обязанности заместителя прокурора республики. Он поинтересовался ходом расследования. Я доложил.
— Значит, думаешь до января иметь результат? — спросил он.
— Надеюсь.
— Ну-ну.
По этому «ну-ну» я догадался, что вызов подразумевает нечто другое. Я ждал, что же это такое другое, по он вдруг заговорил об Иване Васильевиче:
— Говорят, ты бываешь у старикана?
Хоть слово «старикан» и было сказано с оттенком симпатии, но это мне не понравилось. Раньше Эдуард Алексеевич его так никогда не называл.
— Захожу. Он, оказывается, живёт вместе с тёщей.
Я думал — мать.
— А ты разве не знаешь? — удивился Эдуард Алексеевич.
— Что?
— Страшная штука. У него вся семья погибла в Ашхабаде в сорок седьмом. То знаменитое землетрясение. Жена, две дочери. Иван Васильевич был в командировке. Одна тёща осталась жива.
— Не мог рассказать раньше, — сказал я с обидой.
— Да сам только недавно узнал. От прокурора.
Теперь мне стало все попятно. И нежная преданность Друг другу, и родство, рождённое горем, тяжелее которого трудно представить… Мы ещё немного поговорили о бывшем зампрокурора, после чего последовал сюрприз.
— Игорь, что ты дразнишь гусей? Надо быть посолиднее, — сказал он вдруг, стараясь быть при этом доброжелательным.
— Ты о чем?
— О Крылатом. Какое-то купание устроил на морозе.
Зачем обращать на себя внимание? Ты же представляешь прокуратуру республики.
— Кукуев? — спросил я с ехидцгй. — Замначальннка следственного отдела?
— Какое это имеет значение?
— Если уж о солидности… Мне кажется, у исполняющего обязанности зампрокурора республики есть дела поважнее.
— Честь мундира — это, брат… Ладно. Я тебе сказал.
Кстати, ты женился?
— Скоро.
— На свадьбу пригласишь?
— А придёшь? — съязвил я.
— Приду…
Кому там ещё неймётся? Определённым образом Кукуеву.
В тот же день я получил сообщение из паспортного стола, Приятельница Залесского, у которой он обретался несколько месяцев перед тем, как вернуться к Ане в Вышегодск, жила в районе Песчаных улиц. Ирина Давыдовна Палий.
Сначала я хотел вызвать приятельницу Валерия в прокуратуру. Но отбросил эту мысль. Надо идти к ней самому.
Быт, вещи зачастую говорят о человеке больше, чем он сам.
Прежде чем отправиться к Палий, я через участкового инспектора выяснил, что это за птица. То, что узнал, насторожило. Думал, какая-нибудь девица на выданье, а Ирина Давыдовна оказалась балериной на пенсии да ещё в бальзаковском возрасте.
Что могло привлечь парня, молодого и видного, к этой самой Ирине Давыдовне? Впрочем, чем черт не шутит.
Артистка, возвышенная натура. Залесского ведь влекло искусство.
Палий когда-то работала в музыкальном театре. Видел ли я её в спектаклях? Вспоминал, вспоминал, но ничего припомнить не мог. Ведущих солистов я знал. Возможно, она танцевала в кордебалете?
Я уже собрался идти к Палий, надел пальто. Но тут…
Открылась дверь, и на пороге появилась робкая фигура.
Я даже не сразу узнал отца. Мой родитель, в валенках, в синем бостоновом старомодном костюме, виновато топтался па месте, не смея сделать шага вперёд по вытертой дорожке.
Мы обнялись. От отца пахло крепкими дешёвыми папиросами-он всю жизнь курил «Прибой», — и на меня повеяло таким родным и близким, что к горлу подступил комок.
Отец крякнул, оправил пиджак.
— Садись, панка. — Я назвал его так, как обычно называл в детстве.
Батю совершенно добивал солидный кабинет и моя форма.
— Садись, садись. — Я буквально силком усадил его на стул. Отец, сложив на коленях руки, осматривал стены, мебель и, казалось, едва дышал. Он впервые видел меня в рабочей обстановке… Вот уж никогда не ожидал от него такоп робости.
Кабинет! Как все-таки это действует на воображение.
Но я же сын, которого он в далёкие (впрочем, не очень-то далёкие) времена поучал за проделки доброй хворостиной…
— Знаешь, я вот думаю на Новый год махнуть в Скопин.., — неизвестно почему сказал я.
— Мать обрадуется. — Он привычным жестом достал лачку папирос, но тут же спрятал в карман.
— Кури.
— Можно?
Конечно. И двигайся ко мне. Вот пепельница.
Как ни торопили дела, не поговорить с отцом-грех.
Перебрав всех близких — мать, брата, сестру, дядь„в и сватьев, я спросил:
— Почему не дал знать, что едешь? Встретил бы.
— Добрался, — ответил он солидно. — Чего тебя отвлекать…
Мы помолчали.
— Значит, примете меня на праздники?
— Чего уж говорить. Погуляем…
— Я, наверное, не один…
Отец кивнул. Но вида, что его очень интересует, с кем именно, не подал. В его манере-все воспринимать невозмутимо, как подобает рассудительному мужику, каковым он себя считал. Частенько без основания,
— Вроде с невестой, — уточнил я осторожно.
— Встретим, сынок, как полагается.
— Правда, ещё не окончательно. Знаешь, моя служба…
Сегодня здесь, завтра там…
Отец приехал показаться хорошему врачу. Сильно стали сдавать глаза. Он крепился, крепился, но, видимо, дело обггояло худо. Отец успел уже, оказывается, побывать в Институте имени Гельмгольца. Но там ему сказали, что пет мест.
Я вспомнил об Агнессе Петровне. Чем черт не шутит…
Когда я изложил ей свою просьбу, она с радостью сказала:
— Вам повезло. Какое-то невероятное совпадение. Буквально пять минут назад у меня была подруга сестры жены завотделением Института Гельмгольца. Заказала вечернее платье. Нет, вы родились в рубашке. Позвоните завтра и считайте, что все устроено…
Потом отец попросил достать какие-то лекарства.
Старая история. Стояло кому-нибудь из его знакомых приобрести новый лечебный препарат, особенно если в красивой упаковке, мне тут же слали поручение — достать его во что бы то ни стало, имело это отношение к его болячкам или нет.
Я переписал себе в записную книжку названия лекарств.
Вышли вместе. Кружилась метель, подметая московские улицы. Родитель мой, как ни пытался сохранить достоинство и независимость, терялся в столице, бросал на меня виноватые взгляды. Ехать в Бабушкин, в мою квартиру, для него целая проблема. Я ему объяснял, на какой станции метро выйти, каким автобусом добираться дальше. Он кивал и не очень уверенно приговаривал:
— Не потеряюсь. Язык, чай, до Киева доведёт. Не пропаду.
Что-то шевельнулось у меня в душе. Бедный мой батя, один в большом городе, полуслепой…
Я остановил такси. И когда мы уселись рядом в его мягкое, тёплое нутро, я понял, как соскучился но своим. Что-то затеплилось в душе, и даже не надо было слов, а вот так, молча, ехать вместе по Москве.
Полтора часа! Что они могли значить в моей суматошной жизни? Зато мой славный старик увезёт в Скопин приятное впечатление от посещения сына. И долго будет вспоминать, как я возил его по всей Москве на такси.
К дому Палий я подъехал в ранние зимние сумерки.
Послевоенное солидное строение с широкими лестничными площадками, массивными дверями. Открыла мне сама Ирина Давыдовна. И я сразу отметил про себя, что выглядит она моложе своих лет.
Палий предложила расположиться в большой комнате.
С мебелью, от которой веяло фундаментальностью и солидностью начала века. На письменном столе, по размерам не уступающему бильярдному, стоял портрет в рамке. Очень энергичное лицо, с живыми глазами, мохнатыми бровями.
Ещё от участкового инспектора я узнал, что квартира эта принадлежала раньше крупному врачу, профессору.
Ирина Давыдовна вышла за него замуж лет семь назад и полтора года как овдовела. Профессор был значительно старше неё.
Уж не его ли фотография? Скорее всего.
— Чем обязана? — спросила Ирина Давыдовна, закуривая сигарету в длинном инкрустированном мундштуке.
Прямо турецкий чубук… — Никогда не думала, что моя мирная персона может интересовать прокуратуру.
У Палий был приятный голос. Несколько хрипловатый.
Наверное, от курения. Курила она беспрерывно. Одну сигарету за одной…
— Вам известен человек по имени Валерии Залесскии?
У хозяйки квартиры на миг промелькнуло на лице растерянное, виноватое выражение. Словно её застали врасплох за нечестным занятием. Но только на секунду.
— Да, знаком, — протянула Палий и скрылась в клубе дыма.
— Где вы с ним познакомились?
— В Одессе. На пляже. В прошлом году.
— Кто вас познакомил?
— Скорее что… Тёмные очки. Я нечаянно наступила на своп тёмные очки, муж из Италии привёз, — она кивнула на портрет. — Вещь не очень дорогая, но такие фильтры не найдёшь. Потом, память… — она снова бросила взгляд на фотографию профессора. — Валерий взялся быстро починить… Обыкновенное человеческой знакомство…
За дверью послышались шаркающие старческие шаги.
Замерли. Ирина Давыдовна резко встала:
— Простите, одну минуточку. — Она вышла из комнаты скорым шагом, плотно прикрыв за собой дверь. Но и через них был слышен раздражённый шёпот Палий.
Вернулась она быстро. Снова схватилась за мундштук.
— До чего же любопытны бывают старые люди… — покачала она головой.
Мне сообщали, что с Ириной Давыдовной проживала свекровь. Старушка пережила сына…
— Ирина Давыдовна, когда Валерий приехал к вам?
— Почему ко мне? — она посмотрела мне прямо в глаза.
— Он жил в этой квартире…
— У меня ещё три комнаты. — Она пожала плечами. — Человеку негде было остановиться.
Я представил себе ситуацию: мать умершего учёного, врача, сравнительно молодая вдова и се ещё более молодой ухажёр. И все это происходит в квартире профессора. Да, смелая женщина эта Ирина Давыдовна.
Мне не хотелось лезть в этот клубок страстей — а страсти, наверное, были немалые, — но все-таки пришлось. Ничего не поделаешь.
— Вы не скажете, на какие деньги жил Валерий? Он ведь не работал…
— Так он же писатель! — удивилась она.
— Из чего вы это заключили?
— У него вырезки из газет, вообще читал свои стихи… — она посмотрела на меня с замешательством.
Неужели у балерины на пенсии только теперь мелькнула мысль, что Валерий Залесскии больше мечтал о литературной карьере, чем имел какие-то достижения па этом поприще? Три-четыре стихотворения, опубликованных в вечерней газете, несколько статеек. Вот и весь писатель.
— Мы даже были с ним как-то в Доме литераторов, — сказала она. — Там сидели известные поэты…
— За одним с вами столом?
— Конечно. Валерий меня познакомил с одним. Печатается в «Юности».
— И все-таки вы не ответили на мои вопрос. Деньги у него водились?
— Были, конечно.
— Много?
— Не знаю. Гостей как-то не принято об этом спрашивать.
Итак, Палий хотела меня убедить, что Залесский жил в её доме только как посторонний. Почти полгода. Многова
— Сколько он жил в вашей квартире?
— Я уже не помню, — нехотя ответила она.
— День, два? Может, месяц или больше того?
— Ну, что-то больше трех месяцев…
— И ночевал только здесь?
Ирина Давыдовна состроила стыдливую гримаску:
— Мне кажется, задавать подобные вопросы не очень тактично.
— Понимаете, Ирина Давыдовна, мы — вроде врачей.
Только болезни, которыми мы занимаемся, социальные…
— В таком случае вы ошиблись адресом, — сказала она улыбнувшись.
— Речь идёт не о вас. Об одной трагической истории… — Гжвшая балерина посмотрела на меня с испугом. — В неё попал и ваш знакомый.
Я замолчал. Ждал вопроса. И он последовал,
— Он… Залесский жив? — тихо спросила Палий.
— Здоров и невредим.
Она задумалась.
— А вы любите поэзию?
— Что? — не поняла Ирина Дааыдовна. — До нашего знакомства не очень. Но Валерий так умел говорить, читать из любимых поэтов…
— Кого?
— Вознесенского, Евтушенко… — Она зажмурила глаза, силясь вспомнить ещё фамилии. — Он, в общем, знал бездну отрывков. — Палии вздохнула. — Эрудит.
— Долго вы общались в Одессе?
— Дней пять. — Ирина Давыдовна грустно улыбнулась.
Наверное, воспоминаниям.
— Он вас знакомил со своими приятелями, друзьями?
— Что вы! В Одессе он тосковал. Она ему не нравилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Значит, думаешь до января иметь результат? — спросил он.
— Надеюсь.
— Ну-ну.
По этому «ну-ну» я догадался, что вызов подразумевает нечто другое. Я ждал, что же это такое другое, по он вдруг заговорил об Иване Васильевиче:
— Говорят, ты бываешь у старикана?
Хоть слово «старикан» и было сказано с оттенком симпатии, но это мне не понравилось. Раньше Эдуард Алексеевич его так никогда не называл.
— Захожу. Он, оказывается, живёт вместе с тёщей.
Я думал — мать.
— А ты разве не знаешь? — удивился Эдуард Алексеевич.
— Что?
— Страшная штука. У него вся семья погибла в Ашхабаде в сорок седьмом. То знаменитое землетрясение. Жена, две дочери. Иван Васильевич был в командировке. Одна тёща осталась жива.
— Не мог рассказать раньше, — сказал я с обидой.
— Да сам только недавно узнал. От прокурора.
Теперь мне стало все попятно. И нежная преданность Друг другу, и родство, рождённое горем, тяжелее которого трудно представить… Мы ещё немного поговорили о бывшем зампрокурора, после чего последовал сюрприз.
— Игорь, что ты дразнишь гусей? Надо быть посолиднее, — сказал он вдруг, стараясь быть при этом доброжелательным.
— Ты о чем?
— О Крылатом. Какое-то купание устроил на морозе.
Зачем обращать на себя внимание? Ты же представляешь прокуратуру республики.
— Кукуев? — спросил я с ехидцгй. — Замначальннка следственного отдела?
— Какое это имеет значение?
— Если уж о солидности… Мне кажется, у исполняющего обязанности зампрокурора республики есть дела поважнее.
— Честь мундира — это, брат… Ладно. Я тебе сказал.
Кстати, ты женился?
— Скоро.
— На свадьбу пригласишь?
— А придёшь? — съязвил я.
— Приду…
Кому там ещё неймётся? Определённым образом Кукуеву.
В тот же день я получил сообщение из паспортного стола, Приятельница Залесского, у которой он обретался несколько месяцев перед тем, как вернуться к Ане в Вышегодск, жила в районе Песчаных улиц. Ирина Давыдовна Палий.
Сначала я хотел вызвать приятельницу Валерия в прокуратуру. Но отбросил эту мысль. Надо идти к ней самому.
Быт, вещи зачастую говорят о человеке больше, чем он сам.
Прежде чем отправиться к Палий, я через участкового инспектора выяснил, что это за птица. То, что узнал, насторожило. Думал, какая-нибудь девица на выданье, а Ирина Давыдовна оказалась балериной на пенсии да ещё в бальзаковском возрасте.
Что могло привлечь парня, молодого и видного, к этой самой Ирине Давыдовне? Впрочем, чем черт не шутит.
Артистка, возвышенная натура. Залесского ведь влекло искусство.
Палий когда-то работала в музыкальном театре. Видел ли я её в спектаклях? Вспоминал, вспоминал, но ничего припомнить не мог. Ведущих солистов я знал. Возможно, она танцевала в кордебалете?
Я уже собрался идти к Палий, надел пальто. Но тут…
Открылась дверь, и на пороге появилась робкая фигура.
Я даже не сразу узнал отца. Мой родитель, в валенках, в синем бостоновом старомодном костюме, виновато топтался па месте, не смея сделать шага вперёд по вытертой дорожке.
Мы обнялись. От отца пахло крепкими дешёвыми папиросами-он всю жизнь курил «Прибой», — и на меня повеяло таким родным и близким, что к горлу подступил комок.
Отец крякнул, оправил пиджак.
— Садись, панка. — Я назвал его так, как обычно называл в детстве.
Батю совершенно добивал солидный кабинет и моя форма.
— Садись, садись. — Я буквально силком усадил его на стул. Отец, сложив на коленях руки, осматривал стены, мебель и, казалось, едва дышал. Он впервые видел меня в рабочей обстановке… Вот уж никогда не ожидал от него такоп робости.
Кабинет! Как все-таки это действует на воображение.
Но я же сын, которого он в далёкие (впрочем, не очень-то далёкие) времена поучал за проделки доброй хворостиной…
— Знаешь, я вот думаю на Новый год махнуть в Скопин.., — неизвестно почему сказал я.
— Мать обрадуется. — Он привычным жестом достал лачку папирос, но тут же спрятал в карман.
— Кури.
— Можно?
Конечно. И двигайся ко мне. Вот пепельница.
Как ни торопили дела, не поговорить с отцом-грех.
Перебрав всех близких — мать, брата, сестру, дядь„в и сватьев, я спросил:
— Почему не дал знать, что едешь? Встретил бы.
— Добрался, — ответил он солидно. — Чего тебя отвлекать…
Мы помолчали.
— Значит, примете меня на праздники?
— Чего уж говорить. Погуляем…
— Я, наверное, не один…
Отец кивнул. Но вида, что его очень интересует, с кем именно, не подал. В его манере-все воспринимать невозмутимо, как подобает рассудительному мужику, каковым он себя считал. Частенько без основания,
— Вроде с невестой, — уточнил я осторожно.
— Встретим, сынок, как полагается.
— Правда, ещё не окончательно. Знаешь, моя служба…
Сегодня здесь, завтра там…
Отец приехал показаться хорошему врачу. Сильно стали сдавать глаза. Он крепился, крепился, но, видимо, дело обггояло худо. Отец успел уже, оказывается, побывать в Институте имени Гельмгольца. Но там ему сказали, что пет мест.
Я вспомнил об Агнессе Петровне. Чем черт не шутит…
Когда я изложил ей свою просьбу, она с радостью сказала:
— Вам повезло. Какое-то невероятное совпадение. Буквально пять минут назад у меня была подруга сестры жены завотделением Института Гельмгольца. Заказала вечернее платье. Нет, вы родились в рубашке. Позвоните завтра и считайте, что все устроено…
Потом отец попросил достать какие-то лекарства.
Старая история. Стояло кому-нибудь из его знакомых приобрести новый лечебный препарат, особенно если в красивой упаковке, мне тут же слали поручение — достать его во что бы то ни стало, имело это отношение к его болячкам или нет.
Я переписал себе в записную книжку названия лекарств.
Вышли вместе. Кружилась метель, подметая московские улицы. Родитель мой, как ни пытался сохранить достоинство и независимость, терялся в столице, бросал на меня виноватые взгляды. Ехать в Бабушкин, в мою квартиру, для него целая проблема. Я ему объяснял, на какой станции метро выйти, каким автобусом добираться дальше. Он кивал и не очень уверенно приговаривал:
— Не потеряюсь. Язык, чай, до Киева доведёт. Не пропаду.
Что-то шевельнулось у меня в душе. Бедный мой батя, один в большом городе, полуслепой…
Я остановил такси. И когда мы уселись рядом в его мягкое, тёплое нутро, я понял, как соскучился но своим. Что-то затеплилось в душе, и даже не надо было слов, а вот так, молча, ехать вместе по Москве.
Полтора часа! Что они могли значить в моей суматошной жизни? Зато мой славный старик увезёт в Скопин приятное впечатление от посещения сына. И долго будет вспоминать, как я возил его по всей Москве на такси.
К дому Палий я подъехал в ранние зимние сумерки.
Послевоенное солидное строение с широкими лестничными площадками, массивными дверями. Открыла мне сама Ирина Давыдовна. И я сразу отметил про себя, что выглядит она моложе своих лет.
Палий предложила расположиться в большой комнате.
С мебелью, от которой веяло фундаментальностью и солидностью начала века. На письменном столе, по размерам не уступающему бильярдному, стоял портрет в рамке. Очень энергичное лицо, с живыми глазами, мохнатыми бровями.
Ещё от участкового инспектора я узнал, что квартира эта принадлежала раньше крупному врачу, профессору.
Ирина Давыдовна вышла за него замуж лет семь назад и полтора года как овдовела. Профессор был значительно старше неё.
Уж не его ли фотография? Скорее всего.
— Чем обязана? — спросила Ирина Давыдовна, закуривая сигарету в длинном инкрустированном мундштуке.
Прямо турецкий чубук… — Никогда не думала, что моя мирная персона может интересовать прокуратуру.
У Палий был приятный голос. Несколько хрипловатый.
Наверное, от курения. Курила она беспрерывно. Одну сигарету за одной…
— Вам известен человек по имени Валерии Залесскии?
У хозяйки квартиры на миг промелькнуло на лице растерянное, виноватое выражение. Словно её застали врасплох за нечестным занятием. Но только на секунду.
— Да, знаком, — протянула Палий и скрылась в клубе дыма.
— Где вы с ним познакомились?
— В Одессе. На пляже. В прошлом году.
— Кто вас познакомил?
— Скорее что… Тёмные очки. Я нечаянно наступила на своп тёмные очки, муж из Италии привёз, — она кивнула на портрет. — Вещь не очень дорогая, но такие фильтры не найдёшь. Потом, память… — она снова бросила взгляд на фотографию профессора. — Валерий взялся быстро починить… Обыкновенное человеческой знакомство…
За дверью послышались шаркающие старческие шаги.
Замерли. Ирина Давыдовна резко встала:
— Простите, одну минуточку. — Она вышла из комнаты скорым шагом, плотно прикрыв за собой дверь. Но и через них был слышен раздражённый шёпот Палий.
Вернулась она быстро. Снова схватилась за мундштук.
— До чего же любопытны бывают старые люди… — покачала она головой.
Мне сообщали, что с Ириной Давыдовной проживала свекровь. Старушка пережила сына…
— Ирина Давыдовна, когда Валерий приехал к вам?
— Почему ко мне? — она посмотрела мне прямо в глаза.
— Он жил в этой квартире…
— У меня ещё три комнаты. — Она пожала плечами. — Человеку негде было остановиться.
Я представил себе ситуацию: мать умершего учёного, врача, сравнительно молодая вдова и се ещё более молодой ухажёр. И все это происходит в квартире профессора. Да, смелая женщина эта Ирина Давыдовна.
Мне не хотелось лезть в этот клубок страстей — а страсти, наверное, были немалые, — но все-таки пришлось. Ничего не поделаешь.
— Вы не скажете, на какие деньги жил Валерий? Он ведь не работал…
— Так он же писатель! — удивилась она.
— Из чего вы это заключили?
— У него вырезки из газет, вообще читал свои стихи… — она посмотрела на меня с замешательством.
Неужели у балерины на пенсии только теперь мелькнула мысль, что Валерий Залесскии больше мечтал о литературной карьере, чем имел какие-то достижения па этом поприще? Три-четыре стихотворения, опубликованных в вечерней газете, несколько статеек. Вот и весь писатель.
— Мы даже были с ним как-то в Доме литераторов, — сказала она. — Там сидели известные поэты…
— За одним с вами столом?
— Конечно. Валерий меня познакомил с одним. Печатается в «Юности».
— И все-таки вы не ответили на мои вопрос. Деньги у него водились?
— Были, конечно.
— Много?
— Не знаю. Гостей как-то не принято об этом спрашивать.
Итак, Палий хотела меня убедить, что Залесский жил в её доме только как посторонний. Почти полгода. Многова
— Сколько он жил в вашей квартире?
— Я уже не помню, — нехотя ответила она.
— День, два? Может, месяц или больше того?
— Ну, что-то больше трех месяцев…
— И ночевал только здесь?
Ирина Давыдовна состроила стыдливую гримаску:
— Мне кажется, задавать подобные вопросы не очень тактично.
— Понимаете, Ирина Давыдовна, мы — вроде врачей.
Только болезни, которыми мы занимаемся, социальные…
— В таком случае вы ошиблись адресом, — сказала она улыбнувшись.
— Речь идёт не о вас. Об одной трагической истории… — Гжвшая балерина посмотрела на меня с испугом. — В неё попал и ваш знакомый.
Я замолчал. Ждал вопроса. И он последовал,
— Он… Залесский жив? — тихо спросила Палий.
— Здоров и невредим.
Она задумалась.
— А вы любите поэзию?
— Что? — не поняла Ирина Дааыдовна. — До нашего знакомства не очень. Но Валерий так умел говорить, читать из любимых поэтов…
— Кого?
— Вознесенского, Евтушенко… — Она зажмурила глаза, силясь вспомнить ещё фамилии. — Он, в общем, знал бездну отрывков. — Палии вздохнула. — Эрудит.
— Долго вы общались в Одессе?
— Дней пять. — Ирина Давыдовна грустно улыбнулась.
Наверное, воспоминаниям.
— Он вас знакомил со своими приятелями, друзьями?
— Что вы! В Одессе он тосковал. Она ему не нравилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46