Ну и жох этот Савелий Фомич! И подъехал как: чаек с мятой, сочувствие, лекарствами народными соблазнял… Это ж надо: из ничего пытался создать себе положение! Разносил повестки…
— Мои смеялись, — продолжала старший лейтенант.
«Мои» — это у кого она останавливалась. — Он в жизни в поле не выходил. То почтальоном, то банщиком, то сторожем… Все удивляются, за что ему дирекция премию выдала…
Короче, окрутил меня Савелий Фомич вокруг пальца.
— А вы хоть Линёву рассказали про Клаву Шамоту? — спросил я.
— А это он мне сам рассказал.
Я дал себе слово, если опять надо будет ехать в Крылатое, от услуг сторожа отказаться насовсем…
Через две недели — Новый год. Московские магазины принарядились. Везде-ёлочки, от крохотных, сантиметров десять — пятнадцать, до больших, во всю вышину зеркальных витрин, украшенные ватным снегом, завесой переливающегося дождя. Ёлки были большей частью искусственные, по до того увешаны стеклянными шарами, бусами, фигурками зверей, что в сверкающей мишуре и впрямь походили на настоящие… На меня особое впечатление производили деревца целиком из блестящей фольги. Казалось, притронься к ним, и они зашелестят, зазвенят. Я знал, что не принято уже восторгаться поделками нашего супериндустриального века, что ёлка из— лесу ценится куда выше, по ничего с собой поделать не мог. Видимо, из жизни в Скопиие, где все всегда было только натуральным, всамделишным, вынес тайную мечту о городских игрушках, которых у меня не было. Мои сверстники, дети военных и послевоенных лет, помнят ёлочные украшения, сделанные своими руками. Бумажные фонарики, хлопушки. И цепи. Бумагу для них мы тоже красили сами.
По-моему, никакой другой город так не украшается к новогоднему празднику, как Москва. Этот праздник, мой самый любимый, в столице я чаще всего проводил скучно и впопыхах. В Москве я находился к отчему дому ближе, чем когда бы то ни было, но ни разу не выбрался на Новый год в Скопин, хотя мечтал об этом ещё с первого курса консерватории. Удалось бы уговорить Надю поехать туда, посидеть за столом с моими родителями, братом, наесться до отвала пирогов и солений, на которые горазда мать, а потом, когда уже пройдёт торжественный час и впереди снова забрезжит триста шестьдесят пять дней и будет спокойно и весело от этого, выйти на снежную улицу, пройтись вдоль домов, не засыпающих в эту ночь до утра, и счастливо поздравлять соседей, которые обязательно высьшят посмотреть на звёздное небо. А то ещё лучше-задней калиткой выкатиться прямо в овраг и промчаться на санках до далёкого дна так ухарски, чтобы выскочить на середину противоположного склона.
Интересно, катаются ли ещё там в новогоднюю ночь мои земляки? Я бы обязательно вспомнил свою молодость…
О поездке с Надей в Скопин я подумал, когда она заговорила о том, что Новый год не хочет проводить одна.
И вообще — прекрасный повод свести её с моими родителями. Все равно это надо сделать, рано или поздно. Конечно, лучше всего в Новый год.
Я хотел сказать ей об этом при нашем первом разговоре сразу по приезде в Москву, но случай оказался совсем неподходящим.
Мой модельер-конструктор едва добрался до телефона:
— Игорь, дорогой, у нас дома настоящий лазарет.
Гриппуем все.
Голос у неё был простуженный. Надя кашляла и говорила с французским прононсом. Заводить речь о поездке в Скопин, о новогоднем катании на санках и вообще о снежных развлечениях было бы издёвкой.
— Давно у вас домашний госпиталь?
— Я уже забыла. Сначала мама, потом Кешка. Теперь я, а мама ещё не встала. Ужас.
Я несмело предложил:
— Наденька, я мигом буду у вас. Может, купить что надо?
— Спасибо, Игорь. Дома все есть. Нас не забывают.
Брат опекает. Я говорю ему: «Из просто брата ты превратился в медбрата…»
— Я приеду, — вырвалось у меня решительно.
— Нет-нет. Грипп. С этим не шутят. А ты вообще простужаешься легко.
Но я настоял на своём.
Мне хотелось чем-нибудь обрадовать Кешку, и я забежал в зоомагазин. Но там мне предложили лишь чучело куропатки и сушёного мотыля для корма рыб.
Короче, поехал на встречу с Надиным сыном без подарка.
У меня так всегда: самое важное, самое ожидаемое случается внезапно и в неудобное время.
Но цветы для будущей тёщи я все-таки купил.
Открыла мне Надя. В халатике, но с хорошо уложенными волосами. Я потянулся поцеловать её (в коридоре никого не было), она отстранилась:
— Не надо, схватишь грипп. Раздевайся, не шуми.
Мама спит. Пойдём на кухню.
Это меня устраивало. Честно говоря-проголодался.
Наконец-то придётся отведать её разносолов.
Кешка. Худенький мальчик в джинсах с иностранными нашивками. Большая голова на тоненькой шее. Совсем не Надины глаза. Круглые, чёрные, как сливы. Курчавые тёмные волосики. Он деловито помешивал ложкой какое-то варево в кастрюльке.
На стуле лежал сиамский кот. Гордый и ужасно брезгливый. Во всяком случае, он почти не смотрел на мою персону.
— Кеша, познакомься с дядей Игорем, — сказала Надя, складывая апельсины в ажурную вазочку.
Мальчик протянул мне левую руку (в правой oil держал ложку) и спросил:
— Вы следователь по особо важным делам?
— Я самый.
— Есть с нами будете?
— С удовольствием, — ответил я, удивляясь его взрослой манере держаться.
— Хочешь вымыть руки? — предложила Надя и показала мне ванную. Расположение её я знал и сам. Как у меня. Как в сотнях, тысячах квартир и Москве.
Вытирая руки полотенцем, я лихорадочно обдумывал, что бы рассказать Кешке. Какое-нибудь дело? Или экспертизу? Но в голову ничего не шло, Я вернулся к столу. Надя поставила передо мной тарелку… покупных пельменей, что варил Кешка.
Может быть, по случаю болезни ей не до готовки? Наверное, так.
Во время еды послыш-ался странный крик из комнаты.
Я удивлённо посмотрел на Надю. А она сказала сыну:
— Принеси Ахмеда. Разбудит бабушку.
Кешка ушёл и вернулся с попугаем. Небольшой, не очень яркий, он все время наклонял голову, словно пытался что-то разглядеть.
— Канаду? — спросил я наугад.
— Лори, — ответил Кешка, сажая птчцу на специально прибитую к стене жёрдочку. Попугай стал маршировать по ней то в одну, то в другую сторону, перехватывая прутик лапками. — Они самые способные к речи, — пояснил мальчик. — Вернее, к звукоподражанию. Они ведь не понимают, что произносят.
— Он уже много знает слов?
— Двенадцать. — Кешка подошёл к птице, легонько постучал по жёрдочке: — Ахмед, здравствуй. Здравствуй, Ахмед.
Лори косил на него глаз и перебирал на спине крыльями.
— Здравствуй, Ахмед, — сказала Надя.
Попугай раскрыл клюв и произнёс:
— Х-р-р-ш-о.
— Это значит «хорошо», — «перевёл» Кешка.
— Ну а как у тебя дела с удавом? — поинтересовался я, чтобы показать осведомлённость о его желаниях.
— Я уже договорился с одним герпетологом поменяться, Он из Индии приехал. Да бабушка против, — вздохнул Кешка.
— Хороший удав?
— Да, очень красивый горный питон. Они, понимаете, не очень большие… Может, ещё уговорю бабушку,
— А что ты предлагал в обмен?
— Макаку-резус.
Я невольно оглянулся:
— У вас, значит, обезьянка живёт? Ты, Надя, ничего об этом не говорила.
— Нет, не живег, — ответил за неё сын. — Но папа обещал привезти, как только я попрошу. Он часто летает в Гавану. Через Африку.
При упоминании об отце мне сделалось неуютно. Разговаривая с Кешкой, я не выпускал из поля зрения и Надю.
Она молчала. Как мне показалось, наблюдала, изредка бросая взгляды то на меня, то на сына.
Мы кончили есть. Надя занялась посудой. И я видел теперь только её спину.
— Да, животные-это очень интересно, — сказал я, чтобы как-то перехватить нить разговора и увлечь Кешку. — Особенно в век техники, урбанизации. Я читал где-то, что теперь львов ввозят не из Африки в Европу, а наоборот.
Разводят в зоопарках и потом выпускают на волю, в привычные условия.
— Это только опыты, — рассудительно произнёс мальчик. — Звери,. рождённые в зоопарке, не умеют добывать себе пищу. И большей частью гибнут на воле.
Надя неожиданно повернулась:
— Может, вы пройдёте в столовую? Кеша, пригласи дядю Игоря. Неудобно на ку.хне…
— Нет, — запротестовал я. — Здесь уютней. Да и не разбудить бы Варвару Григорьевну…
На самом деле я ещё не решался оставаться с Кешкой наедине. При Наде мне было легче с ним общаться.
— Ну смотри, — ответила она.
— Техникой ты не увлекаешься? — спросил я Кешку.
Он отрицательно покачал головой.
— Книгами?
— О животных.
— А приключенческой литературой, детективами? — Мне надо было перекинуть мостик в область, где я был на коне.
Мальчик состроил кислую рожицу и протянул:
— Ску-ушно… Все равно знаешь, чс-м все кончится, а преступника поймают.
Надя опять повернулась и улыбнулась мне.
— В книгах, наверное, так. А вот я, например, могу рассказать случай, когда преступник не был найден.
Мальчик пожал худенькими плечами:
— Это, наверное, тоже скуплю. — И без всякого перехода сказал: —А вы давно были в зоопарке?
— В общем, давненько.
— Теперь там и ткачики есть. Папа мне обещал привезти. Очень интересные птицы…
Но о ткачиках я так и не узнал. В коридоре позвонили.
— Кеш, открой, это медсестра. Проводи к бабушке. — Мальчик вышел. — Вот видишь, Игорек, прямо лазарет…
Сейчас уколы маме будут делать, банки ставить… Ты посиди, поговори с Кешкой, а я минут через десять освобожусь. Надо помочь. Не обижаешься?
— Ну что ты! Ты уж прости, навязался не ко времени…
Знаешь, Надя, я пойду.
— Посиди… — Большой настойчивости в се голосе я не заметил.
— Пойду, — решительно поднялся я.
В коридоре она спросила:
— Как тебе Кешка?
— Смышлёный парень. Люблю увлечённых люден.
— Звони. Хороню? — Она, забыв о гриппе, чмокнула меня в щеку.
— Обязательно. Привет Варваре Григорьевне.
Я надел пальто.
— Кеша! — позвала Надя. Мальчик вышел в коридор. — Попрощайся с дядей Игорем.
Он протянул мне руку:
— До свидания. Заходите.
И по этому «заходите» я понял, что мой приход не произвёл на Кешку никакого впечатления. Не смог я его заинтересовать. Может быть, я слишком настойчиво прсдлагал дружбу? Ладно, надо положиться на время… А вдруг не получится у нас этой дружбы?
Чтобы как-то отвлечься от этих размышлении, я позвонил Ивану Васильевичу. Дела — моя работа и мой отдых.
— Чикуров? Голубчик, как это вы догадались позвонить мне именно сегодня? Я приезжаю в Москву раз в полмесяца, и то на час-другой. Хотите встретиться? Ради бога, приезжайте. Жду. Только помните, вечером я снова уезжаю на дачу.
На дверях моего бывшего шефа была приколота записка. Я немкою опоздал и расстроился, увидев её. Она конечно же предназначалась мне. Наверное, с дурными весгямп — Иван Васильевич не смог ждать. Но тут мне повезло больше. «Игорь Андреевич, спустился буквально на минуточку в магазин. Вам откроют соседи слева, я предупредил». Не успел я дочитать послание, как внизу хлопнула дверь. Иван Васильевич поднялся по лестнице с большой кожаной хозяйственной сумкой почти бегом.
— Заждались? — спросил он, опуская ношу на пол. На нем была куртка из синтетики на меху. с капюшоном, откинутым на плечи, фетровые с кожей бурки, толстые вязаные варежки. Я удивился: полутурист-полусторож. Единственное, что осталось от прежнего подтянутого заместителя прокурора республики, — меховая шапка пирожком из серебристой нерпы.
Но никогда прежде я не видел его таким молодым, розовощёким и крепким.
— Совсем не ждал. Только-только подошёл, — сказал я, берясь за ручки сумки, собираясь помочь хозяину, когда тот открывал замок. Поклажа весила не меньше пуда.
— Э, голубчик, не балуйте меня. Я с такими грузами променады закатываю-не всякому молодому одолеть.
— Приличная сумочка, — подтвердил я, внося её о прихожую.
— Тут и половины не будет, — засмеялся Иван Васильевич. Он толкнул дверь в кухню. На столе стоял туго набитый походный рюкзак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Мои смеялись, — продолжала старший лейтенант.
«Мои» — это у кого она останавливалась. — Он в жизни в поле не выходил. То почтальоном, то банщиком, то сторожем… Все удивляются, за что ему дирекция премию выдала…
Короче, окрутил меня Савелий Фомич вокруг пальца.
— А вы хоть Линёву рассказали про Клаву Шамоту? — спросил я.
— А это он мне сам рассказал.
Я дал себе слово, если опять надо будет ехать в Крылатое, от услуг сторожа отказаться насовсем…
Через две недели — Новый год. Московские магазины принарядились. Везде-ёлочки, от крохотных, сантиметров десять — пятнадцать, до больших, во всю вышину зеркальных витрин, украшенные ватным снегом, завесой переливающегося дождя. Ёлки были большей частью искусственные, по до того увешаны стеклянными шарами, бусами, фигурками зверей, что в сверкающей мишуре и впрямь походили на настоящие… На меня особое впечатление производили деревца целиком из блестящей фольги. Казалось, притронься к ним, и они зашелестят, зазвенят. Я знал, что не принято уже восторгаться поделками нашего супериндустриального века, что ёлка из— лесу ценится куда выше, по ничего с собой поделать не мог. Видимо, из жизни в Скопиие, где все всегда было только натуральным, всамделишным, вынес тайную мечту о городских игрушках, которых у меня не было. Мои сверстники, дети военных и послевоенных лет, помнят ёлочные украшения, сделанные своими руками. Бумажные фонарики, хлопушки. И цепи. Бумагу для них мы тоже красили сами.
По-моему, никакой другой город так не украшается к новогоднему празднику, как Москва. Этот праздник, мой самый любимый, в столице я чаще всего проводил скучно и впопыхах. В Москве я находился к отчему дому ближе, чем когда бы то ни было, но ни разу не выбрался на Новый год в Скопин, хотя мечтал об этом ещё с первого курса консерватории. Удалось бы уговорить Надю поехать туда, посидеть за столом с моими родителями, братом, наесться до отвала пирогов и солений, на которые горазда мать, а потом, когда уже пройдёт торжественный час и впереди снова забрезжит триста шестьдесят пять дней и будет спокойно и весело от этого, выйти на снежную улицу, пройтись вдоль домов, не засыпающих в эту ночь до утра, и счастливо поздравлять соседей, которые обязательно высьшят посмотреть на звёздное небо. А то ещё лучше-задней калиткой выкатиться прямо в овраг и промчаться на санках до далёкого дна так ухарски, чтобы выскочить на середину противоположного склона.
Интересно, катаются ли ещё там в новогоднюю ночь мои земляки? Я бы обязательно вспомнил свою молодость…
О поездке с Надей в Скопин я подумал, когда она заговорила о том, что Новый год не хочет проводить одна.
И вообще — прекрасный повод свести её с моими родителями. Все равно это надо сделать, рано или поздно. Конечно, лучше всего в Новый год.
Я хотел сказать ей об этом при нашем первом разговоре сразу по приезде в Москву, но случай оказался совсем неподходящим.
Мой модельер-конструктор едва добрался до телефона:
— Игорь, дорогой, у нас дома настоящий лазарет.
Гриппуем все.
Голос у неё был простуженный. Надя кашляла и говорила с французским прононсом. Заводить речь о поездке в Скопин, о новогоднем катании на санках и вообще о снежных развлечениях было бы издёвкой.
— Давно у вас домашний госпиталь?
— Я уже забыла. Сначала мама, потом Кешка. Теперь я, а мама ещё не встала. Ужас.
Я несмело предложил:
— Наденька, я мигом буду у вас. Может, купить что надо?
— Спасибо, Игорь. Дома все есть. Нас не забывают.
Брат опекает. Я говорю ему: «Из просто брата ты превратился в медбрата…»
— Я приеду, — вырвалось у меня решительно.
— Нет-нет. Грипп. С этим не шутят. А ты вообще простужаешься легко.
Но я настоял на своём.
Мне хотелось чем-нибудь обрадовать Кешку, и я забежал в зоомагазин. Но там мне предложили лишь чучело куропатки и сушёного мотыля для корма рыб.
Короче, поехал на встречу с Надиным сыном без подарка.
У меня так всегда: самое важное, самое ожидаемое случается внезапно и в неудобное время.
Но цветы для будущей тёщи я все-таки купил.
Открыла мне Надя. В халатике, но с хорошо уложенными волосами. Я потянулся поцеловать её (в коридоре никого не было), она отстранилась:
— Не надо, схватишь грипп. Раздевайся, не шуми.
Мама спит. Пойдём на кухню.
Это меня устраивало. Честно говоря-проголодался.
Наконец-то придётся отведать её разносолов.
Кешка. Худенький мальчик в джинсах с иностранными нашивками. Большая голова на тоненькой шее. Совсем не Надины глаза. Круглые, чёрные, как сливы. Курчавые тёмные волосики. Он деловито помешивал ложкой какое-то варево в кастрюльке.
На стуле лежал сиамский кот. Гордый и ужасно брезгливый. Во всяком случае, он почти не смотрел на мою персону.
— Кеша, познакомься с дядей Игорем, — сказала Надя, складывая апельсины в ажурную вазочку.
Мальчик протянул мне левую руку (в правой oil держал ложку) и спросил:
— Вы следователь по особо важным делам?
— Я самый.
— Есть с нами будете?
— С удовольствием, — ответил я, удивляясь его взрослой манере держаться.
— Хочешь вымыть руки? — предложила Надя и показала мне ванную. Расположение её я знал и сам. Как у меня. Как в сотнях, тысячах квартир и Москве.
Вытирая руки полотенцем, я лихорадочно обдумывал, что бы рассказать Кешке. Какое-нибудь дело? Или экспертизу? Но в голову ничего не шло, Я вернулся к столу. Надя поставила передо мной тарелку… покупных пельменей, что варил Кешка.
Может быть, по случаю болезни ей не до готовки? Наверное, так.
Во время еды послыш-ался странный крик из комнаты.
Я удивлённо посмотрел на Надю. А она сказала сыну:
— Принеси Ахмеда. Разбудит бабушку.
Кешка ушёл и вернулся с попугаем. Небольшой, не очень яркий, он все время наклонял голову, словно пытался что-то разглядеть.
— Канаду? — спросил я наугад.
— Лори, — ответил Кешка, сажая птчцу на специально прибитую к стене жёрдочку. Попугай стал маршировать по ней то в одну, то в другую сторону, перехватывая прутик лапками. — Они самые способные к речи, — пояснил мальчик. — Вернее, к звукоподражанию. Они ведь не понимают, что произносят.
— Он уже много знает слов?
— Двенадцать. — Кешка подошёл к птице, легонько постучал по жёрдочке: — Ахмед, здравствуй. Здравствуй, Ахмед.
Лори косил на него глаз и перебирал на спине крыльями.
— Здравствуй, Ахмед, — сказала Надя.
Попугай раскрыл клюв и произнёс:
— Х-р-р-ш-о.
— Это значит «хорошо», — «перевёл» Кешка.
— Ну а как у тебя дела с удавом? — поинтересовался я, чтобы показать осведомлённость о его желаниях.
— Я уже договорился с одним герпетологом поменяться, Он из Индии приехал. Да бабушка против, — вздохнул Кешка.
— Хороший удав?
— Да, очень красивый горный питон. Они, понимаете, не очень большие… Может, ещё уговорю бабушку,
— А что ты предлагал в обмен?
— Макаку-резус.
Я невольно оглянулся:
— У вас, значит, обезьянка живёт? Ты, Надя, ничего об этом не говорила.
— Нет, не живег, — ответил за неё сын. — Но папа обещал привезти, как только я попрошу. Он часто летает в Гавану. Через Африку.
При упоминании об отце мне сделалось неуютно. Разговаривая с Кешкой, я не выпускал из поля зрения и Надю.
Она молчала. Как мне показалось, наблюдала, изредка бросая взгляды то на меня, то на сына.
Мы кончили есть. Надя занялась посудой. И я видел теперь только её спину.
— Да, животные-это очень интересно, — сказал я, чтобы как-то перехватить нить разговора и увлечь Кешку. — Особенно в век техники, урбанизации. Я читал где-то, что теперь львов ввозят не из Африки в Европу, а наоборот.
Разводят в зоопарках и потом выпускают на волю, в привычные условия.
— Это только опыты, — рассудительно произнёс мальчик. — Звери,. рождённые в зоопарке, не умеют добывать себе пищу. И большей частью гибнут на воле.
Надя неожиданно повернулась:
— Может, вы пройдёте в столовую? Кеша, пригласи дядю Игоря. Неудобно на ку.хне…
— Нет, — запротестовал я. — Здесь уютней. Да и не разбудить бы Варвару Григорьевну…
На самом деле я ещё не решался оставаться с Кешкой наедине. При Наде мне было легче с ним общаться.
— Ну смотри, — ответила она.
— Техникой ты не увлекаешься? — спросил я Кешку.
Он отрицательно покачал головой.
— Книгами?
— О животных.
— А приключенческой литературой, детективами? — Мне надо было перекинуть мостик в область, где я был на коне.
Мальчик состроил кислую рожицу и протянул:
— Ску-ушно… Все равно знаешь, чс-м все кончится, а преступника поймают.
Надя опять повернулась и улыбнулась мне.
— В книгах, наверное, так. А вот я, например, могу рассказать случай, когда преступник не был найден.
Мальчик пожал худенькими плечами:
— Это, наверное, тоже скуплю. — И без всякого перехода сказал: —А вы давно были в зоопарке?
— В общем, давненько.
— Теперь там и ткачики есть. Папа мне обещал привезти. Очень интересные птицы…
Но о ткачиках я так и не узнал. В коридоре позвонили.
— Кеш, открой, это медсестра. Проводи к бабушке. — Мальчик вышел. — Вот видишь, Игорек, прямо лазарет…
Сейчас уколы маме будут делать, банки ставить… Ты посиди, поговори с Кешкой, а я минут через десять освобожусь. Надо помочь. Не обижаешься?
— Ну что ты! Ты уж прости, навязался не ко времени…
Знаешь, Надя, я пойду.
— Посиди… — Большой настойчивости в се голосе я не заметил.
— Пойду, — решительно поднялся я.
В коридоре она спросила:
— Как тебе Кешка?
— Смышлёный парень. Люблю увлечённых люден.
— Звони. Хороню? — Она, забыв о гриппе, чмокнула меня в щеку.
— Обязательно. Привет Варваре Григорьевне.
Я надел пальто.
— Кеша! — позвала Надя. Мальчик вышел в коридор. — Попрощайся с дядей Игорем.
Он протянул мне руку:
— До свидания. Заходите.
И по этому «заходите» я понял, что мой приход не произвёл на Кешку никакого впечатления. Не смог я его заинтересовать. Может быть, я слишком настойчиво прсдлагал дружбу? Ладно, надо положиться на время… А вдруг не получится у нас этой дружбы?
Чтобы как-то отвлечься от этих размышлении, я позвонил Ивану Васильевичу. Дела — моя работа и мой отдых.
— Чикуров? Голубчик, как это вы догадались позвонить мне именно сегодня? Я приезжаю в Москву раз в полмесяца, и то на час-другой. Хотите встретиться? Ради бога, приезжайте. Жду. Только помните, вечером я снова уезжаю на дачу.
На дверях моего бывшего шефа была приколота записка. Я немкою опоздал и расстроился, увидев её. Она конечно же предназначалась мне. Наверное, с дурными весгямп — Иван Васильевич не смог ждать. Но тут мне повезло больше. «Игорь Андреевич, спустился буквально на минуточку в магазин. Вам откроют соседи слева, я предупредил». Не успел я дочитать послание, как внизу хлопнула дверь. Иван Васильевич поднялся по лестнице с большой кожаной хозяйственной сумкой почти бегом.
— Заждались? — спросил он, опуская ношу на пол. На нем была куртка из синтетики на меху. с капюшоном, откинутым на плечи, фетровые с кожей бурки, толстые вязаные варежки. Я удивился: полутурист-полусторож. Единственное, что осталось от прежнего подтянутого заместителя прокурора республики, — меховая шапка пирожком из серебристой нерпы.
Но никогда прежде я не видел его таким молодым, розовощёким и крепким.
— Совсем не ждал. Только-только подошёл, — сказал я, берясь за ручки сумки, собираясь помочь хозяину, когда тот открывал замок. Поклажа весила не меньше пуда.
— Э, голубчик, не балуйте меня. Я с такими грузами променады закатываю-не всякому молодому одолеть.
— Приличная сумочка, — подтвердил я, внося её о прихожую.
— Тут и половины не будет, — засмеялся Иван Васильевич. Он толкнул дверь в кухню. На столе стоял туго набитый походный рюкзак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46