В дальнейшем ему поручили сопровождать отправляемые из Сибири в Москву эшелоны с хлебом.
В феврале тысяча девятьсот восемнадцатого, когда немцы нарушили перемирие и в Московской федерации анархистских групп дискутировался вопрос об отправке на фронт отрядов черной гвардии, Галицкому и его людям предложили остаться в Москве.
По отзыву Отца, отряд «Смерть мировому капиталу!», насчитывавший тогда около ста человек, был наиболее дисциплинированным и боеспособным. Поэтому ему поручили охрану Дома анархии, а Галицкого предполагалось избрать в секретари федерации.
Я поинтересовался, участвовал ли Галицкий вместе с Ритусом в «красковском пикнике».
Оказалось, что нет.
– Мы решили его к этой акции не привлекать, хотя Ритус и вносил такое предложение.
– Почему же?
– Галицкий не был в курсе предшествовавших событий. Кроме того, по своему характеру он не совсем подходил к этой операции. Он, я бы сказал, отличался излишней впечатлительностью, – объяснил Муратов. – В этом отношении он был похож на вашу приятельницу Штерн.
Кажется, этот юноша, так страстно мечтавший поставить меня к стенке, не зря мне понравился…
– А бойцов из отряда «Смерть мировому капиталу!» Ритус использовал в Краскове?
Отец улыбнулся и поглубже втиснулся в свой кокон из подушечек:
– Не помню. Это так давно было, мой дорогой…
– Но кого-нибудь из тех, кто отправился с Ритусом в Красково, помните?
– Их давно нет в Москве. Зачем ворошить старое? Люди, которые помогли Ритусу изъять ценности, выполняли обычное задание. Не будем их трогать.
Я спросил, почему Ритус отвез ценности в особняк Лобановой-Ростовской.
– В Доме анархии бывало много случайных посетителей, а в особняк Лобановой-Ростовской посторонние проникнуть не могли. Кроме того, Ритус полностью доверял Галицкому.
– А вы, Христофор Николаевич?
– Тоже.
– Тогда?
– И тогда и сейчас. Ему можно было доверять. При всех своих недостатках Борис всегда отличался честностью. В его отряде расстреливали за каждый случай грабежа.
– Почему же он отдал часть ценностей своей любовнице?
– Это он сделал по моему совету. Мы считали целесообразным разделить ценности. И не ошиблись. То, что находилось в особняке Лобановой-Ростовской, было вами тотчас же изъято.
– Значит, у Елены Эгерт драгоценности находились только на хранении?
– Разумеется.
– Следовательно, вы ей тоже доверяли?
– В отличие от вас, мы всегда доверяем, Косачевский.
– Это не ответ, Христофор Николаевич. Вы ее лично знали?
– Знал.
– Давно?
– С февраля восемнадцатого.
– Через Галицкого?
– Да.
– Она тоже анархистка?
– Беспартийная. Эгерт, насколько мне известно, стояла в стороне от политики.
– Но сочувствовала анархистским идеям?
– Как и каждый порядочный человек, – подпустил шпильку Муратов.
– Бывала в Доме анархии?
– Довольно часто.
– Вы ей раньше что-либо поручали?
– Случалось.
– А какого рода были эти поручения?
– Не террористического характера.
– Уроженка Москвы?
– По-моему, Петербурга. Но жила в Тобольске. Служила там у кого-то в гувернантках.
– Галицкий с ней познакомился в Тобольске?
– Видимо.
– Они вместе в Москву приехали?
– Нет. Борис говорил, что они встретились здесь случайно. Она тут гостила у сестры.
Итак, у Елены Эгерт есть сестра, которая жила, а возможно, и до сих пор живет в Москве. Но что-либо выяснить мне не удалось. Кажется, Муратов действительно ничего о ней не знал. По его словам, он видел ее лишь один раз, на квартире у Елены Эгерт.
– Куда Галицкий уехал в мае восемнадцатого?
– К матери.
– В Тобольск?
– Да.
– А затем?
– Был в Екатеринбурге.
– Где он сейчас?
– Представления не имею. Во всяком случае, не в Москве.
– Вы с ним переписывались?
– До середины восемнадцатого года.
– Я бы хотел вас попросить об одной любезности, Христофор Николаевич. Вы не могли бы познакомить меня с письмами Галицкого?
– Сожалею, но я не имею привычки сохранять письма. Да и не было в них ничего такого, чего бы вы не знали. – Последние слова он почему-то выделил курсивом. – В них было лишь то, о чем вы предпочли бы забыть…
– Простите?
– Охотно прощаю, мой дорогой.
– Вы что-то начали говорить загадками, Христофор Николаевич.
– А вы не обращайте внимания. Какой со старика спрос? Да и устал я. Не пора ли кончать, а?
– Еще несколько минут, Христофор Николаевич.
– Ну если несколько минут…
– Елену Эгерт вы после марта восемнадцатого видели?
– Видел, мой дорогой. Раза три-четыре.
– Когда?
– В мае и июне восемнадцатого. После отъезда Галицкого. Он меня просил навещать ее. Мы с ней очень подробно обо всем говорили. Особенно о вас.
Снова непонятный мне курсив…
– Вы что-то не договариваете, Христофор Николаевич.
– А вам бы хотелось, чтобы я договорил?
– Естественно.
– Вы в этом уверены?
Отец откинулся на подушки и прошелся своими глазками, словно штангенциркулем, по моему лицу.
– Будем откровенны, мой дорогой, а?
– С удовольствием.
– Тогда объясните, зачем вам потребовалось ломать комедию?
– Какую комедию? – опешил я.
– Да вот эту, с «Алмазным фондом». Ведь я все знаю от Галицкого и Эгерт.
– Что именно?
– Все, – повторил Муратов.
Это «все» расшифровывалось в нескольких фразах. Оказалось, что в марте восемнадцатого Елена Эгерт никуда из Москвы не уезжала, о чем мне, Косачевскому, известно лучше, чем кому бы то ни было. Опасаясь уголовно-розыскной милиции, Галицкий по распоряжению Отца перевез находившиеся у нее драгоценности на квартиру одного из анархистских боевиков. Туда же переехала и Эгерт. Квартира считалась надежной. О ней не знал даже Ритус. И все же Косачевский каким-то образом установил ее. Когда командира отряда «Смерть мировому капиталу!» арестовали, к Эгерт явился Косачевский. Чемодан он получил обманным путем, сославшись на Галицкого. Поняв, что произошло в действительности, Эгерт наложила на себя руки. Но ее удалось спасти. По просьбе Галицкого, который никак не мог отложить своего отъезда (чем была вызвана такая поспешность, Отец умолчал), Муратов несколько раз навещал Эгерт в больнице.
И вот теперь Косачевский делает вид, что он очень озабочен розысками давно им найденного.
Нелепость? Да, но только в том случае, если он в 1918 году сдал драгоценности властям. А если нет, то все становится на свои места.
Эгерт и Галицкий, которыми он так интересуется, всего лишь нежелательные свидетели происшедшего. Он хочет их найти и устранить. Такую же участь он готовит и Отцу.
Но попович переоценил свои карты. Его партнер не даст ему сорвать банк. Вон они, козыри, на столе.
Так– то, уважаемый товарищ Косачевский!
Отец готов был принять все меры предосторожности, но не осуждал меня. Мой предполагаемый поступок полностью вписывался в его представление обо мне и обидевшей его России, где только и делают, что крадут и веселятся. Веселятся и крадут. Отец испытывал горестное удовлетворение: он не ошибся ни во мне, ни в России. Такая уж страна. Печально, конечно, но… приятно.
Я прикинул все плюсы и минусы. Разубеждать Отца не стоило. Сложившаяся ситуация могла дать мне в дальнейшем определенные преимущества. Да и зачем старика разочаровывать? Ему и так досталось на родине.
– Еще чашечку чая?
– Пожалуй.
На этот раз глаза Отца голубели лаской. Кажется, он готов был меня полюбить. Не сразу, разумеется, постепенно.
– Что скажете, дорогой?
– Спасибо.
Действительно, я был ему искренне благодарен. Сегодня и «длинноволосый мальчуган», и он сам принесли нам существенную пользу. Похоже, бригада «Мобиль» приобрела неоценимых помощников.
Он заботливо размешал в моей чашке сахарин:
– Попробуйте. Не слишком сладко?
– В самую меру, Христофор Николаевич. Вы маг и волшебник. Ваш чай напоминает по вкусу довоенный.
– Очень рад, мой дорогой.
А ведь, кажется, он меня уже полюбил.
III
Появление лже-Косачевского, у которого оказались драгоценности «Фонда» или, по крайней мере, большая их часть, было неприятной неожиданностью. К многочисленным загадкам прибавилась еще одна. Предположить, что Эгерт солгала Галицкому, я не мог: ложь редко пытаются подкрепить самоубийством. Для этого выбирают другие, менее рискованные, способы. А Эгерт, судя по рассказу Отца, пробыла в больнице длительное время.
Лже– Косачевским мог быть кто угодно: анархист, проведавший, где хранятся ценности, приверженец монархии, просто авантюрист. Но выйти на него мы могли только с помощью Эгерт, Галицкого или кого-нибудь из их окружения.
Где еще он мог почерпнуть сведения о ценностях? Только там.
Поэтому я не утратил интереса ни к бывшему командиру партизанского отряда, ни к его любовнице, ни к Афанасию.
Результатами встречи с Муратовым я был более или менее доволен: по крайней мере, как-то наметились пути розыска Эгерт и Галицкого – не определились, но наметились.
В Тобольске, где жили Галицкие и люди, у которых служила Эгерт, можно было собрать немаловажные сведения. Да и сама Москва открывала широкие возможности. То, что Муратов не захотел назвать больницы, где лечилась Эгерт, наводило на мысль, что любовница Галицкого обитает в Москве и по сей день. А если так, то почему не попытаться разыскать ее? Для этого можно было использовать больницу, сестру Эгерт, с которой она наверняка встречается, а возможно, и живет у нее, наконец, самого Христофора Николаевича Муратова. Зачем старику на всех обижаться и тосковать без дела в своей Марьиной роще? Пусть поработает. Ведь Отец считает, что, присвоив ценности «Фонда», я теперь стремлюсь найти и ликвидировать свидетелей. К Эгерт он относится хорошо. Следовательно, ежели она находится в пределах досягаемости, старик попытается предупредить ее об опасности. При хорошо поставленном наблюдении за любителем морковного чая и его немногочисленными посетителями это предупреждение принесет пользу не столько Эгерт, сколько нам.
Порадовало меня и сообщение Борина, который успел в тот день опросить прислугу генерала Мессмера (сам генерал скончался осенью прошлого года) и бывших соседей Эгерт по квартире. Выяснилось, что у Мессмера Эгерт была чуть ли не своим человеком. Горничная, служившая у генерала с 1913 года, говорила, что помнит ее по довоенному времени. Эгерт, по ее словам, жила тогда не в Москве, но время от времени и приезжала сюда и останавливалась у своей старшей сестры, квартира которой находилась где-то в районе Шереметьевского переулка (генерал Мессмер снимал квартиру в бывшем доме вдовы действительного тайного советника Бобрищева по Шереметьевскому переулку). Это утверждение основывалось на том, что Елена никогда не пользовалась извозчиком, а приходила пешком. Сестру ее горничная не знала, но слышала, что та замужем за каким-то пьяницей чиновником и очень бедствует. К Мессмеру она никогда не приходила. Эгерт же неоднократно навещала генерала, который оказывал ей покровительство, хотя и был о ней, как казалось горничной, весьма невысокого мнения. Василий Мессмер просто не любил ее и в беседе с отцом назвал как-то Елену Эгерт «медхен фюр аллес» – девочка для всех. Он считал, что та каким-то поступком опозорила род Мессмеров и теперь за это расплачивается. Что имел в виду Василий, горничная не знала.
Последний раз она видела Эгерт незадолго до кончины генерала, то есть в августе или сентябре девятнадцатого, через полтора года после исчезновения ценностей «Алмазного фонда» и неудавшейся попытки самоубийства. Они о чем-то очень долго разговаривали, не меньше часа.
Но самым любопытным было, пожалуй, то, что Эгерт появилась здесь как-то вместе с Олегом Мессмером – монахом Афанасием. Произошло это весной восемнадцатого, уже после похорон Василия Мессмера, когда прибывший в Москву Афанасий гостил у отца около недели. Тогда же к старику дважды приходила вместе со своим мужем и его племянница Ольга Уварова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
В феврале тысяча девятьсот восемнадцатого, когда немцы нарушили перемирие и в Московской федерации анархистских групп дискутировался вопрос об отправке на фронт отрядов черной гвардии, Галицкому и его людям предложили остаться в Москве.
По отзыву Отца, отряд «Смерть мировому капиталу!», насчитывавший тогда около ста человек, был наиболее дисциплинированным и боеспособным. Поэтому ему поручили охрану Дома анархии, а Галицкого предполагалось избрать в секретари федерации.
Я поинтересовался, участвовал ли Галицкий вместе с Ритусом в «красковском пикнике».
Оказалось, что нет.
– Мы решили его к этой акции не привлекать, хотя Ритус и вносил такое предложение.
– Почему же?
– Галицкий не был в курсе предшествовавших событий. Кроме того, по своему характеру он не совсем подходил к этой операции. Он, я бы сказал, отличался излишней впечатлительностью, – объяснил Муратов. – В этом отношении он был похож на вашу приятельницу Штерн.
Кажется, этот юноша, так страстно мечтавший поставить меня к стенке, не зря мне понравился…
– А бойцов из отряда «Смерть мировому капиталу!» Ритус использовал в Краскове?
Отец улыбнулся и поглубже втиснулся в свой кокон из подушечек:
– Не помню. Это так давно было, мой дорогой…
– Но кого-нибудь из тех, кто отправился с Ритусом в Красково, помните?
– Их давно нет в Москве. Зачем ворошить старое? Люди, которые помогли Ритусу изъять ценности, выполняли обычное задание. Не будем их трогать.
Я спросил, почему Ритус отвез ценности в особняк Лобановой-Ростовской.
– В Доме анархии бывало много случайных посетителей, а в особняк Лобановой-Ростовской посторонние проникнуть не могли. Кроме того, Ритус полностью доверял Галицкому.
– А вы, Христофор Николаевич?
– Тоже.
– Тогда?
– И тогда и сейчас. Ему можно было доверять. При всех своих недостатках Борис всегда отличался честностью. В его отряде расстреливали за каждый случай грабежа.
– Почему же он отдал часть ценностей своей любовнице?
– Это он сделал по моему совету. Мы считали целесообразным разделить ценности. И не ошиблись. То, что находилось в особняке Лобановой-Ростовской, было вами тотчас же изъято.
– Значит, у Елены Эгерт драгоценности находились только на хранении?
– Разумеется.
– Следовательно, вы ей тоже доверяли?
– В отличие от вас, мы всегда доверяем, Косачевский.
– Это не ответ, Христофор Николаевич. Вы ее лично знали?
– Знал.
– Давно?
– С февраля восемнадцатого.
– Через Галицкого?
– Да.
– Она тоже анархистка?
– Беспартийная. Эгерт, насколько мне известно, стояла в стороне от политики.
– Но сочувствовала анархистским идеям?
– Как и каждый порядочный человек, – подпустил шпильку Муратов.
– Бывала в Доме анархии?
– Довольно часто.
– Вы ей раньше что-либо поручали?
– Случалось.
– А какого рода были эти поручения?
– Не террористического характера.
– Уроженка Москвы?
– По-моему, Петербурга. Но жила в Тобольске. Служила там у кого-то в гувернантках.
– Галицкий с ней познакомился в Тобольске?
– Видимо.
– Они вместе в Москву приехали?
– Нет. Борис говорил, что они встретились здесь случайно. Она тут гостила у сестры.
Итак, у Елены Эгерт есть сестра, которая жила, а возможно, и до сих пор живет в Москве. Но что-либо выяснить мне не удалось. Кажется, Муратов действительно ничего о ней не знал. По его словам, он видел ее лишь один раз, на квартире у Елены Эгерт.
– Куда Галицкий уехал в мае восемнадцатого?
– К матери.
– В Тобольск?
– Да.
– А затем?
– Был в Екатеринбурге.
– Где он сейчас?
– Представления не имею. Во всяком случае, не в Москве.
– Вы с ним переписывались?
– До середины восемнадцатого года.
– Я бы хотел вас попросить об одной любезности, Христофор Николаевич. Вы не могли бы познакомить меня с письмами Галицкого?
– Сожалею, но я не имею привычки сохранять письма. Да и не было в них ничего такого, чего бы вы не знали. – Последние слова он почему-то выделил курсивом. – В них было лишь то, о чем вы предпочли бы забыть…
– Простите?
– Охотно прощаю, мой дорогой.
– Вы что-то начали говорить загадками, Христофор Николаевич.
– А вы не обращайте внимания. Какой со старика спрос? Да и устал я. Не пора ли кончать, а?
– Еще несколько минут, Христофор Николаевич.
– Ну если несколько минут…
– Елену Эгерт вы после марта восемнадцатого видели?
– Видел, мой дорогой. Раза три-четыре.
– Когда?
– В мае и июне восемнадцатого. После отъезда Галицкого. Он меня просил навещать ее. Мы с ней очень подробно обо всем говорили. Особенно о вас.
Снова непонятный мне курсив…
– Вы что-то не договариваете, Христофор Николаевич.
– А вам бы хотелось, чтобы я договорил?
– Естественно.
– Вы в этом уверены?
Отец откинулся на подушки и прошелся своими глазками, словно штангенциркулем, по моему лицу.
– Будем откровенны, мой дорогой, а?
– С удовольствием.
– Тогда объясните, зачем вам потребовалось ломать комедию?
– Какую комедию? – опешил я.
– Да вот эту, с «Алмазным фондом». Ведь я все знаю от Галицкого и Эгерт.
– Что именно?
– Все, – повторил Муратов.
Это «все» расшифровывалось в нескольких фразах. Оказалось, что в марте восемнадцатого Елена Эгерт никуда из Москвы не уезжала, о чем мне, Косачевскому, известно лучше, чем кому бы то ни было. Опасаясь уголовно-розыскной милиции, Галицкий по распоряжению Отца перевез находившиеся у нее драгоценности на квартиру одного из анархистских боевиков. Туда же переехала и Эгерт. Квартира считалась надежной. О ней не знал даже Ритус. И все же Косачевский каким-то образом установил ее. Когда командира отряда «Смерть мировому капиталу!» арестовали, к Эгерт явился Косачевский. Чемодан он получил обманным путем, сославшись на Галицкого. Поняв, что произошло в действительности, Эгерт наложила на себя руки. Но ее удалось спасти. По просьбе Галицкого, который никак не мог отложить своего отъезда (чем была вызвана такая поспешность, Отец умолчал), Муратов несколько раз навещал Эгерт в больнице.
И вот теперь Косачевский делает вид, что он очень озабочен розысками давно им найденного.
Нелепость? Да, но только в том случае, если он в 1918 году сдал драгоценности властям. А если нет, то все становится на свои места.
Эгерт и Галицкий, которыми он так интересуется, всего лишь нежелательные свидетели происшедшего. Он хочет их найти и устранить. Такую же участь он готовит и Отцу.
Но попович переоценил свои карты. Его партнер не даст ему сорвать банк. Вон они, козыри, на столе.
Так– то, уважаемый товарищ Косачевский!
Отец готов был принять все меры предосторожности, но не осуждал меня. Мой предполагаемый поступок полностью вписывался в его представление обо мне и обидевшей его России, где только и делают, что крадут и веселятся. Веселятся и крадут. Отец испытывал горестное удовлетворение: он не ошибся ни во мне, ни в России. Такая уж страна. Печально, конечно, но… приятно.
Я прикинул все плюсы и минусы. Разубеждать Отца не стоило. Сложившаяся ситуация могла дать мне в дальнейшем определенные преимущества. Да и зачем старика разочаровывать? Ему и так досталось на родине.
– Еще чашечку чая?
– Пожалуй.
На этот раз глаза Отца голубели лаской. Кажется, он готов был меня полюбить. Не сразу, разумеется, постепенно.
– Что скажете, дорогой?
– Спасибо.
Действительно, я был ему искренне благодарен. Сегодня и «длинноволосый мальчуган», и он сам принесли нам существенную пользу. Похоже, бригада «Мобиль» приобрела неоценимых помощников.
Он заботливо размешал в моей чашке сахарин:
– Попробуйте. Не слишком сладко?
– В самую меру, Христофор Николаевич. Вы маг и волшебник. Ваш чай напоминает по вкусу довоенный.
– Очень рад, мой дорогой.
А ведь, кажется, он меня уже полюбил.
III
Появление лже-Косачевского, у которого оказались драгоценности «Фонда» или, по крайней мере, большая их часть, было неприятной неожиданностью. К многочисленным загадкам прибавилась еще одна. Предположить, что Эгерт солгала Галицкому, я не мог: ложь редко пытаются подкрепить самоубийством. Для этого выбирают другие, менее рискованные, способы. А Эгерт, судя по рассказу Отца, пробыла в больнице длительное время.
Лже– Косачевским мог быть кто угодно: анархист, проведавший, где хранятся ценности, приверженец монархии, просто авантюрист. Но выйти на него мы могли только с помощью Эгерт, Галицкого или кого-нибудь из их окружения.
Где еще он мог почерпнуть сведения о ценностях? Только там.
Поэтому я не утратил интереса ни к бывшему командиру партизанского отряда, ни к его любовнице, ни к Афанасию.
Результатами встречи с Муратовым я был более или менее доволен: по крайней мере, как-то наметились пути розыска Эгерт и Галицкого – не определились, но наметились.
В Тобольске, где жили Галицкие и люди, у которых служила Эгерт, можно было собрать немаловажные сведения. Да и сама Москва открывала широкие возможности. То, что Муратов не захотел назвать больницы, где лечилась Эгерт, наводило на мысль, что любовница Галицкого обитает в Москве и по сей день. А если так, то почему не попытаться разыскать ее? Для этого можно было использовать больницу, сестру Эгерт, с которой она наверняка встречается, а возможно, и живет у нее, наконец, самого Христофора Николаевича Муратова. Зачем старику на всех обижаться и тосковать без дела в своей Марьиной роще? Пусть поработает. Ведь Отец считает, что, присвоив ценности «Фонда», я теперь стремлюсь найти и ликвидировать свидетелей. К Эгерт он относится хорошо. Следовательно, ежели она находится в пределах досягаемости, старик попытается предупредить ее об опасности. При хорошо поставленном наблюдении за любителем морковного чая и его немногочисленными посетителями это предупреждение принесет пользу не столько Эгерт, сколько нам.
Порадовало меня и сообщение Борина, который успел в тот день опросить прислугу генерала Мессмера (сам генерал скончался осенью прошлого года) и бывших соседей Эгерт по квартире. Выяснилось, что у Мессмера Эгерт была чуть ли не своим человеком. Горничная, служившая у генерала с 1913 года, говорила, что помнит ее по довоенному времени. Эгерт, по ее словам, жила тогда не в Москве, но время от времени и приезжала сюда и останавливалась у своей старшей сестры, квартира которой находилась где-то в районе Шереметьевского переулка (генерал Мессмер снимал квартиру в бывшем доме вдовы действительного тайного советника Бобрищева по Шереметьевскому переулку). Это утверждение основывалось на том, что Елена никогда не пользовалась извозчиком, а приходила пешком. Сестру ее горничная не знала, но слышала, что та замужем за каким-то пьяницей чиновником и очень бедствует. К Мессмеру она никогда не приходила. Эгерт же неоднократно навещала генерала, который оказывал ей покровительство, хотя и был о ней, как казалось горничной, весьма невысокого мнения. Василий Мессмер просто не любил ее и в беседе с отцом назвал как-то Елену Эгерт «медхен фюр аллес» – девочка для всех. Он считал, что та каким-то поступком опозорила род Мессмеров и теперь за это расплачивается. Что имел в виду Василий, горничная не знала.
Последний раз она видела Эгерт незадолго до кончины генерала, то есть в августе или сентябре девятнадцатого, через полтора года после исчезновения ценностей «Алмазного фонда» и неудавшейся попытки самоубийства. Они о чем-то очень долго разговаривали, не меньше часа.
Но самым любопытным было, пожалуй, то, что Эгерт появилась здесь как-то вместе с Олегом Мессмером – монахом Афанасием. Произошло это весной восемнадцатого, уже после похорон Василия Мессмера, когда прибывший в Москву Афанасий гостил у отца около недели. Тогда же к старику дважды приходила вместе со своим мужем и его племянница Ольга Уварова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82