Я еще опасался, что он забежит во двор.
– Понятно. Вы куда целились?
– В ноги. Но тут дело такое – лишь бы не промазать. А уж куда попадешь…
– Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?
– Так вышло.
– После какого по счету выстрела Перхотин упал?
– После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.
– А после первого выстрела он продолжал бежать?
– Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь – первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль – не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю…
– С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?
– Точно не скажу.
– А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.
– Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?
– Так, – подтвердил я. – Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать – двадцать пять метров.
За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.
О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?
Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?
Вполголоса спросил почтительно:
– Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?
– Нет, не разрешу.
– Как прикажете.
– Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.
Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.
Я тоже ожидал, что сказанные мною слова вызовут у Прозорова бурную реакцию, что он, например, кинется на меня, попытается обнажить оружие, в котором благодаря заботам того же Сухова не было ни одного патрона…
Такое развитие событий хотя и было чревато неприятностями, но зато вносило в создавшуюся ситуацию необходимую мне определенность.
Однако я недооценил сидящего передо мной человека. И тогда и позже Прозоров проявил поразительное самообладание. Он не сделал ни одного резкого движения, даже не изменился в лице. Единственное, что он себе позволил, – легкое недоумение:
– Вы собираетесь меня арестовать?
– Разумеется.
– За что?
Он извлек из кармана френча еще одну смятую папиросу. Закурил. Его холодные, вдавленные в мякоть лица глаза ничего не выражали – ни гнева, ни настороженности, ни страха.
– Почему вы убили Перхотина, Прозоров?
Он выпустил изо рта дым. Снова затянулся.
– Я действовал в соответствии с инструкцией, товарищ Косачевский.
– Инструкция не предписывает убивать людей.
– Перхотин был убит, потому что пытался бежать. Если бы не попытка к побегу…
– А никакой попытки к побегу не было, Прозоров.
– Но, товарищ Косачевский!…
– Не было. Кстати, вы кончали краткосрочные курсы по криминалистике и судебной медицине при Московском уголовном розыске?
– Нет, не успел: меня тогда в Центророзыск откомандировали. Но вы это к чему?
– К тому, что если бы вы кончили эти курсы, то смогли бы придумать что-нибудь более убедительное. У вас концы с концами не сходятся.
– Не понимаю.
– Сейчас поймете. Вы утверждаете, что Перхотин напал на вас, пытался бежать и вы в соответствии с инструкцией открыли по нему после предупреждений огонь, когда он находился от вас на расстоянии двадцать – двадцати пяти метров. Верно?
– Да.
– А вот заключение экспертизы: один выстрел в Перхотина произведен в упор, а два других – на расстоянии, не превышающем полутора метров. Одно это исключает вашу версию о побеге. Перхотин никуда не собирался бежать. Он находился рядом с вами. Убийство, Прозоров. Убийство, не имеющее никакого отношения к инструкции, на которую вы пытаетесь сослаться.
– Эксперт мог ошибиться.
– Заключение давал квалифицированный специалист.
– И все же он мог ошибиться, – повторил Прозоров.
– Мог, если бы не основывался на признаках, которые известны каждому опытному работнику уголовного розыска и даже неопытному, но прослушавшему курс лекций по судебной медицине и криминалистике. Определяя дистанцию, с которой были произведены выстрелы, экспертиза исходила из воздействия на одежду убитого пороховых газов, следов опаления и пятен копоти. А если учесть еще направление пулевых каналов… Тут невозможно ошибиться, Прозоров. Так что ваше объяснение выглядит детским лепетом. А ведь мы располагаем не только заключением экспертов, хотя оно более чем убедительно, но и показаниями двух свидетелей. Вот, как можете сами убедиться, собственноручные показания художника Энтина, который после первого выстрела, сделанного, кстати говоря, не вверх, как положено при попытке к бегству, а в спину Перхотина, наблюдал за происходящим через окно малого зала Салона искусств. Хотите ознакомиться? Если желаете, могу прочесть. Прочесть?
– Не смею затруднять вас.
– Воля ваша. А вот, как видите, протокол допроса другого свидетеля – дворника Емельянова. Показания обоих свидетелей совпадают до мельчайших деталей и полностью подтверждают выводы экспертизы. А сейчас, насколько мне известно, инспектор Центророзыска Сухов опрашивает третьего свидетеля, оказавшегося очевидцем событий в Белгородском проезде. Этот свидетель видел то же самое, что и два предыдущих. Так что эксперт не ошибся. На этот раз, похоже, ошиблись вы, сильно ошиблись. А за ошибки положено платить…
– Звонкой монетой?
– Это самая дешевая плата. Иной раз за ошибки расплачиваются головой.
– Ну, «вышка» мне не грозит.
– К сожалению.
В комнате повисло молчание.
– Одного не пойму, – сказал Прозоров. – Вы считаете, что моя вина в умышленном убийстве Перхотина полностью доказана экспертизой и свидетелями. Ведь так?
– Так.
– Но тогда чего вы от меня хотите? Чистосердечного раскаяния?
– Нет. На ваше раскаяние я не рассчитываю.
– А на что же вы, позвольте полюбопытствовать, рассчитываете?
– На то, что вы объясните, зачем вам нужно было убрать Кустаря.
Он слегка присвистнул:
– Всего-то?
– Всего-навсего.
– Но я ведь объяснил.
– Не слышал.
– Ну как же! – удивился он, уже не скрывая издевки. – Вы просто были невнимательны… гражданин Косачевский. Я вам досконально объяснил, что я не «убирал» Кустаря. Избави бог! Я лишь выполнял свой служебный долг, гражданин Косачевский. Подследственный Перхотин, полученный мною из Таганского допра, был убит при попытке к бегству, в полном соответствии с известной вам инструкцией.
– А в соответствии с какой инструкцией вы убили ювелира Глазукова? – тихим и ровным голосом спросил я.
На мгновение Прозоров опешил. Но только на мгновение…
– Вы считаете, что у меня достаточно широкая спина, чтобы взвалить на нее и второе убийство?
– Нет, я исхожу из другого.
– Из чего же? – спросил он своим бесцветным голосом, будто выполняя скучный, но необходимый ритуал.
– Я исхожу из того, что ученье – свет, а неученье – тьма. Если бы вы прослушали курс по криминалистике и судебной медицине, Прозоров, то совершенное вами убийство Глазукова, возможно, не было бы раскрыто и по сей день, хотя мы и так запоздали. Но вы не прослушали этого курса. Отсюда и допущенные вами ошибки. С Глазуковым вы наделали порядочно ошибок, не намного меньше, чем с Кустарем. Ну, прежде всего, студент института гражданских инженеров, который якобы пришел перед самым закрытием лавки со стороны Большого Бронного проезда. Тут, пытаясь навести нас на ложный след, вы дали полный простор своей фантазии. А ведь совсем ни к чему было придумывать этого студента с усами и бородкой. Прослушав соответствующий курс, вы бы сразу сообразили, что нами прежде всего будут опрошены, по возможности, все соседи покойного ювелира. И в результате опроса окажется, что студента никто не видел. Никто! Зато человека в земгусарском шевиотовом френче, серовато-синих шароварах и черных хромовых сапогах заметили. Его видели или входящим в лавку перед самым закрытием или выходящим из нее. Вот и первый пока повод сомневаться в вашей искренности…
– О человеке в земгусарском френче говорил только этот пьяница Семенюк, – вяло возразил Прозоров. – Он еще что-то путал относительно усов. То у земгусара были усы, то их не было…
– Устаревшие сведения, Прозоров. Человека в земгусарском френче видел не только Семенюк. Его, оказывается, видели и модистка Басова, и ее сын Егор Басов. Причем действительно усы у него «выросли» только в день убийства… Так что преступником был не выдуманный вами студент, а человек в земгусарском френче, которого, кстати говоря, замечали на Козихе и раньше, правда несколько в иной одежде.
Прозоров пожал плечами:
– Ну пусть Глазукова убил не студент, а земгусар. Не все ли равно? Какое, в конце концов, все это имеет отношение ко мне?
– Хотите узнать, чем мы располагаем?
– Естественное желание человека, которого обвиняют в двух убийствах.
– Я бы предпочел послушать вас, но… извольте. Тайны здесь нету. Готов познакомить вас с некоторыми доказательствами. Может быть, это расположит вас к откровенности. Прежде всего о земгусарском френче. В то время как вы отправились в тюрьму за Кустарем, на чердаке, где находился пост наружного наблюдения за домом Глазукова, наши сотрудники нашли шевиотовый френч, который так подробно описал Семенюк. При осмотре на нем были обнаружены многочисленные пятна крови. Там же нашли кинжал, тоже со следами крови. Опрошенный инспектором Суховым ваш напарник по посту наблюдения Синельников рассказал, что обнаруженный кинжал принадлежит вам, а френч вместе с другим ненужным тряпьем валялся на чердаке в большой соломенной корзине, оставшейся от прежних хозяев. В той же корзине Синельников видел театральные парики, бороды, усы… Кстати говоря, Синельников вспомнил, как вы примеряли при нем земгусарский френч. Синельников говорил, что он очень вам шел…
– Френч и кинжал… – сказал Прозоров. – Не маловато ли для обвинения в убийстве? Ведь ими мог воспользоваться кто угодно, тот же Синельников.
– Правильно. Но воспользовались все-таки вы, Прозоров. Час назад Семенюк и Басовы опознали вас по фотографии. Очень, я бы сказал, уверенно опознали. Из восемнадцати предложенных фотографий они выбрали именно вашу. Опознал вас и половой в чайной Общества трезвости на Патриарших прудах, где вы часто бывали, когда вели наблюдение за домом Глазукова, и где вас как-то видел Семенюк вместе с «солдатскими шароварами в вытяжных сапогах», то есть с тем же Синельниковым.
Как видите, улик более чем достаточно, а ведь я не перечислил и половины тех доказательств, которыми мы теперь располагаем. Человеком в земгусарском френче, который убил Глазукова, были вы, Прозоров, и никто иной. Так что дело не в широкой спине, на которую можно взвалить два убийства, а в том, что вы совершили эти два убийства. Теперь, надеюсь, у вас появилось желание высказаться?
– Нет, не появилось, гражданин Косачевский.
– На что же вы рассчитываете?
– Я фаталист.
По всему было видно, что я зря теряю время. Допрос следовало отложить, а пока суд да дело, произвести обыск на квартире Прозорова.
– С Перхотиным вы мне все объяснили, – сказал Прозоров. – Вас интересуют мотивы, которыми я руководствовался, «убирая» его. А что вы хотите от меня касательно Глазукова?
– Прежде всего узнать, где вы спрятали награбленное.
Кажется, слово «награбленное» шокировало его. Это уже было забавно.
– Награбленное?
– Награбленное, – подтвердил я. – Надеюсь, вы не собираетесь ссылаться на присущую вам с детства любознательность к содержимому чужих сейфов?
– Я ни на что не собираюсь ссылаться, – резко ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Понятно. Вы куда целились?
– В ноги. Но тут дело такое – лишь бы не промазать. А уж куда попадешь…
– Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?
– Так вышло.
– После какого по счету выстрела Перхотин упал?
– После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.
– А после первого выстрела он продолжал бежать?
– Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь – первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль – не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю…
– С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?
– Точно не скажу.
– А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.
– Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?
– Так, – подтвердил я. – Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать – двадцать пять метров.
За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.
О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?
Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?
Вполголоса спросил почтительно:
– Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?
– Нет, не разрешу.
– Как прикажете.
– Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.
Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.
Я тоже ожидал, что сказанные мною слова вызовут у Прозорова бурную реакцию, что он, например, кинется на меня, попытается обнажить оружие, в котором благодаря заботам того же Сухова не было ни одного патрона…
Такое развитие событий хотя и было чревато неприятностями, но зато вносило в создавшуюся ситуацию необходимую мне определенность.
Однако я недооценил сидящего передо мной человека. И тогда и позже Прозоров проявил поразительное самообладание. Он не сделал ни одного резкого движения, даже не изменился в лице. Единственное, что он себе позволил, – легкое недоумение:
– Вы собираетесь меня арестовать?
– Разумеется.
– За что?
Он извлек из кармана френча еще одну смятую папиросу. Закурил. Его холодные, вдавленные в мякоть лица глаза ничего не выражали – ни гнева, ни настороженности, ни страха.
– Почему вы убили Перхотина, Прозоров?
Он выпустил изо рта дым. Снова затянулся.
– Я действовал в соответствии с инструкцией, товарищ Косачевский.
– Инструкция не предписывает убивать людей.
– Перхотин был убит, потому что пытался бежать. Если бы не попытка к побегу…
– А никакой попытки к побегу не было, Прозоров.
– Но, товарищ Косачевский!…
– Не было. Кстати, вы кончали краткосрочные курсы по криминалистике и судебной медицине при Московском уголовном розыске?
– Нет, не успел: меня тогда в Центророзыск откомандировали. Но вы это к чему?
– К тому, что если бы вы кончили эти курсы, то смогли бы придумать что-нибудь более убедительное. У вас концы с концами не сходятся.
– Не понимаю.
– Сейчас поймете. Вы утверждаете, что Перхотин напал на вас, пытался бежать и вы в соответствии с инструкцией открыли по нему после предупреждений огонь, когда он находился от вас на расстоянии двадцать – двадцати пяти метров. Верно?
– Да.
– А вот заключение экспертизы: один выстрел в Перхотина произведен в упор, а два других – на расстоянии, не превышающем полутора метров. Одно это исключает вашу версию о побеге. Перхотин никуда не собирался бежать. Он находился рядом с вами. Убийство, Прозоров. Убийство, не имеющее никакого отношения к инструкции, на которую вы пытаетесь сослаться.
– Эксперт мог ошибиться.
– Заключение давал квалифицированный специалист.
– И все же он мог ошибиться, – повторил Прозоров.
– Мог, если бы не основывался на признаках, которые известны каждому опытному работнику уголовного розыска и даже неопытному, но прослушавшему курс лекций по судебной медицине и криминалистике. Определяя дистанцию, с которой были произведены выстрелы, экспертиза исходила из воздействия на одежду убитого пороховых газов, следов опаления и пятен копоти. А если учесть еще направление пулевых каналов… Тут невозможно ошибиться, Прозоров. Так что ваше объяснение выглядит детским лепетом. А ведь мы располагаем не только заключением экспертов, хотя оно более чем убедительно, но и показаниями двух свидетелей. Вот, как можете сами убедиться, собственноручные показания художника Энтина, который после первого выстрела, сделанного, кстати говоря, не вверх, как положено при попытке к бегству, а в спину Перхотина, наблюдал за происходящим через окно малого зала Салона искусств. Хотите ознакомиться? Если желаете, могу прочесть. Прочесть?
– Не смею затруднять вас.
– Воля ваша. А вот, как видите, протокол допроса другого свидетеля – дворника Емельянова. Показания обоих свидетелей совпадают до мельчайших деталей и полностью подтверждают выводы экспертизы. А сейчас, насколько мне известно, инспектор Центророзыска Сухов опрашивает третьего свидетеля, оказавшегося очевидцем событий в Белгородском проезде. Этот свидетель видел то же самое, что и два предыдущих. Так что эксперт не ошибся. На этот раз, похоже, ошиблись вы, сильно ошиблись. А за ошибки положено платить…
– Звонкой монетой?
– Это самая дешевая плата. Иной раз за ошибки расплачиваются головой.
– Ну, «вышка» мне не грозит.
– К сожалению.
В комнате повисло молчание.
– Одного не пойму, – сказал Прозоров. – Вы считаете, что моя вина в умышленном убийстве Перхотина полностью доказана экспертизой и свидетелями. Ведь так?
– Так.
– Но тогда чего вы от меня хотите? Чистосердечного раскаяния?
– Нет. На ваше раскаяние я не рассчитываю.
– А на что же вы, позвольте полюбопытствовать, рассчитываете?
– На то, что вы объясните, зачем вам нужно было убрать Кустаря.
Он слегка присвистнул:
– Всего-то?
– Всего-навсего.
– Но я ведь объяснил.
– Не слышал.
– Ну как же! – удивился он, уже не скрывая издевки. – Вы просто были невнимательны… гражданин Косачевский. Я вам досконально объяснил, что я не «убирал» Кустаря. Избави бог! Я лишь выполнял свой служебный долг, гражданин Косачевский. Подследственный Перхотин, полученный мною из Таганского допра, был убит при попытке к бегству, в полном соответствии с известной вам инструкцией.
– А в соответствии с какой инструкцией вы убили ювелира Глазукова? – тихим и ровным голосом спросил я.
На мгновение Прозоров опешил. Но только на мгновение…
– Вы считаете, что у меня достаточно широкая спина, чтобы взвалить на нее и второе убийство?
– Нет, я исхожу из другого.
– Из чего же? – спросил он своим бесцветным голосом, будто выполняя скучный, но необходимый ритуал.
– Я исхожу из того, что ученье – свет, а неученье – тьма. Если бы вы прослушали курс по криминалистике и судебной медицине, Прозоров, то совершенное вами убийство Глазукова, возможно, не было бы раскрыто и по сей день, хотя мы и так запоздали. Но вы не прослушали этого курса. Отсюда и допущенные вами ошибки. С Глазуковым вы наделали порядочно ошибок, не намного меньше, чем с Кустарем. Ну, прежде всего, студент института гражданских инженеров, который якобы пришел перед самым закрытием лавки со стороны Большого Бронного проезда. Тут, пытаясь навести нас на ложный след, вы дали полный простор своей фантазии. А ведь совсем ни к чему было придумывать этого студента с усами и бородкой. Прослушав соответствующий курс, вы бы сразу сообразили, что нами прежде всего будут опрошены, по возможности, все соседи покойного ювелира. И в результате опроса окажется, что студента никто не видел. Никто! Зато человека в земгусарском шевиотовом френче, серовато-синих шароварах и черных хромовых сапогах заметили. Его видели или входящим в лавку перед самым закрытием или выходящим из нее. Вот и первый пока повод сомневаться в вашей искренности…
– О человеке в земгусарском френче говорил только этот пьяница Семенюк, – вяло возразил Прозоров. – Он еще что-то путал относительно усов. То у земгусара были усы, то их не было…
– Устаревшие сведения, Прозоров. Человека в земгусарском френче видел не только Семенюк. Его, оказывается, видели и модистка Басова, и ее сын Егор Басов. Причем действительно усы у него «выросли» только в день убийства… Так что преступником был не выдуманный вами студент, а человек в земгусарском френче, которого, кстати говоря, замечали на Козихе и раньше, правда несколько в иной одежде.
Прозоров пожал плечами:
– Ну пусть Глазукова убил не студент, а земгусар. Не все ли равно? Какое, в конце концов, все это имеет отношение ко мне?
– Хотите узнать, чем мы располагаем?
– Естественное желание человека, которого обвиняют в двух убийствах.
– Я бы предпочел послушать вас, но… извольте. Тайны здесь нету. Готов познакомить вас с некоторыми доказательствами. Может быть, это расположит вас к откровенности. Прежде всего о земгусарском френче. В то время как вы отправились в тюрьму за Кустарем, на чердаке, где находился пост наружного наблюдения за домом Глазукова, наши сотрудники нашли шевиотовый френч, который так подробно описал Семенюк. При осмотре на нем были обнаружены многочисленные пятна крови. Там же нашли кинжал, тоже со следами крови. Опрошенный инспектором Суховым ваш напарник по посту наблюдения Синельников рассказал, что обнаруженный кинжал принадлежит вам, а френч вместе с другим ненужным тряпьем валялся на чердаке в большой соломенной корзине, оставшейся от прежних хозяев. В той же корзине Синельников видел театральные парики, бороды, усы… Кстати говоря, Синельников вспомнил, как вы примеряли при нем земгусарский френч. Синельников говорил, что он очень вам шел…
– Френч и кинжал… – сказал Прозоров. – Не маловато ли для обвинения в убийстве? Ведь ими мог воспользоваться кто угодно, тот же Синельников.
– Правильно. Но воспользовались все-таки вы, Прозоров. Час назад Семенюк и Басовы опознали вас по фотографии. Очень, я бы сказал, уверенно опознали. Из восемнадцати предложенных фотографий они выбрали именно вашу. Опознал вас и половой в чайной Общества трезвости на Патриарших прудах, где вы часто бывали, когда вели наблюдение за домом Глазукова, и где вас как-то видел Семенюк вместе с «солдатскими шароварами в вытяжных сапогах», то есть с тем же Синельниковым.
Как видите, улик более чем достаточно, а ведь я не перечислил и половины тех доказательств, которыми мы теперь располагаем. Человеком в земгусарском френче, который убил Глазукова, были вы, Прозоров, и никто иной. Так что дело не в широкой спине, на которую можно взвалить два убийства, а в том, что вы совершили эти два убийства. Теперь, надеюсь, у вас появилось желание высказаться?
– Нет, не появилось, гражданин Косачевский.
– На что же вы рассчитываете?
– Я фаталист.
По всему было видно, что я зря теряю время. Допрос следовало отложить, а пока суд да дело, произвести обыск на квартире Прозорова.
– С Перхотиным вы мне все объяснили, – сказал Прозоров. – Вас интересуют мотивы, которыми я руководствовался, «убирая» его. А что вы хотите от меня касательно Глазукова?
– Прежде всего узнать, где вы спрятали награбленное.
Кажется, слово «награбленное» шокировало его. Это уже было забавно.
– Награбленное?
– Награбленное, – подтвердил я. – Надеюсь, вы не собираетесь ссылаться на присущую вам с детства любознательность к содержимому чужих сейфов?
– Я ни на что не собираюсь ссылаться, – резко ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82