Для авторучки. — Она спросила у меня, прикрыв рукой микрофон: — Фиолетовых или синих?
— Синих.
И пока несли из отдела кадров чернила, мы сидели и молчали. Мне показалось, прошла вечность, пока несли чернила… Вот что показала Галя Линёва:
«…В июне на летние каникулы приехала моя подруга Люба Шульга, которая учится на втором курсе Томского университета. Как-то она зашла ко мне на работу в контору и увидела там главного агронома Николая Гордеевича Ильина и попросила меня познакомить её с ним. Он ей поправился. И чтобы они могли ближе подружиться, мы договорились с Любой устроить восьмого июля у неё дома вечеринку, как будто по случаю её дня рождения, куда пригласить и Николая Гордеевича. Приглашён был также и Рудик Швандеров, который работал в совхозе в бригаде студентов-строителей. Мы пришли с Рудяком часов в семь.
Дома у Любы никого не было. Её отец и мать угхали в Североозерск.
Николай Гордеевич приехал на мотоцикле около десяти часов, привёз бутылку шампанского и шоколадный набор.
Он извинился, что задержался на работе. Мы сидели приблизительно до часу ночи. Слушали пластинки, немного танцевали. Когда мы с Рудяком собрались уходить, то увидели, что Николаи Гордеевич уснул, прямо сидя на диване.
Люба сказала, что будить его не надо, пусть немного отдохнёт. Мы со Швандеровым ушли, а Ильин остался. На следующий день Люба рассказала, что Ильина она не будила.
Он, по её словам, проснулся часов в пять и тут же уехал…»
После протокола мы ещё говорили с Галей «не для протокола».
Девушкой Ильин так по-настоящему и не увлёкся, хотя Люба страдала по нему. Щекотливость ситуации мне была понятна.. Обстоятельство усугублялось тем, что отец Любы — секретарь партбюро совхоза… Провести ночь оди:! на один с девушкой… Для деревин слишком предосудительно.
Поэтому Ильин и молчал.
Я подумал, что у Гали была и своя причина таиться.
За два месяца до свадьбы прийти с приезжим студентом к подруге, провести у неё с ним чуть ли не всю ночь… Наверное, Женя Линёв очень ревнив…
Насколько в деталях правдивы показания Гали, судить трудно. Главное, алиби Ильина как будто бы доказано.
Я злился на Ильина и понимал причину его скрытности. Прямо рыцарь из романов Дюма.
Я заверил Галю, что сведения, которые она сообщила, не узнает никто, кому знать не следует. В том числе и её муж…
Показание Линёвой подтвердил тот самый Шавырин, сосед Савелия Фомича, которого сторож просил меня вызвать на допрос.
Шавырин работал истопником в бане. В четыре часа утра девятого июля он шёл «разводить пары». Возле двора секретаря партбюро стоял мотоцикл с коляской. По всем приметам —главного агронома.
Странно только, что истопник был до того перепуган, что я едва не заподозрил его в нечестности. Вдруг Шавырина подговорили? С виду он какой-то пришибленный, согнутый, в латаных валенках, в старой, потёртой фуфайке…
Не дожидаясь ответа Томской прокуратуры, которая должна была по моей срочной просьбе допросить Любу Шульгу и Рудика Швандерова, я вызвал Ильина.
Забегая вперёд, скажу, что Люба и Рудик, за исключением незначительных деталей, рассказали то же, что и Линёва…
Когда явился Ильин, я без всякого предисловия спросил его:
— В котором часу вы ушли из дома Шульги?
— В четыре семнадцать, — ответил он, даже не моргнув.
— Почему такая точность?
— Когда проснулся, посмотрел на часы. Я вообще люблю точность.
— Почему вы отказывались сообщить о таком важном факте? Это же ваше алиби.
— Вы его доказали сами. — На лице Ильина промелькпула усмешка. А может, удовлетворение.
— Если уж заниматься казуистикой, то вы, кажется, давали подписку о том, что несёте ответственность за дачу заведомо ложных показаний… Значит, обманывали, когда говорили, что не помните, где провели ночь с восьмого на девятое июля. — Он хотел что-то вставить, но я его остановил:
— Вы всё помните. Четыре семнадцать…
— В этом вопросе я готов признать свою вину.
Я отложил ручку:
— Николай Гордеевич, вы, кажется, альпинист?
— Бывший. Уже года четыре, как не ездил в альплагерь. Да и не знаю, когда теперь выберу время. Наверное, уже дисквалифицировался…
— Хорошо, все равно поймёте. Как это у вас называется — идти в связке?
— Да, так.
— Представьте себе, что один из альпинистов решил вдруг на самом опасном месте, так сказать, выбыть из связки. Обрезать верёвку, связывающую его с товарищами.
Как это называется?
— Самоубийство, — сказал он спокойно.
— По отношению к себе-да. Л каково остальным?
— Могут погибнуть тоже. Смотря каким он идёт.
— Теперь вы можете понять, чего стоило ваше молчание? Пз всей картины жизни Ани выпадало одно звено, вы…
— Но ведь я…
— Подождите, дайте мне закончить. Чтобы доказать вашу невиновность, у меня ушло много времени. Понимаете, может, по вашей вине где-то совершено ещё одно преступление. Я вас не пугаю. И говорю самым серьёзным образом. — Я замолчал.
— Мне казалось, что моё… наши отношения с Аней сугубо личные и к делу не относятся. Да какие там были отношения… — Он махнул рукой,
— Николаи Гордеевич, вы же не знаете, что такое работа следователя. Вы неспециалист. Представьте себе, вам, главному агроному, который из многих составных должен найти неизвестное, ответить на вопрос, когда и что сеять, метеорологи дают неправильную сводку или вообще молчат.
Гадай, мол, сам. В какое положение вас поставили бы, а?
Вот и вы за меня решили, что я должен знать, а чего пет.
Ильин передёрнул плечами. Разговор задел его за живое.
— Откровенно хотите?
— Опять за своё. Я вас упрекаю за неоткровенность, а вы…
— Мне казалось, вы меня ловите на чем-то…
— Недаром говорят, если ничего не можешь придумать лучше правды, говори только её… Ведь —вы были близким Ане человеком.. Во всяком случае, понимающим и любящим. Находились рядом в тяжёлое время…
— Давайте не будем об этом, — прервал меня Ильин. — Да, у меня все не выходило из головы, помните, вы говорили, будто я ночевал у Ани, помните? Прямо как хозяин в своей квартире. Та история, иу, когда я утром умывался.
Вспомнил я. Действительно умывался. После того, как наколол дров… Но ведь вы бы мне не поверили…
— Почему же? Неужели вы думаете, что я не умею отличить правду от лжи? Тогда грош бы мне цена в базарный день… Если уж откровенничать, — улыбнулся я, — вам я действительно раньше мало верил. Сейчас склонен больше.
Он невесело усмехнулся:
— Значит, не до конца…
— А ведь вы действительно мне не все ещё открыли.
— Что я должен ещё рассказать? — нахмурился Ильин.
— Хотя бы то, зачем вы встречались с Аней в кафе.
За бутылкой сухого вина…
— Я люблю иногда выпить стакан сухого. У нас дома на Кубани свой виноградник. И домашнее вино подаётся к обеду, как, например, лимонад или квас…
— Так вы встретились, случайно?
— В Североозерске — да. А потом пошли перекусить.
— И о чем вы беседовали?
— Игорь Андреевич, прошу вас, не надо. — Впервые у него были умоляющие глаза. — Это действительно сугубо личное. — Он вздохнул: — Что могло быть, чего не могло…
Вот о чем мы говорили.
И опять стена. Единственное, что я выяснил, так это то, что во время разговора ни о ком, даже о своём муже, не говоря уже о третьем лице, Аня не вспоминала.
Я решил не бередить его память. А к воспоминаниям об Ане Ильин относился свято.
Итак, из числа подозреваемых он был вычеркнут. Но как фигура в игре— пока нет.
Самой загадочной, самой важной для раскрытия истины фигурой мне представлялся теперь «коробейник». Действительно, приезд его в Крылатое предшествовал тревожному состоянию Залесской, а потом наступила её смерть.
Слишком загадочный он человек. Я ловил себя на мысли, а не завораживает ли меня именно эта загадочность?
Нсли это пустой ход, как говорят изыскатели, «бросовый»?
Но все же его приезд настораживал. «Коробейник» явился к Залесским с определённой целью. При этом хотел остаться незамеченным. С честными намерениями приезжают открыто.
Ночной визит был очень важен для гостя. Появление его было неожиданным для Залесских. Во-первых, в Крылатое он приехал впервые. Если б не впервые, то зачем ему называть шофёру адрес? Он бы сам. показал дорогу или сошёл в другом месте, на шоссе. Во-вторых, знай о его приезде супруги, Валерий уж, во всяком случае, встретил бы его непременно. И скорее всего-в-Североозерске, принимая во внимание то обстоятельство, что приезд гостя пытались— скрыть.
Зачем он приезжал? Почему так таинственно и скоропалительно уехал? При этом он знал, что его визит продлится буквально несколько часов.
«Коробейник» посещал супругов раньше («Опять этот тип приехал»). Может быть, в Вышегодске? Нигде больше Валерии и Аня вместе не жили.
И ещё я много думал о предсмертном письме, которое, ей-богу, лучше бы не существовало вовсе. Только все закугывало. Запутывало-то запутывало, если концы не сходятся с концами. А когда все станет на свои места, простота выявится необыкновенная.
Письмо бросалось в глаза при первом знакомстве с делом. На него обратил внимание и Иван Васильевич, судя по отметкам карандашом. Оно мало походило на обычные записки, оставляемые теми, кто в порыве отчаяния или депрессии лишал себя жизни. Как правило, предсмертные письма несут на себе печать душевного расстройства. Слова положены на бумагу неровно, мысли неясные, лихорадочные, обрывистые. И мало фраз. Конечно, случаются и обстоятельные объяснения, но чрезвычайно редко.
Последнее письмо Ани Залесской, странное и необычное для самоубийцы, держало меня в состоянии недоверия и поиска: И до сих пор смущало ум, вносило путаницу в любые мои построения, оставаясь непостижимым.
Во всяком случае, сидение в Крылатом себя исчерпало.
Надо расширять географию своих действий. Первое-постараться отыскать ночного гостя Залесских. Второе — более тщательно исследовать это злополучное письмо. Как говорится, во всех ракурсах. А это можно было сделать только в Москве. И вот я решил отправиться в столицу…
До Североозерска мы с Ищенко ехали вместе, В машине у нас произошёл любопытный разговор.
— Между прочим, — сказала она, — дочь Савелия Фомича, Клава Шамота, работает на кроликовой ферме…
Я уже достаточно изучил старшего лейтенанта. Она мне никогда не сообщает того, что не имеет никакого отношения к нашей работе. И главное, я теперь разбирался в интонации моего помощника. О дочери сторожа она сказала как-то туманно.
— Ну и что? — спросил я, не понимая сначала, куда клонит Серафима Карповна, но чувствуя подвох.
— Работает недавно. Кролики в совхозе-новое дело…
— Молодец все-таки Мурзин. Ещё одна статья дохода в хозяйстве.
— Я слышала, большие потери…
— Кролики, я читал, очень подвержены всяким болезням. Очень капризное животное.
— Да нет, болезни, говорят, опять же здесь ни при чем… Мясо у них вкусное. Да и шкурки красивые… Клаву заметили на североозерском базаре.
Больше она ничего не сказала. Но и этого для меня было достаточно. Я вспомнил вечер, когда, расчувствовавшись и размякнув от «Степной украинской», нахваливал жаркое, которым с такой охотой угощал меня сторож.
Шапку из кролика…
Можно поздравить достопочтенного следователя, Представляю, если бы финал состоялся в народном суде. Советник юстиции Чнкуров проходит свидетелем. В качестве ценителя жареного кролика «по-крылатовски» и обладателя шапки из ворованного материала.
Но Серафима Карповна преподнесла мне ещё один сюрприз:
— Говорят, Савелий Фомич свой забор переставил.
Всего метра на полтора. Глядишь, почти полсотки у соседа оттяпал…
— У Шавырипа? —спросил я.
— У него, — Ищенко улыбнулась. — Вы тоже знаете?
Что мне было отвечать? Теперь-то я понял, почему хитрый старик просил вызвать в качестве свидетеля своего соседа. Запугать. И почему тот так боялся на допросе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Синих.
И пока несли из отдела кадров чернила, мы сидели и молчали. Мне показалось, прошла вечность, пока несли чернила… Вот что показала Галя Линёва:
«…В июне на летние каникулы приехала моя подруга Люба Шульга, которая учится на втором курсе Томского университета. Как-то она зашла ко мне на работу в контору и увидела там главного агронома Николая Гордеевича Ильина и попросила меня познакомить её с ним. Он ей поправился. И чтобы они могли ближе подружиться, мы договорились с Любой устроить восьмого июля у неё дома вечеринку, как будто по случаю её дня рождения, куда пригласить и Николая Гордеевича. Приглашён был также и Рудик Швандеров, который работал в совхозе в бригаде студентов-строителей. Мы пришли с Рудяком часов в семь.
Дома у Любы никого не было. Её отец и мать угхали в Североозерск.
Николай Гордеевич приехал на мотоцикле около десяти часов, привёз бутылку шампанского и шоколадный набор.
Он извинился, что задержался на работе. Мы сидели приблизительно до часу ночи. Слушали пластинки, немного танцевали. Когда мы с Рудяком собрались уходить, то увидели, что Николаи Гордеевич уснул, прямо сидя на диване.
Люба сказала, что будить его не надо, пусть немного отдохнёт. Мы со Швандеровым ушли, а Ильин остался. На следующий день Люба рассказала, что Ильина она не будила.
Он, по её словам, проснулся часов в пять и тут же уехал…»
После протокола мы ещё говорили с Галей «не для протокола».
Девушкой Ильин так по-настоящему и не увлёкся, хотя Люба страдала по нему. Щекотливость ситуации мне была понятна.. Обстоятельство усугублялось тем, что отец Любы — секретарь партбюро совхоза… Провести ночь оди:! на один с девушкой… Для деревин слишком предосудительно.
Поэтому Ильин и молчал.
Я подумал, что у Гали была и своя причина таиться.
За два месяца до свадьбы прийти с приезжим студентом к подруге, провести у неё с ним чуть ли не всю ночь… Наверное, Женя Линёв очень ревнив…
Насколько в деталях правдивы показания Гали, судить трудно. Главное, алиби Ильина как будто бы доказано.
Я злился на Ильина и понимал причину его скрытности. Прямо рыцарь из романов Дюма.
Я заверил Галю, что сведения, которые она сообщила, не узнает никто, кому знать не следует. В том числе и её муж…
Показание Линёвой подтвердил тот самый Шавырин, сосед Савелия Фомича, которого сторож просил меня вызвать на допрос.
Шавырин работал истопником в бане. В четыре часа утра девятого июля он шёл «разводить пары». Возле двора секретаря партбюро стоял мотоцикл с коляской. По всем приметам —главного агронома.
Странно только, что истопник был до того перепуган, что я едва не заподозрил его в нечестности. Вдруг Шавырина подговорили? С виду он какой-то пришибленный, согнутый, в латаных валенках, в старой, потёртой фуфайке…
Не дожидаясь ответа Томской прокуратуры, которая должна была по моей срочной просьбе допросить Любу Шульгу и Рудика Швандерова, я вызвал Ильина.
Забегая вперёд, скажу, что Люба и Рудик, за исключением незначительных деталей, рассказали то же, что и Линёва…
Когда явился Ильин, я без всякого предисловия спросил его:
— В котором часу вы ушли из дома Шульги?
— В четыре семнадцать, — ответил он, даже не моргнув.
— Почему такая точность?
— Когда проснулся, посмотрел на часы. Я вообще люблю точность.
— Почему вы отказывались сообщить о таком важном факте? Это же ваше алиби.
— Вы его доказали сами. — На лице Ильина промелькпула усмешка. А может, удовлетворение.
— Если уж заниматься казуистикой, то вы, кажется, давали подписку о том, что несёте ответственность за дачу заведомо ложных показаний… Значит, обманывали, когда говорили, что не помните, где провели ночь с восьмого на девятое июля. — Он хотел что-то вставить, но я его остановил:
— Вы всё помните. Четыре семнадцать…
— В этом вопросе я готов признать свою вину.
Я отложил ручку:
— Николай Гордеевич, вы, кажется, альпинист?
— Бывший. Уже года четыре, как не ездил в альплагерь. Да и не знаю, когда теперь выберу время. Наверное, уже дисквалифицировался…
— Хорошо, все равно поймёте. Как это у вас называется — идти в связке?
— Да, так.
— Представьте себе, что один из альпинистов решил вдруг на самом опасном месте, так сказать, выбыть из связки. Обрезать верёвку, связывающую его с товарищами.
Как это называется?
— Самоубийство, — сказал он спокойно.
— По отношению к себе-да. Л каково остальным?
— Могут погибнуть тоже. Смотря каким он идёт.
— Теперь вы можете понять, чего стоило ваше молчание? Пз всей картины жизни Ани выпадало одно звено, вы…
— Но ведь я…
— Подождите, дайте мне закончить. Чтобы доказать вашу невиновность, у меня ушло много времени. Понимаете, может, по вашей вине где-то совершено ещё одно преступление. Я вас не пугаю. И говорю самым серьёзным образом. — Я замолчал.
— Мне казалось, что моё… наши отношения с Аней сугубо личные и к делу не относятся. Да какие там были отношения… — Он махнул рукой,
— Николаи Гордеевич, вы же не знаете, что такое работа следователя. Вы неспециалист. Представьте себе, вам, главному агроному, который из многих составных должен найти неизвестное, ответить на вопрос, когда и что сеять, метеорологи дают неправильную сводку или вообще молчат.
Гадай, мол, сам. В какое положение вас поставили бы, а?
Вот и вы за меня решили, что я должен знать, а чего пет.
Ильин передёрнул плечами. Разговор задел его за живое.
— Откровенно хотите?
— Опять за своё. Я вас упрекаю за неоткровенность, а вы…
— Мне казалось, вы меня ловите на чем-то…
— Недаром говорят, если ничего не можешь придумать лучше правды, говори только её… Ведь —вы были близким Ане человеком.. Во всяком случае, понимающим и любящим. Находились рядом в тяжёлое время…
— Давайте не будем об этом, — прервал меня Ильин. — Да, у меня все не выходило из головы, помните, вы говорили, будто я ночевал у Ани, помните? Прямо как хозяин в своей квартире. Та история, иу, когда я утром умывался.
Вспомнил я. Действительно умывался. После того, как наколол дров… Но ведь вы бы мне не поверили…
— Почему же? Неужели вы думаете, что я не умею отличить правду от лжи? Тогда грош бы мне цена в базарный день… Если уж откровенничать, — улыбнулся я, — вам я действительно раньше мало верил. Сейчас склонен больше.
Он невесело усмехнулся:
— Значит, не до конца…
— А ведь вы действительно мне не все ещё открыли.
— Что я должен ещё рассказать? — нахмурился Ильин.
— Хотя бы то, зачем вы встречались с Аней в кафе.
За бутылкой сухого вина…
— Я люблю иногда выпить стакан сухого. У нас дома на Кубани свой виноградник. И домашнее вино подаётся к обеду, как, например, лимонад или квас…
— Так вы встретились, случайно?
— В Североозерске — да. А потом пошли перекусить.
— И о чем вы беседовали?
— Игорь Андреевич, прошу вас, не надо. — Впервые у него были умоляющие глаза. — Это действительно сугубо личное. — Он вздохнул: — Что могло быть, чего не могло…
Вот о чем мы говорили.
И опять стена. Единственное, что я выяснил, так это то, что во время разговора ни о ком, даже о своём муже, не говоря уже о третьем лице, Аня не вспоминала.
Я решил не бередить его память. А к воспоминаниям об Ане Ильин относился свято.
Итак, из числа подозреваемых он был вычеркнут. Но как фигура в игре— пока нет.
Самой загадочной, самой важной для раскрытия истины фигурой мне представлялся теперь «коробейник». Действительно, приезд его в Крылатое предшествовал тревожному состоянию Залесской, а потом наступила её смерть.
Слишком загадочный он человек. Я ловил себя на мысли, а не завораживает ли меня именно эта загадочность?
Нсли это пустой ход, как говорят изыскатели, «бросовый»?
Но все же его приезд настораживал. «Коробейник» явился к Залесским с определённой целью. При этом хотел остаться незамеченным. С честными намерениями приезжают открыто.
Ночной визит был очень важен для гостя. Появление его было неожиданным для Залесских. Во-первых, в Крылатое он приехал впервые. Если б не впервые, то зачем ему называть шофёру адрес? Он бы сам. показал дорогу или сошёл в другом месте, на шоссе. Во-вторых, знай о его приезде супруги, Валерий уж, во всяком случае, встретил бы его непременно. И скорее всего-в-Североозерске, принимая во внимание то обстоятельство, что приезд гостя пытались— скрыть.
Зачем он приезжал? Почему так таинственно и скоропалительно уехал? При этом он знал, что его визит продлится буквально несколько часов.
«Коробейник» посещал супругов раньше («Опять этот тип приехал»). Может быть, в Вышегодске? Нигде больше Валерии и Аня вместе не жили.
И ещё я много думал о предсмертном письме, которое, ей-богу, лучше бы не существовало вовсе. Только все закугывало. Запутывало-то запутывало, если концы не сходятся с концами. А когда все станет на свои места, простота выявится необыкновенная.
Письмо бросалось в глаза при первом знакомстве с делом. На него обратил внимание и Иван Васильевич, судя по отметкам карандашом. Оно мало походило на обычные записки, оставляемые теми, кто в порыве отчаяния или депрессии лишал себя жизни. Как правило, предсмертные письма несут на себе печать душевного расстройства. Слова положены на бумагу неровно, мысли неясные, лихорадочные, обрывистые. И мало фраз. Конечно, случаются и обстоятельные объяснения, но чрезвычайно редко.
Последнее письмо Ани Залесской, странное и необычное для самоубийцы, держало меня в состоянии недоверия и поиска: И до сих пор смущало ум, вносило путаницу в любые мои построения, оставаясь непостижимым.
Во всяком случае, сидение в Крылатом себя исчерпало.
Надо расширять географию своих действий. Первое-постараться отыскать ночного гостя Залесских. Второе — более тщательно исследовать это злополучное письмо. Как говорится, во всех ракурсах. А это можно было сделать только в Москве. И вот я решил отправиться в столицу…
До Североозерска мы с Ищенко ехали вместе, В машине у нас произошёл любопытный разговор.
— Между прочим, — сказала она, — дочь Савелия Фомича, Клава Шамота, работает на кроликовой ферме…
Я уже достаточно изучил старшего лейтенанта. Она мне никогда не сообщает того, что не имеет никакого отношения к нашей работе. И главное, я теперь разбирался в интонации моего помощника. О дочери сторожа она сказала как-то туманно.
— Ну и что? — спросил я, не понимая сначала, куда клонит Серафима Карповна, но чувствуя подвох.
— Работает недавно. Кролики в совхозе-новое дело…
— Молодец все-таки Мурзин. Ещё одна статья дохода в хозяйстве.
— Я слышала, большие потери…
— Кролики, я читал, очень подвержены всяким болезням. Очень капризное животное.
— Да нет, болезни, говорят, опять же здесь ни при чем… Мясо у них вкусное. Да и шкурки красивые… Клаву заметили на североозерском базаре.
Больше она ничего не сказала. Но и этого для меня было достаточно. Я вспомнил вечер, когда, расчувствовавшись и размякнув от «Степной украинской», нахваливал жаркое, которым с такой охотой угощал меня сторож.
Шапку из кролика…
Можно поздравить достопочтенного следователя, Представляю, если бы финал состоялся в народном суде. Советник юстиции Чнкуров проходит свидетелем. В качестве ценителя жареного кролика «по-крылатовски» и обладателя шапки из ворованного материала.
Но Серафима Карповна преподнесла мне ещё один сюрприз:
— Говорят, Савелий Фомич свой забор переставил.
Всего метра на полтора. Глядишь, почти полсотки у соседа оттяпал…
— У Шавырипа? —спросил я.
— У него, — Ищенко улыбнулась. — Вы тоже знаете?
Что мне было отвечать? Теперь-то я понял, почему хитрый старик просил вызвать в качестве свидетеля своего соседа. Запугать. И почему тот так боялся на допросе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46