Правда, в кожаном чемодане было не просто имущество федерации, принадлежавшее ранее, как объяснил ей Галицкий, монархистам из «Алмазного фонда». Там находились изделия ювелиров, способные украсить уши Елены Эгерт, ее шею, грудь, руки. Но, увы, все это было не ее, а чужое, игрушки для других, для того же старичка Муратова, видевшего вместо колье, перстней или кулонов горы динамита, винтовки, взорванные здания и мчащиеся по степи тачанки, для смешного мальчика Бори Галицкого, который пытался занять ее досуг шумными диспутами в Доме анархии и ужасно скучными сочинениями какого-то Михаила Бакунина.
Это были их игрушки, а не ее.
Ответственности за чемодан, который у нее официально изъяли официальные представители Советской власти (такими, по крайней мере, должны были выглядеть лже-Косачевский и сопровождавшие его люди), она ни перед кем не несла. Что ей угрожало? Ну, разочаровался в ней Борис Галицкий. Насколько я понял, взаимоотношения с ним не были самым главным в ее жизни, во всяком случае, из-за них она не стала бы накладывать на себя руки. Да и не разлюбил ее Галицкий, если обратился к Муратову со специальной просьбой навещать Елену в больнице.
Итак, самоубийство из-за лже-Косачевского, который завладел чемоданом с ценностями, чепуха. В эту чепуху мог поверить ослепленный любовью к Эгерт наивный Галицкий или привыкший мыслить только мировыми категориями Муратов.
Потрясение, чуть было не лишившее меня удовольствия познакомиться с сим ангелом, а Хвощикова ляпать кляксы на страницах протокола, к лже-Косачевскому прямого отношения не имело.
И в то же время между исчезновением в апреле восемнадцатого ценностей «Фонда» и покушением Эгерт на самоубийство существовала какая-то непонятная мне связь.
Какая?
Вот тут на откровенность Эгерт рассчитывать, к сожалению, не приходилось. Кажется, довоенный ангел, расставшись со своими еще не стиранными крылышками, готов был поступиться чем угодно, но только не этим. Тут находилась болевая точка, и касаться ее, ежели я хотел наладить с допрашиваемой деловой контакт, покуда не следовало.
С таким расчетом и был составлен план предстоящего допроса.
II
Вторая встреча с Эгерт произошла в менее напряженной обстановке, чем первая.
Описать, как выглядел человек, выдававший себя за Косачевского? Она, разумеется, понимает, насколько важно для розыска иметь такое описание и по мере своих возможностей готова помочь.
Лже– Косачевский, понятно, был груб, грозил ей оружием. У него был крючковатый нос (характерная примета почти всех литературных злодеев) и пронзительный взгляд бесцветных глаз.
«Врет», – твердо решил я и, рассыпавшись в благодарностях, попросил Хвощикова тщательно записать эти «крайне важные показания».
– Они вам, надеюсь, предъявляли мандаты?
Да, главный, тот, что с крючковатым носом, показывал ей свой мандат и ордер на обыск.
– Печати, подписи?
Она собственно не вчитывалась. Но как будто в мандате было все, как положено.
– Вы сами им выдали чемодан с драгоценностями?
– Нет, они не нашли его во время обыска, – сказала Эгерт, придерживаясь своей новой версии.
– Понятые при обыске присутствовали?
– Понятые?
– Ну, дворник, соседи, еще кто-нибудь?
– Нет, только они – тот, что выдавал себя за вас, и еще двое.
– Почему же вы не попросили пригласить кого-либо из домового комитета или союза квартиросъемщиков?
– Я была слишком растеряна и подавлена происходящим. Поставьте себя на мое место. Ведь это ужасно.
Что ж, все естественно, не придерешься.
– Они открывали при вас чемодан или так и увезли его закрытым?
Эгерт почувствовала подвох и заколебалась. Жулики не могли просто так забрать чемодан: они должны были прежде убедиться, что именно в этом чемодане хранятся драгоценности. Но с другой стороны, когда на квартиру в любую минуту могут нагрянуть черногвардейцы, работники ВЧК или уголовного розыска, особо задерживаться им тоже не полагалось.
Эгерт решила, что середину не зря называют золотой.
– Они открыли чемодан, – сказала она, – и быстро ознакомились с его содержимым. Чувствовалось, что торопятся.
– Содержимое они сверяли с описью драгоценностей «Алмазного фонда»?
Опять едва заметное замешательство. Чувствовалось, что ангел устал лгать, но что-то мешает ему быть откровенным даже в тех рамках, которые он сам для себя заметил.
В чем же дело?
Трудно, конечно, быть ангелом, но еще трудней вести допрос небожителя, не располагая необходимыми для такого допроса фактами.
– Мы вас слушаем, Елена Петровна.
Эгерт уже приняла какое-то решение.
– Тот, кого я считала Косачевским, – сказала она, – иногда заглядывал в бумагу. Была ли то опись драгоценностей или иной документ, судить не берусь. Я была так подавлена происходящим! Но, видимо, это была все-таки опись. Да, определенно опись. Можете так и запротоколировать, – благосклонно сказала она Хвощикову.
– Что ж, он остался доволен?
– Кто?
– Ну этот, с крючковатым носом…
Эгерт метнула в меня испытующий взгляд из-под длинных ресниц. Кажется, она почувствовала иронию.
– Как вам сказать…
– Видимо, так, как оно было в действительности, – посоветовал я, позаимствовав немного простодушия из безграничных запасов Ермаша.
– Убедившись в отсутствии некоторых вещей, главарь был явно раздосадован, – сказала Эгерт, переоценившая мою осведомленность, ибо я не имел ни малейшего представления о том, что произошло за несколько дней до описываемых ею теперь событий.
– Вон как? – сказал я, будто меня больше всего на свете интересовала реакция лже-Косачевского на пропажу, остальное же было так же хорошо известно, как самой Эгерт. – Весьма любопытно. Он сразу обратил внимание на это обстоятельство?
– Сразу. Ведь отсутствовало довольно много ценностей…
«Много» и «мало» – понятия неопределенные. Этим я и воспользовался.
– Ну, не так уж много.
– Около трети.
– Да, пожалуй, – сделав вид, что прикидываю, согласился я. – Приблизительно около трети. Вы правы, Елена Петровна.
– Поэтому, если он что-либо знал о разыскиваемых им ценностях, это не могло не броситься ему в глаза, – сказала Эгерт, уже почти ощущая себя моей помощницей в разоблачении лже-Косачевского (любопытно все-таки, существовал он в действительности или нет?)
– Да, это должно было броситься ему в глаза, – снова согласился я.
Хвощиков потер указательным пальцем кончик своего носа, и его вислые большие уши налились краской. Он понимал, какую рискованную игру я сейчас веду, но не знал, чем мне помочь. «Ничего, Григорий Ксенофонтович, – мысленно успокоил я его, а заодно и себя, – главное – не суетиться. Ежели не суетиться, все станет на свои места».
Несколько нейтральных, ничего не значащих вопросов, в я вновь вернулся к лже-Коеачевскому.
– Кстати, Елена Петровна, – небрежно сказал я, – он у вас спрашивал о судьбе исчезнувших из чемодана ценностей?
– Да.
– Как же вы объяснили их отсутствие?
– Я ему сказала все, как оно и было. Вы же знаете, что я не умею лгать, – поскромничала она. – Я объяснила, что Галицкий отобрал эти вещи и куда-то их унес, что он собирался их продать или заложить, чтобы достать деньги для готовящейся акции, что…
– Какой акции? – вырвалось у меня, и уши Хвощикова из розовых мгновенно стали рубиновыми. Оплошность! Заданный вопрос ставил под сомнение мою репутацию всезнающего человека. Но Эгерт то ли не обратила внимания на сказанное, то ли не придала ему особого значения.
– И что же человек, выдававший себя за Косачевского, – поспешно спросил я, – его удовлетворили ваши объяснения, он вам поверил?
– Не все ли мне равно, Леонид Борисович?
Я понимающе кивнул и попросил перечислить отобранные Галицким вещи.
Само собой понятно, что нам они известны не хуже, чем ей. Но что поделаешь, формальности приходится соблюдать. Увы, мы с ног до головы опутаны ими.
Благородный ангел готов был войти в наше положение. Он не знал наименований всех ценностей «Алмазного фонда», да и времени прошло порядочно, но в старательности отказать ему было нельзя.
Я ожидал, что перечень начнется с серег-каскадов, из-за которых погибли в Екатеринбурге агент-осведомитель Горлов и содержательница кабаре «Яик» Лерер, а в Иркутске был арестован злосчастный монах Афанасий. Но ошибся: в апреле восемнадцатого года серьги-каскады еще покоились в чемодане. Галицкий их не продавал и не закладывал. Вместе с другими ценностями «Алмазного фонда» они были присвоены лже-Косачевским. Во всяком случае, так утверждала Елена Эгерт.
Может быть, она их перепутала с какими-либо иными драгоценностями? Ведь там еще были серьги.
Да, были, но если я имею в виду серьги Фаберже в виде бриллиантовых каскадов с большими грушевидными сапфирами, то она ничего не перепутала. Ошибка исключена. Именно эти серьги она запомнила.
Почему? Что ж, она готова признаться. Это, конечно, нехорошо, но… В общем, она их примеряла перед зеркалом. Что поделаешь, женщина всегда остается женщиной. Доставала она их и в тот злосчастный день, благо они лежали в чемодане на самом верху в черном футляре с золотым тиснением. Очень изящные и красивые серьги. Похожие носила некогда мать Елены, Полина Эгерт. Но эти были, конечно, значительно дороже тех. Ни отец, ни дед Эгерт не могли бы себе позволить подобную роскошь. Самой Елене не приводилось раньше видеть таких крупных грушевидных сапфиров чистейшей воды – целое состояние. И бриллианты… Какие в них были чудесные бриллианты!
Щеки ангела зарумянились, глаза заблестели, и я, похоже, впервые безоговорочно поверил в его искренность.
Восхищаясь серьгами-каскадами, ангел ни о чем не умалчивал, не лгал, не изворачивался.
Да, любопытно было свести вместе Липперта, моего бывшего следователя и дочь придворного парикмахера. Но это было не реально. Зато, кажется, не представляло особых трудностей выяснить, что именно подразумевалось анархистами под «акцией», для которой требовалось продать или заложить часть ценностей «Алмазного фонда», а заодно попытаться уточнить список отобранных Галицким вещей.
Почему бы «динамитному старичку» не оказать еще одной услуги Центророзыску республики? Это было бы только справедливо. В конце концов, одним из немногих, в ком он, как ему казалось, не ошибся в обидевшей его России, где только и делают, что веселятся и крадут, был именно я – мерзавец, стяжатель и лицемер, присвоивший сокровища «Алмазного фонда» в тысяча девятьсот восемнадцатом.
Кажется, это открытие доставило Муратову наибольшее удовлетворение после его возвращения на родину. Какое удовлетворение? Счастье! Следовательно, своими самыми счастливыми минутами он обязан мне и «длинноволосому мальчугану». А за счастье положено платить, дорогой Христофор Николаевич! Пока вы мой должник. Не забывайте об этом.
Я прервал допрос, чтобы продумать дальнейшую тактику и посоветоваться с Бориным, который находился в соседнем кабинете.
Отсутствовал я недолго, и, когда вернулся к себе щеки Эгерт по-прежнему румянились воспоминаниями о серьгах-каскадах.
Она явно не подозревала о той роли, которую они сыграли, покинув хранившийся у нее чемодан. Похоже, она не знала и о смерти Олега Мессмера, а тем более о том, что к этой смерти приложил руку Винокуров.
Что ж, Елена Петровна, с некоторыми материалами нашего розыскного дела я готов вас познакомить. Думаю, они вас заинтересуют.
Когда я читал бумаги, присланные Ягудаевым, я обратил внимание на некую деталь в прошлом любовницы генерала Волкова, а она была женщина с весьма богатым прошлым.
Теперь в сочетании с таким странным обстоятельством, как то, что серьги-каскады госпожи Бобровой-Новгородской в начале девятнадцатого года оказались у Ванды Ясинской после ее посещения Екатеринбурга, эта несущественная, казалось бы, деталь представлялась уже более существенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82