравившись снотворным.
— Ну что же вы? — спросил Петр, недоуменно глядя на вжавшуюся в сидение клиентку. — Передумали?
— Нет, конечно, — не очень уверенно ответила Аня. — Просто собираюсь с духом…
— Соберетесь по дороге. Пойдемте.
И он первый вышел из машины.
Ане ничего не оставалось, как последовать за ним.
Интернат располагался на тихой улочке, ведущей к реке. Двухэтажное здание корпуса, обнесенное высоким забором, было очень красивым и старым, будто бы дореволюционным, скорее всего, когда-то в нем жил какой-нибудь помещик — уж очень строение напоминало усадьбу киношного Обломова. Дом был окружен высоченными деревьями: вековыми липами, тополями, каштанами, наверняка, летом здесь было просто чудесно.
Петр и Аня прошли по расчищенной дорожке к крыльцу корпуса. Поднялись на него, беспрепятственно вошли в холл. Он ничем не напоминал больничный, скорее гостиничный. И за стойкой сидела не старая грымза в застиранном халате, а симпатичная женщина среднего возраста, одетая в голубую униформу. В тот момент, когда Петр и Аня, вошли в фойе, она оживленно болтала с другой дамой, постарше, что сидела в глубоком кресле под искусственной пальмой (вторая в отличие от регистраторши облачена была в обычный костюм фисташкового цвета, Аня решила, что она тоже посетительница).
— Сейчас не приемные часы, извините, — вежливо проговорила регистраторша, завидев приближающихся к стойке посетителей.
— Меня обещали принять, — не менее вежливо отпарировал Петр, — я звонил сегодня вашему директору…
Услышав эту фразу женщина в костюме поднялась со своего кресла и направилась к ним.
— Здравствуйте, — приветливо поздоровалась она, внимательно глядя на Петра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Вы узнали все, что хотели узнать? — спросил он после затяжной паузы.
— Все.
— Тогда будем прощаться.
— Вы меня заморозили чуть ли не до смерти, — шутя, упрекнула его Ева.
— Извините, — буркнул Петр, делая шаг в сторону крыльца.
— Это все, что вы можете сказать?
— Еще могу пожелать спокойной ночи…
Ева сокрушенно покачала головой, как будто ждала от него совсем других слов, Петр сделал вид, что не заметил ее разочарования, на этом и распрощались: она направилась к своему джипу, он к крыльцу. Минутой позже Петр услышал, как заурчал мотор ее внедорожника.
Когда шум двигателя растаял в ночной тишине, Петр вошел в здание своей конторы, предварительно разбудив своим настойчивым стуком прикорнувшего за стойкой охранника. Часы в холле показывали половину двенадцатого, это означало, что ночевать придется на узком кабинетном диванчике, так как времени на возвращение домой уже не осталось: пока поработает, пока доедет, пока уляжется, уже и вставать пора.
Полный решимости побыстрее разобраться с документами, Петр уселся за стол. Покуда листал протокол допроса клиента, мысли его вместо того, чтобы сфокусироваться на проблеме Кирина Сергея Константиновича (имеющего погоняло Кирюха), разбегались в разные стороны. Сначала они ринулись в направлении Евы, женщины, которая его возбуждала, но, сгорев от стыда за своего хозяина, развернулись и кинулись к ее бабке Элеоноре Григорьевне Новицкой. Восхитившись старухиной изобретательностью и артистизмом (с ролью старушки-божьего-одуванчика она справилась блестяще!) метнулись к мертвой Лизавете Петровне Голицыной, ужаснулись, погрустили, и прибились к тихой гавани под названием «Аня».
Аня… Снова Аня! Петру никак не удавалось избавиться от мыслей об этой девушке. Наверное, потому что он обещал ей помочь. Да, именно по этому, ведь адвокат Моисеев никогда не отказывался от своих обещаний. Самое же главное, он знал, как это сделать… Вернее, он наделялся, что знает. Потому что в его руках, была тонкая ниточка, ведущая к разгадке. Он не говорил о ней Ане, чтобы не обнадеживать девушку, но сам на девяносто процентов был уверен в том, что она укажет дорогу к истине.
Петр отодвинул так и не изученные протоколы, расчистив на столе место для более важного на сегодня документа. Достал его, вынув из закрытого на кодовый замок дипломата. Положил перед собой.
Это было завещание Новицкой Элеоноры Григорьевны. Завещание, которое он оглашал в этом кабинете в середине прошлого месяца. Завещание, дающее Анне право на надежду. Ибо в нем был постскриптум, не озвученный адвокатом Моисеевым. И содержал он следующие строки:
«Деньги, лежащие на моей сберкнижке (№ счета прилагался) я завещаю Невинной Полине Анатольевне, с обязательным условием: перечислить их частями (ежегодно по пять процентов от общей суммы + проценты по вкладу) на счет (№ прилагается) Васильковского „Дома инвалидов“ Московской области…».
Часть 3
Где зарыта собака
День первый
Анна
Аня проснулась поздно. Но при этом чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа, и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть — это что-то новенькое: всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя…
Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более, есть совсем не хочется.
Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например, о бабусе, но мысли, предательницы, с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще плоше.
Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили.
— Никого нет дома, — прокричала Аня, не двигаясь с места, а потом еще добавила, позаимствовав фразу у кого-то из героев низкопробных боевиков. — Кто бы ты ни был, катись к черту!
Но некто за дверью не внял Аниным приказам, позвонил еще более настойчиво.
Пришлось открывать.
К Аниному ужасу на пороге квартиры стоял Петр.
— Ой, — пискнула Аня, прячась за дверь. — А я неодета…
Неодета — не то слово, потому что в принципе, она была одета в халат, но зато в какой! Фланелевое рубище с прорехой на плече и оторванным карманом, не халат — стыдоба!
— Я звонил вам на мобильный, чтобы предупредить о своем приезде, — поспешно проговорил Петр, отведя глаза, — но вы не отвечали…
— Я сейчас, минутку…
Аня метнулась в комнату, скинула рубище, влезла в джинсы, рывком надела на себя футболку, наскоро расчесала волосы и, горько сожалея о трехсотрублевой помаде, оставленной в кармане куртки, вернулась в прихожую.
— Входите, — пригласила она Петра, широко распахивая дверь. — Сейчас чай будем пить…
— Аня, — прервал ее он. — На чай нет времени…
— Что-то случилось? — встревожилась она.
— Нет, не беспокойтесь… В смысле, ничего страшного… — И в доказательство своей правдивости проникновенно заглянул ей в глаза, хотя до этого смотрел либо по верх ее плеча, либо на носки своих ботинок. — У меня для вас новость.
— Хорошая?
— Не знаю… — Он опять потупился. — Чтоб ответить на ваш вопрос, я должен задать свой.
— Ну так задавайте! — нетерпеливо воскликнула Аня.
Петр еще несколько секунд молчал, хмуря брови, потом все же спросил:
— Вы действительно хотите знать правду о своем рождении?
— Конечно, но почему вы…
— Вы на самом деле мечтаете познакомиться со своей настоящей матерью?
— Значит, я была права, и Шура Железнова меня не рожала! — вырвалось у Ани.
В ответ на ее реплику он лишь дернул ртом, и было не ясно, что означала эта гримаса, то ли утверждение, то ли отрицание, то ли нетерпение. Скорее, последнее, потому что Петр тут же продолжил допрос:
— Так вы уверены, что вам нужна правда? Даже если она будет горькой?
— Да что вы меня стращаете? — возмутилась Аня.
— Ответьте.
— Да, да, да! Я хочу знать правду, хочу познакомится со своей настоящей матерью…
— И вы не подумали о том, что ваша настоящая мать может оказаться, например, преступницей? Или не совсем здоровым человеком, проще, инвалидом?
— С чего бы это?
— Вдруг Элеонора Георгиевна отказалась от дочери неспроста? Быть может, она решилась отдать ее на воспитание только после того, как узнала о ней что-то нелицеприятное…
— Что можно узнать нелицеприятное о новорожденном?
— Наверное, я не правильно выразился. Я хотел сказать, что Элеонора Георгиевна отказалась от своего ребенка, узнав, что он, например неизлечимо болен, многие роженицы оставляют детей-инвалидов в роддомах…
— Вы знаете что-то конкретное? — осенило Аню. — Знаете, но боитесь мне сказать? Только я не поняла преступница она или инвалид? А, может, малолетняя наркоманка? Или маньячка?
— Не говорите глупостей!
— А вы перестаньте ходить вокруг да около! — вспылила она.
— Я должен быть уверен…
— Говорите! — почти приказала Аня.
И он подчинился.
— Кажется, я нашел незаконнорожденную дочь Элеоноры Григорьевны.
— Она в тюрьме?
— Нет, с чего вы взяли?
— Просто вы так долго меня готовили…
— Она не в тюрьме… Она не преступница и не наркоманка… Она инвалид.
— И где она живет?
— В подмосковном доме инвалидов.
— Что с ней?
— Я не имею представления, — честно признался Петр. — По телефону мне не стали объяснять… Но если мы поедем туда прямо сейчас, то узнаем через каких-то полтора-два часа…
— У нее ДЦП? — напряженно вглядываясь в лицо адвоката, спросила Аня, словно наделась прочитать ответ в его голубых глазах.
— Я сомневаюсь, что женщина, больная церебральным параличом, смогла бы родить…
— У нее нет рук? Ног? Глаз?
— Аня, если вы сейчас же не соберетесь, то мы никуда не поедем — на ночь глядя нас не примут, — с едва сдерживаемым раздражением проговорил Петр.
— Я готова, — бросила она, срывая с вешалки пуховик. — Поехали.
Пусть до первого этажа она преодолела за считанные секунды. Она неслась по ступенькам так, что длинноногий Петр насилу за ней поспевал. И к машине Аня подскочила первая, когда адвокат еще только выходил из подъезда, она уже нетерпеливо припрыгивала около передней дверки авто.
— Аня, когда я торопил вас, я не имел в виду, что вы должны нестись, как на пожар, — осадил девушку Петр. — Спокойнее, пара минут нас не спасет…
Аня оставила его замечание без комментариев, она молча села в машину, расположившись на сидении, уткнулась взглядом в окно, давая понять, что к разговорам не расположена.
Всю дорогу они не разговаривали, Петр пытался с Аней пообщаться, но на все его вопросы она отвечала односложно, иногда невпопад, так что он быстро отстал. Зачем терзать девушку, если она хочет побыть наедине со своими мыслями?
А мысли в Аниной голове проносились с космической скоростью. Сначала она думала лишь о том, что время тянется очень медленно, и хотела побыстрее оказаться в доме инвалидов, потом начинала волноваться, представляя долгожданную встречу с матерью, она страшно боялась, что встреча эта не оправдает ее ожиданий. Нет, Аню нисколько не заботило, что мать окажется безрукой или слепой (в конце концов, у ее мачехи был полный «боекомплект» конечностей, и что толку?), гораздо больше ее пугало, что женщина, увидев ее, страшно разочаруется, ведь ничего особо интересного она собой не представляет… Страшненькая, глуповатая, неуверенная в себе… Разве о таких детях мечтают родители?
… Когда они, наконец, подъехали к воротам интерната, Аня уже и не знала, стоило ли вообще сюда тащиться — за время пути она успела мысленно встретиться мамой, разочаровать ее, сгореть со стыда и покончить жизнь самоубийством, отравившись снотворным.
— Ну что же вы? — спросил Петр, недоуменно глядя на вжавшуюся в сидение клиентку. — Передумали?
— Нет, конечно, — не очень уверенно ответила Аня. — Просто собираюсь с духом…
— Соберетесь по дороге. Пойдемте.
И он первый вышел из машины.
Ане ничего не оставалось, как последовать за ним.
Интернат располагался на тихой улочке, ведущей к реке. Двухэтажное здание корпуса, обнесенное высоким забором, было очень красивым и старым, будто бы дореволюционным, скорее всего, когда-то в нем жил какой-нибудь помещик — уж очень строение напоминало усадьбу киношного Обломова. Дом был окружен высоченными деревьями: вековыми липами, тополями, каштанами, наверняка, летом здесь было просто чудесно.
Петр и Аня прошли по расчищенной дорожке к крыльцу корпуса. Поднялись на него, беспрепятственно вошли в холл. Он ничем не напоминал больничный, скорее гостиничный. И за стойкой сидела не старая грымза в застиранном халате, а симпатичная женщина среднего возраста, одетая в голубую униформу. В тот момент, когда Петр и Аня, вошли в фойе, она оживленно болтала с другой дамой, постарше, что сидела в глубоком кресле под искусственной пальмой (вторая в отличие от регистраторши облачена была в обычный костюм фисташкового цвета, Аня решила, что она тоже посетительница).
— Сейчас не приемные часы, извините, — вежливо проговорила регистраторша, завидев приближающихся к стойке посетителей.
— Меня обещали принять, — не менее вежливо отпарировал Петр, — я звонил сегодня вашему директору…
Услышав эту фразу женщина в костюме поднялась со своего кресла и направилась к ним.
— Здравствуйте, — приветливо поздоровалась она, внимательно глядя на Петра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41