Нет, не того затхлого предвоенного общества, в котором герцоги и графини умирали от смеха над грошовыми шутками, а сегодняшнего общества – грязного, динамичного, стоящего на желчи, обмане, хитрых сделках и обилии наркотиков.
Харгрейвс благословлял своего доброго духа, который не дал ему превратиться в наркомана, несмотря на все многолетние соблазны. Господи, дорогой! О, наконец и бар открыли через дорогу. Теперь поторопись, Харгрейвс, и утоли свою мучительную жажду, успокой головную боль.
Он едва не столкнулся с «мини», перебегая дорогу, и прошел мимо охраны у входа, даже не показав приглашения. Для вьючной лошади вроде него на свете осталось не так много развлечений, подумал Харгрейвс. Прорваться на вечеринку было одним из них. Любое ничтожество попытается сделать это, но только журналист умеет прорваться. У него в письменном столе лежало приглашение, но он уже двое суток не был в офисе. Бармен Нунан помахал ему издали.
Не следует появляться вовремя. Но толчея у бара на этой тусовке Биба просто невыносимая. Харгрейвс жестом подозвал официанта и облегчил его поднос на два высоких бокала шампанского. Очень неправильно заглатывать шампанское, сказал себе Харгрейвс, проделывая это, но, Господи, нужда заставит.
Ладно. Теперь вперед! Разве это не веселье? Никаких грустных мыслей, решил он. Никаких жалоб насчет старости. В этом огромном сером городе, раздувшемся от амбиций, стоило веселиться только, где за это платили. О, неплохая идея для начала колонки. «Как поставщик веселья, Биб не сравним ни с чем». Нет, не пойдет. «Так как все продается, решили в Бибе, почему не торговать весельем?» Нет, это тоже не пойдет. «Если вас интересует, куда девалось лондонское веселье, знайте, его подарили Бибу в пятницу на празднование открытия...»
– Официант! Да, заберите эти, спасибо. А я возьму вон те.
Много лучше! Веселее!
Он почему-то подумал о том, как выглядело в прошлом такое искусственное веселье. Пришел в голову Рим при Нероне. Потом – последние дни Веймарской республики. Отчаянно нарумяненные парни, девицы в смокингах, экс-генералы, банкиры, веселья хоть отбавляй.
А здесь не так плохо, заметил Харгрейвс. Первыми всегда приходят подающие надежды молодые, будущие звезды и юнцы в своей самой занюханной одежде, в свитерах с дырками, проеденными молью, с прическами панков, в наколенниках и без носков, синевато-багровом гриме. Веймарская ночь в Хаммерсмите.
И музыка. Дикий оглушающий рев, неразборчивые слова с ударными, состоящими из нескольких электронных чипов, огромный громкоговоритель, который может скопировать у живого барабанщика все, кроме пота. И воздух, конечно, уже насыщенный дымом «травки».
Ага! Лазера нет! Спасибо, дорогой Биб. Мои уши ты не пощадил, но глаза отдыхают.
– Неужели это вы, дорогая? Так рано? – поинтересовался он.
– Я пригласила свою очередную жертву – Ройса Коннела, – объяснила Джилиан. – Вы видели его?
– Всего без четверти семь. Официант. А, понятно. – Он кисло посмотрел на официанта. Из-за собеседницы он теперь не мог брать по два бокала, не предложив одного из них ей. – Неужели вы им серьезно интересуетесь? – спросил он ее.
– Считайте это последним желанием Лэм.
– Но, я имею в виду, Джилиан, это должно быть очевидно. – Харгрейвс остановился и похолодел, поняв, что зайдя слишком далеко, может оказаться без работы на «Лэм на заклание». Для этого он еще недостаточно надрался, спасибо. Он, конечно, знал о Лэм, кое-что не подлежащее гласности, например, происхождение ее семьи. Но если ее прижать, она станет безжалостной.
– Я знаю все об этом, – призналась Джилиан. – Боюсь, что именно это и привлекло меня. Вызов.
– Господи, да почему же я не могу быть вызовом?
– Вы – вызов? Здесь нет никого моложе восьмидесяти, кого бы вы не трахнули, с их согласия, разумеется.
Ее желто-коричневые глаза заблестели, когда она представила эту картину. Потом она сосредоточилась на Харгрейвсе, и он вдруг пожалел, что в зале нет лазера, выдержать который было бы гораздо легче, чем ее взгляд.
– Что говорят о Ройсе? – поинтересовалась у него Джилиан.
– «Роли изменились», – процитировал он воображаемый заголовок. – Автора колонок опрашивает телерепортер. Никаких комментариев, Флит-стрит рыдает.
– Харгрейвс, вас спрашивает любимица миллионов.
Он оглядел ее с ног до головы: облегающее белое платье из легкого материала, подчеркивающее ее формы и мерцающее под объективами телекамер, ухудшая качество изображения. Жаль, что это предназначалось Ройсу Коннелу.
– Про него почти ничего и не говорят, дорогуша, – уверил ее Харгрейвс. – А все из-за того, что у него до сих пор нет личной жизни.
– Что, и мальчиков нет?
Харгрейвс надул щеки:
– Это исключено, милочка.
– Ну расскажите же что-нибудь.
– Нечего рассказывать. Даже молодые прожигатели жизни молчат, а я их всех знаю. Просто ни звука.
– Вы уходите от разговора.
– Я говорю сущую правду, а вы никак не поймете, что это случается с Харгрейвсом только тогда, когда он начинает пить.
На улице, недалеко от поворота, погасли огни подошедшей автомашины.
– Это он. Я его предупредила.
– Он что, не любит фотографироваться?
– Когда ты номер два, Харгрейвс, надо позаботиться, чтобы фотографировали только первый номер. – Она направилась к двери. Харгрейвс смотрел, как у нее при ходьбе покачиваются бедра. И вообразить нельзя, чтобы такая роскошная женщина была еще и такой талантливой. И потратить все на парнишечку Коннела!
– Мистер Харгрейвс?
Высокий мужчина, стоявший рядом с ним, говорил с американским акцентом. На нем был американский смокинг темно-синего цвета, огромный желтый галстук-бабочка и сорочка с жабо.
– Мы разве встречались? – спросил Харгрейвс.
– Нет, но ведь это очень легко исправить, – ответил мужчина. У него было очень располагающее, открытое лицо. Харгрейвс почему-то решил, что он аферист. Надо будет спросить у Нунана об этом субъекте.
– Это, конечно, так, но стоит ли? – заметил журналист.
– Это может быть для вас выгодно, – пообещал американец.
– Да что вы? – Харгрейвс мысленно поздравил себя с тем, что определил афериста по одной внешности, даже до того, как тот открыл свой паршивый рот. – Мы говорим о материальной стороне дела, не так ли?
– Да, и об этом тоже. В том смысле, что информация может приносить людям вашего типа весьма большие барыши.
– Горю желанием узнать ваше имя, молодой человек.
Американец протянул руку.
– Джим Вимс, сэр. Рад познакомиться.
* * *
Для Ройса Коннела это было внове, и он совсем не был уверен, что ему это нравится. Даже если пренебречь вопросительными взглядами, словно говорившими: «Ну разве они не отличная пара?» Коннела не приводила в восторг необходимость играть вторую роль после телезвезды, настолько доступной, что каждый считал своим долгом по-родственному поболтать с ней.
Карьерой Коннел был прежде всего обязан своим умением привлекать внимание средств массовой информации к тому, кто был сейчас его начальником. Фотографии почти всегда были одинаковы: какой-нибудь посол или генерал на переднем плане с важной улыбкой на лице, а с самого края приятный симпатичный моложавый мужчина с едва заметным ироническим выражением. Если бы Ройс коллекционировал свои служебные фотографии, такие снимки повторялись бы без конца, менялись бы только лица в центре.
Но он не работал на Джилиан Лэм, напомнил себе Ройс. Его отношение к ней было тайной от всех и дилеммой для него самого. Может быть, люди, беспечно относящиеся к грязным делам, и не были бы так смущены, как он. Не исключено, что слухи, которые разносились во время этого приема Би-би-си, как всегда циничны.
– А кто этот симпатяга с Джили? А этот, если присмотреться, может быть ее отцом.
– Таскается с ней уже несколько месяцев.
Как несправедлива бывает молва и как легка на обвинения. Он знал, например, что Джилиан не считалась «слабой на передок», совсем нет. А сам он, как знал Ройс, добился того, что все гадали, кого он предпочитает – женщин или мужчин. Эта игра в «угадайку» преследовала его все годы работы в загранслужбе. Время от времени он злился на это, но, как и во всякой игре, его забавляла мистификация. Бог – свидетель, не так уж много радостей в карьере, которая волей-неволей и с каждым годом все больше обязывает подвигать политических назначенцев.
– То, что ее повсюду сопровождает американский дипломат, подрывает доверие к ней как к репортеру, правда?
– Я даю им шесть месяцев. Через это время она съест его живьем.
– А я даю им шесть недель, и через это время он разобьет ей сердце.
Сегодняшнее сборище было просто создано для слухов – их спектр от рассчитанной утечки информации до злобного шипения отвергнутого любовника. Большой прием по случаю Четвертого июля в воскресенье – вариация этой тусовки на более высоком уровне. Прием будет стоить посольству гораздо больше, чем это мероприятие обошлось Би-би-си. Да еще придется привлечь всевозможные силы служб безопасности, а Би-би-си, если даже они об этом подумали, добавили пару частных копов – и то только для того, чтобы сдержать любопытных у входа.
Вот это и отличает правительство, ставшее мишенью для каждого террориста или амбициозного политикана, от любимой всеми национальной организации, которая входит в каждый дом круглые сутки с музыкой, новостями, развлечениями и информацией, и взимает за это меньше пятидесяти фунтов в год.
– Вы что-то не слишком веселы, правда?
Ройс мигнул. Он знал, что это его недавняя и дурная привычка, и терпеть не мог тех, кто заставал его врасплох; но это был пьяница Харгрейвс, а с ним, считал он, надо быть «хорошим».
– О, как вы предусмотрительны, – сказал Коннел, беря у Харгрейвса второй бокал шампанского. – Неужели вы принесли это для меня?
– Не стоит об этом говорить. – Харгрейвс был явно огорчен, когда Коннел начал пить шампанское. – Вы выглядели немного кислым.
– Я, кажется, не создан для вспышек блицев.
– Я тоже от них не в восторге, – признался Харгрейвс, – правда, наверно, уже лет сто прошло, как меня снимали, а вот вы – «горячая» штучка.
– Только как бледная тень Ля Лэм.
– Вы оба – отличная тема для журналистов, – уверенно сказал Харгрейвс.
– Для вас прежде всего, да?
– Нет, конечно, – с сожалением ответил журналист. – Я известен тем, что рассказываю подобные истории заранее, да и то с разрешения участников.
– Какие истории?
Харгрейвс надул щеки.
– Горячо. Горячо. Я плаваю в кипятке. Не берите в голову, старина. Черт, до чего же я болтлив.
Коннел улыбнулся.
– Знаете, у вас на этом вечере особая миссия, и такая, что я буду вашим вечным должником.
– Что бы это могло быть?
– Кроме вас и Джилиан, я не знаю здесь ни души и...
– И не хотите никого знать, – закончил за него репортер, но не будете возражать, если я сделаю для вас подписи под фотоснимками. Харгрейвс назовет вам всех по фамилии, расскажет о роде занятий и балансе банковского счета. С кого начнем?
Пока Коннел оглядывался, Харгрейвс нахально взял у него недопитый бокал шампанского, осушил его и сменил два пустых бокала – свой и Коннела – на полные у проходившего официанта.
– Я знаю вон того парня, – сказал Коннел. – Он берет интервью у всех подряд.
– Абсолютно у всех.
– А комедия той женщины поставлена на Вест-Энде.
– У Люсинды? Я не очень понимаю то, что вы называете ее новой пьесой, – пробормотал Харгрейвс. Язык его начал понемногу заплетаться. – Кроме того, что во втором акте в ней есть пара сцен с голыми грудями и задницами, она известна лишь тем, что вы почти наверняка можете отыскать своих друзей в фойе ее театра во время антракта.
– Что, очень популярно у туристов?
– Что, сиськи и письки? Исключительно популярно, – сказал Харгрейвс. – О, быстро отвернитесь. Туда.
– От кого я прячусь?
– Не вы, а я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Харгрейвс благословлял своего доброго духа, который не дал ему превратиться в наркомана, несмотря на все многолетние соблазны. Господи, дорогой! О, наконец и бар открыли через дорогу. Теперь поторопись, Харгрейвс, и утоли свою мучительную жажду, успокой головную боль.
Он едва не столкнулся с «мини», перебегая дорогу, и прошел мимо охраны у входа, даже не показав приглашения. Для вьючной лошади вроде него на свете осталось не так много развлечений, подумал Харгрейвс. Прорваться на вечеринку было одним из них. Любое ничтожество попытается сделать это, но только журналист умеет прорваться. У него в письменном столе лежало приглашение, но он уже двое суток не был в офисе. Бармен Нунан помахал ему издали.
Не следует появляться вовремя. Но толчея у бара на этой тусовке Биба просто невыносимая. Харгрейвс жестом подозвал официанта и облегчил его поднос на два высоких бокала шампанского. Очень неправильно заглатывать шампанское, сказал себе Харгрейвс, проделывая это, но, Господи, нужда заставит.
Ладно. Теперь вперед! Разве это не веселье? Никаких грустных мыслей, решил он. Никаких жалоб насчет старости. В этом огромном сером городе, раздувшемся от амбиций, стоило веселиться только, где за это платили. О, неплохая идея для начала колонки. «Как поставщик веселья, Биб не сравним ни с чем». Нет, не пойдет. «Так как все продается, решили в Бибе, почему не торговать весельем?» Нет, это тоже не пойдет. «Если вас интересует, куда девалось лондонское веселье, знайте, его подарили Бибу в пятницу на празднование открытия...»
– Официант! Да, заберите эти, спасибо. А я возьму вон те.
Много лучше! Веселее!
Он почему-то подумал о том, как выглядело в прошлом такое искусственное веселье. Пришел в голову Рим при Нероне. Потом – последние дни Веймарской республики. Отчаянно нарумяненные парни, девицы в смокингах, экс-генералы, банкиры, веселья хоть отбавляй.
А здесь не так плохо, заметил Харгрейвс. Первыми всегда приходят подающие надежды молодые, будущие звезды и юнцы в своей самой занюханной одежде, в свитерах с дырками, проеденными молью, с прическами панков, в наколенниках и без носков, синевато-багровом гриме. Веймарская ночь в Хаммерсмите.
И музыка. Дикий оглушающий рев, неразборчивые слова с ударными, состоящими из нескольких электронных чипов, огромный громкоговоритель, который может скопировать у живого барабанщика все, кроме пота. И воздух, конечно, уже насыщенный дымом «травки».
Ага! Лазера нет! Спасибо, дорогой Биб. Мои уши ты не пощадил, но глаза отдыхают.
– Неужели это вы, дорогая? Так рано? – поинтересовался он.
– Я пригласила свою очередную жертву – Ройса Коннела, – объяснила Джилиан. – Вы видели его?
– Всего без четверти семь. Официант. А, понятно. – Он кисло посмотрел на официанта. Из-за собеседницы он теперь не мог брать по два бокала, не предложив одного из них ей. – Неужели вы им серьезно интересуетесь? – спросил он ее.
– Считайте это последним желанием Лэм.
– Но, я имею в виду, Джилиан, это должно быть очевидно. – Харгрейвс остановился и похолодел, поняв, что зайдя слишком далеко, может оказаться без работы на «Лэм на заклание». Для этого он еще недостаточно надрался, спасибо. Он, конечно, знал о Лэм, кое-что не подлежащее гласности, например, происхождение ее семьи. Но если ее прижать, она станет безжалостной.
– Я знаю все об этом, – призналась Джилиан. – Боюсь, что именно это и привлекло меня. Вызов.
– Господи, да почему же я не могу быть вызовом?
– Вы – вызов? Здесь нет никого моложе восьмидесяти, кого бы вы не трахнули, с их согласия, разумеется.
Ее желто-коричневые глаза заблестели, когда она представила эту картину. Потом она сосредоточилась на Харгрейвсе, и он вдруг пожалел, что в зале нет лазера, выдержать который было бы гораздо легче, чем ее взгляд.
– Что говорят о Ройсе? – поинтересовалась у него Джилиан.
– «Роли изменились», – процитировал он воображаемый заголовок. – Автора колонок опрашивает телерепортер. Никаких комментариев, Флит-стрит рыдает.
– Харгрейвс, вас спрашивает любимица миллионов.
Он оглядел ее с ног до головы: облегающее белое платье из легкого материала, подчеркивающее ее формы и мерцающее под объективами телекамер, ухудшая качество изображения. Жаль, что это предназначалось Ройсу Коннелу.
– Про него почти ничего и не говорят, дорогуша, – уверил ее Харгрейвс. – А все из-за того, что у него до сих пор нет личной жизни.
– Что, и мальчиков нет?
Харгрейвс надул щеки:
– Это исключено, милочка.
– Ну расскажите же что-нибудь.
– Нечего рассказывать. Даже молодые прожигатели жизни молчат, а я их всех знаю. Просто ни звука.
– Вы уходите от разговора.
– Я говорю сущую правду, а вы никак не поймете, что это случается с Харгрейвсом только тогда, когда он начинает пить.
На улице, недалеко от поворота, погасли огни подошедшей автомашины.
– Это он. Я его предупредила.
– Он что, не любит фотографироваться?
– Когда ты номер два, Харгрейвс, надо позаботиться, чтобы фотографировали только первый номер. – Она направилась к двери. Харгрейвс смотрел, как у нее при ходьбе покачиваются бедра. И вообразить нельзя, чтобы такая роскошная женщина была еще и такой талантливой. И потратить все на парнишечку Коннела!
– Мистер Харгрейвс?
Высокий мужчина, стоявший рядом с ним, говорил с американским акцентом. На нем был американский смокинг темно-синего цвета, огромный желтый галстук-бабочка и сорочка с жабо.
– Мы разве встречались? – спросил Харгрейвс.
– Нет, но ведь это очень легко исправить, – ответил мужчина. У него было очень располагающее, открытое лицо. Харгрейвс почему-то решил, что он аферист. Надо будет спросить у Нунана об этом субъекте.
– Это, конечно, так, но стоит ли? – заметил журналист.
– Это может быть для вас выгодно, – пообещал американец.
– Да что вы? – Харгрейвс мысленно поздравил себя с тем, что определил афериста по одной внешности, даже до того, как тот открыл свой паршивый рот. – Мы говорим о материальной стороне дела, не так ли?
– Да, и об этом тоже. В том смысле, что информация может приносить людям вашего типа весьма большие барыши.
– Горю желанием узнать ваше имя, молодой человек.
Американец протянул руку.
– Джим Вимс, сэр. Рад познакомиться.
* * *
Для Ройса Коннела это было внове, и он совсем не был уверен, что ему это нравится. Даже если пренебречь вопросительными взглядами, словно говорившими: «Ну разве они не отличная пара?» Коннела не приводила в восторг необходимость играть вторую роль после телезвезды, настолько доступной, что каждый считал своим долгом по-родственному поболтать с ней.
Карьерой Коннел был прежде всего обязан своим умением привлекать внимание средств массовой информации к тому, кто был сейчас его начальником. Фотографии почти всегда были одинаковы: какой-нибудь посол или генерал на переднем плане с важной улыбкой на лице, а с самого края приятный симпатичный моложавый мужчина с едва заметным ироническим выражением. Если бы Ройс коллекционировал свои служебные фотографии, такие снимки повторялись бы без конца, менялись бы только лица в центре.
Но он не работал на Джилиан Лэм, напомнил себе Ройс. Его отношение к ней было тайной от всех и дилеммой для него самого. Может быть, люди, беспечно относящиеся к грязным делам, и не были бы так смущены, как он. Не исключено, что слухи, которые разносились во время этого приема Би-би-си, как всегда циничны.
– А кто этот симпатяга с Джили? А этот, если присмотреться, может быть ее отцом.
– Таскается с ней уже несколько месяцев.
Как несправедлива бывает молва и как легка на обвинения. Он знал, например, что Джилиан не считалась «слабой на передок», совсем нет. А сам он, как знал Ройс, добился того, что все гадали, кого он предпочитает – женщин или мужчин. Эта игра в «угадайку» преследовала его все годы работы в загранслужбе. Время от времени он злился на это, но, как и во всякой игре, его забавляла мистификация. Бог – свидетель, не так уж много радостей в карьере, которая волей-неволей и с каждым годом все больше обязывает подвигать политических назначенцев.
– То, что ее повсюду сопровождает американский дипломат, подрывает доверие к ней как к репортеру, правда?
– Я даю им шесть месяцев. Через это время она съест его живьем.
– А я даю им шесть недель, и через это время он разобьет ей сердце.
Сегодняшнее сборище было просто создано для слухов – их спектр от рассчитанной утечки информации до злобного шипения отвергнутого любовника. Большой прием по случаю Четвертого июля в воскресенье – вариация этой тусовки на более высоком уровне. Прием будет стоить посольству гораздо больше, чем это мероприятие обошлось Би-би-си. Да еще придется привлечь всевозможные силы служб безопасности, а Би-би-си, если даже они об этом подумали, добавили пару частных копов – и то только для того, чтобы сдержать любопытных у входа.
Вот это и отличает правительство, ставшее мишенью для каждого террориста или амбициозного политикана, от любимой всеми национальной организации, которая входит в каждый дом круглые сутки с музыкой, новостями, развлечениями и информацией, и взимает за это меньше пятидесяти фунтов в год.
– Вы что-то не слишком веселы, правда?
Ройс мигнул. Он знал, что это его недавняя и дурная привычка, и терпеть не мог тех, кто заставал его врасплох; но это был пьяница Харгрейвс, а с ним, считал он, надо быть «хорошим».
– О, как вы предусмотрительны, – сказал Коннел, беря у Харгрейвса второй бокал шампанского. – Неужели вы принесли это для меня?
– Не стоит об этом говорить. – Харгрейвс был явно огорчен, когда Коннел начал пить шампанское. – Вы выглядели немного кислым.
– Я, кажется, не создан для вспышек блицев.
– Я тоже от них не в восторге, – признался Харгрейвс, – правда, наверно, уже лет сто прошло, как меня снимали, а вот вы – «горячая» штучка.
– Только как бледная тень Ля Лэм.
– Вы оба – отличная тема для журналистов, – уверенно сказал Харгрейвс.
– Для вас прежде всего, да?
– Нет, конечно, – с сожалением ответил журналист. – Я известен тем, что рассказываю подобные истории заранее, да и то с разрешения участников.
– Какие истории?
Харгрейвс надул щеки.
– Горячо. Горячо. Я плаваю в кипятке. Не берите в голову, старина. Черт, до чего же я болтлив.
Коннел улыбнулся.
– Знаете, у вас на этом вечере особая миссия, и такая, что я буду вашим вечным должником.
– Что бы это могло быть?
– Кроме вас и Джилиан, я не знаю здесь ни души и...
– И не хотите никого знать, – закончил за него репортер, но не будете возражать, если я сделаю для вас подписи под фотоснимками. Харгрейвс назовет вам всех по фамилии, расскажет о роде занятий и балансе банковского счета. С кого начнем?
Пока Коннел оглядывался, Харгрейвс нахально взял у него недопитый бокал шампанского, осушил его и сменил два пустых бокала – свой и Коннела – на полные у проходившего официанта.
– Я знаю вон того парня, – сказал Коннел. – Он берет интервью у всех подряд.
– Абсолютно у всех.
– А комедия той женщины поставлена на Вест-Энде.
– У Люсинды? Я не очень понимаю то, что вы называете ее новой пьесой, – пробормотал Харгрейвс. Язык его начал понемногу заплетаться. – Кроме того, что во втором акте в ней есть пара сцен с голыми грудями и задницами, она известна лишь тем, что вы почти наверняка можете отыскать своих друзей в фойе ее театра во время антракта.
– Что, очень популярно у туристов?
– Что, сиськи и письки? Исключительно популярно, – сказал Харгрейвс. – О, быстро отвернитесь. Туда.
– От кого я прячусь?
– Не вы, а я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72