Однако прежнего покоя не было: хотелось спешить, опаздывать, ежесекундно глядеть на часы и вспоминать забытое, несделанное, незаконченное, и это происходило в поселке Таежном – что же делается в столице!
Нина Александровна неожиданно обнаружила, что идет не в школу, а в контору Сергея Вадимовича. Она решительно поднялась по шести ступенькам, прошагала стремительно по звонкому коридору, пахнущему пылью и солидолом, открыв двери приемной, поздоровалась и сухо потребовала у секретарши Ирины:
– Мне нужен Сергей Вадимович!
– У Сергея Вадимовича заседание, через десять минут он едет на плотбища, но для вас, Нина Александровна…
Сергей Вадимович был вызван в приемную; выбежав из кабинета с изжеванной сигаретой в зубах, он на Нину Александровну поглядел пустыми глазами.
– Что случилось?
– Ничего! – медленно ответила Нина Александровна и улыбнулась, прикрыв рот ладонью.– Представь, я забыла, почему зашла к тебе. Наверное, пожелать счастливой поездки… До свидания!
– Будь здорова! Я все-таки не понимаю…– сказал Сергей Вадимович, но, скрываясь в кабинете, браво крикнул: – Желаю вам больших творческих успехов! – то есть, как всегда, ерничал.
Нина Александровна с хорошим настроением, совсем повеселевшая, выбралась из учрежденческого коридора, забывшись, потопала на крыльце сапогами так, словно не выходила из конторы, а входила в нее, когда полагается стряхивать с сапог снег. Заметив свою ошибку, она вслух засмеялась и уже быстро, устремленно и бездумно пошла в школу, где ей предстояло дать отличный, запоминающийся урок, сулящий сделать ее после всех неприятностей привычно счастливой.
Она уже была на полпути к школе, когда из узкого переулка, без палки, с гордо закинутой головой, вышагал экс-механик сплавной конторы Анатолий Григорьевич Булгаков, выбрасывающий вперед ноги таким образом, каким, наверное, разгуливали щеголи прошлого века по улицам Петербурга. Да, да и еще раз да! Булгаков походил на ледокол, который раздавливает стальным форштевнем толстый лед, но что это с ним произошло в ту самую секунду, когда экс-механик заметил энергично шагающую Нину Александровну? Что с ним случилось, если, вместо того чтобы еще больше выпятить грудь, Булгаков вдруг ссутулился и стремглав юркнул в тот же узкий переулок, из которого вышагал павлином?
От удивления Нина Александровна остановилась… Что на самом деле произошло с Булгаковым? Уж не сдался ли он на милость победителя? А?! Ась? Как все это было интересно!
5
Сергей Вадимович с плотбищ приехал поздней ночью; «газик» за окном зарычал по-звериному, свет фар метнулся по комнате, обрисовав узор на занавесках, и Нина Александровна, накинув на халат шубу, пошла встречать мужа. В синей и холодной темноте он сбивал снег с валенок, уши зимней шапки болтались, на Сергее Вадимовиче было полупальтишко, и в этом наряде он казался низкорослым.
– Уйди, уйди, простудишься! – бодро закричал Сергей Вадимович, но голос у него от усталости был тонким и хриплым.– Уходи, хозяйка, пока не огрел по шее веником!
Было ясно, что Сергей Вадимович за несколько дней изъездил на «газике» добрую тысячу километров, переговорил с сотнями людей, отсидел на десятке совещаний и собраний, ел всякую столовскую дрянь, курил беспрерывно и постоянно нервничал из-за плана, недисциплинированности, ошибок местных руководителей. Между тем, войдя в собственный дом и раздевшись до майки, он состроил потешное лицо и, зная, что Борька с Вероникой спят мертво, таежным голосом закричал:
– Здорово, Нинка! А ну рассказывай, как жила, как берегла мужнину честь, как спала и с кем гуляла?
– Здорово, Сережа! – ответила она, смеясь и поеживаясь от холода, которым несло даже от полуголого мужа.– Давай-ка, товарищ из глубинки, подожди, пока я нагрею воду. А сейчас долой эту грязную майку и – боюсь представить какие – кальсоны!
– О невыразимых ни слова! – опять закричал он.– Мне известно, что ты не перевариваешь мужчин в невыразимых, но попробуй-ка, гражданочка, поездить по плотбищам в белых трусах польского производства…
От всего этого: рычанья отъезжающего «газика», опять полоснувшего светом фар по окнам, белых, оскаленных от радости зубов Сергея Вадимовича, мороза, исходящего от него, таежных криков, крепкого тела под грязноватой майкой, валенок, пахнущих хвоей и бензином,– в доме сделалось шумно, парадно и так тесно, словно в комнату ввалилась бригада грузчиков, волоча на лямках рояль.
– Мыться, кормиться и спать! – рычал Сергей Вадимович, натужно снимая валенки, под которыми была намотана чертова уйма байковых портянок да надеты шерстяные носки, натянутые к тому же на вигоневые, чтобы не намозолить пальцы.– Про конторские звонки мне все уже известно по рации, так что отвечай, хозяйка, кто и откуда звонил на дом героическому механику Таежнинской сплавной конторы. Это во-первых! А во-вторых, соопчи беззаветному труженику, какие письма получены, какие журналы пришедши… Черт возьми эти валенки – словно примерзли. Кстати, поступил ли очередной номер журнала «Вокруг света»?
Нина Александровна задумалась, вспоминая.
– Никаких чрезвычайных звонков не было,– наконец ответила она.– Получено два письма: одно от Прончатова, второе от твоих родителей… Журнал «Вокруг света» поступил и лежит на ночной тумбочке. Вот, кажется, и все…
– Ура-ура-ура! – обрадовался Сергей Вадимович.– На сон грядущий мне изволишь вслух почитать с конца любезный моей душеньке журнал «Вокруг света»! Жизнь прекрасна и удивительна… А как Борька?
– Здоров и шалит.
– Еще один раз «ура»…
Она стояла и внимательно наблюдала за тем, как Сергей Вадимович, натуживаясь до красноты и тяжело дыша, пытался снять второй валенок, а ей, деревенской жительнице, и в детстве и в зрелые годы десятки раз доводилось наблюдать за тем, как женщины, опустившись перед мужем на колени, помогали ему, усталому от дневных трудов кормильцу, снять тугие сапоги или валенки. И если признаться начистоту, то Нине Александровне сейчас хотелось сделать то же самое: опуститься перед Сергеем Вадимовичем, по которому она соскучилась, на колени, произнося ласковые слова, снять с него валенки и засаленные стеганые брюки, а потом посадить Сергея Вадимовича в ванну и вымыть его наконец-то собственными руками с ног до головы, как когда-то Борьку. Вот какие желания ощущала Нина Александровна Савицкая, но вместо этого она насмешливо сказала:
– Мне, оказывается, не придется греть воду… Слышишь, что творится на кухне?
– Сейчас послушаю… вот только стяну этот проклятый валенок… Ага, поддается, холера, пошел, язви его в корень… Уф, как хорошо держать босые ноги на теплом полу!… Так что же делается в кухне? А! Содом и гоморра…
И действительно: повернувшая свой курс по отношению к Сергею Вадимовичу на сто восемьдесят градусов, домработница Вероника производила рабочий шум – готовила плиту и тазы для нагревания воды.
– Не Вероника, а тайфун! – еще раз послушав кухонные звуки, опять закричал Сергей Вадимович, но на этот раз объяснился: – А вы знаете, гражданочка, почему я кричу? Да потому что набегался по тайге на лыжах… Надобно вам доложить, Нинусь Александровна, что снега ноне выпали такие, какех, как говорил мне дед Абрам на Коло-Юле, опосля первой ампериалистической он не видывал… «До того, говорет, сурьезный снег, что сам заяц в ем путается, а глухарь из такех снегов по утрам ель жив выбирается!» Потом дед Абрам заявил, что такой снег к хорошим хлебам, а вот сплавщику придется плохо: «Как бы, Вадимыч, весенняя вода лесок по сорам не расташшила. Ты за эфтим делом поглядай в обои гляделки!»… И он прав, черт возьми! Весной придется держать ухо остро… Слушай, а для чего я начал все это рассказывать?
Она радостно улыбнулась:
– Чтобы объяснить, почему ты кричишь…
– А! Так вот я потому и кричу, что находился по тайге на лыжах, где обычными голосами не общаются… Есть ко мне вопросы? Нет! Что тогда прикажете делать?
Нина Александровна уже было открыла рот, чтобы сказать Сергею Вадимовичу, что надо дождаться горячей воды, как в дверь постучали, и, получив разрешение, домработница Вероника вплыла в комнату.
– С благополучным прибытием вас! – сказала она и низко, по-бабьи поклонилась.– Вода уже готовая, Сергей Вадимович, так что можете мыться. И щи с котлетами разогрела… Ой, эти портянки счас же возьму да по утрянке выстираю!
Шел четвертый час ночи, Вероника уснула около одиннадцати, с момента появления «газика» за окном прошло минут восемь, но на домработнице было надето одно из ее лучших платьев, на фартуке горели диковинные цветы, волосы, пепельные и густые, были уложены в замысловатую прическу, лицо напудрено, губы накрашены, круглые руки соблазнительно обнажены.
– Так пожалуйте мыться, Сергей Вадимович! Вода уже в большую деревянную ванну налита, как бы не остыла… А я, Нина Александровна, пока с вами посижу, чтоб после мытья их покормить… Так что вы можете ложиться, Нина Александровна! – И вдруг, хихикнула.– Постельку нагреете, пока Сергей Вадимович моются да кушают… Больше вам сейчас делать нечего, Нина Александровна…
Вероника сегодня разговаривала почти на таком же местном языке, каким разговаривал с Сергеем Вадимовичем коло-юльский дед Абрам, но от нового платья пахло тонкими духами, губы были подкрашены искусно, без перебора, тоненькая цепочка с крестиком, опоясывающая гладкую и белую шею, была к лицу и платью; одним словом, говорящая на местном наречии домработница Вероника внешне была ультрасовременной. И, наверное, оттого, что Вероника перешла на родной говор, а привычную с детства работу выполняла по собственной охоте, лицо у нее было доброе, славное, домашнее. У нее было такое лицо, что, поглядев на Веронику, Нина Александровна поднялась, ласково кивнув мужу, пошла ложиться.
– Я на самом деле полежу, Сергей, пока ты моешься и ешь.
– Решение правильное и обжалованию не подлежит… Только не захапывай мой журнал «Вокруг света»!
Когда Нина Александровна забралась под одеяло, а Сергей Вадимович, босой и сизый, ушел в кухню, Вероника демонстративно шумно и зло брякнулась в любимое кресло хозяйки, схватив со стола журнал, взялась разглядывать латышские моды с таким лицом, словно была смертельно обижена тем, что не может пойти в кухню вместе с Сергеем Вадимовичем, чтобы помочь ему вымыться.
Нина Александровна думала о том, что Серафима Иосифовна Садовская, наверное, права, когда ищет счастье «в простом, как мычание»… Это ей, Нине Александровне, знавшей от диспетчера о сегодняшнем возвращении Сергея Вадимовича, следовало встретить мужа в своем лучшем платье, пахнуть тонкими духами, поблескивать ниточкой жемчуга и сгорать от счастья и нетерпения. Нине Александровне – это теперь было предельно ясно – надо было, встав перед Сергеем Вадимовичем на колени, снять с него тугие валенки, собственноручно вымыть мужа в деревянной ванне, накормить его щами и котлетами, причесав мокрые волосы, уложить в кровать. Все это было бы таким же счастьем, какое она испытывала от крошечного Борьки, но она ничего не могла поделать сама с собой – по-прежнему лежала в постели, словно гостья, а в деревянной ванне одиноко сидел ее собственный муж и никак не мог потереть губкой усталую от дорог и лыж спину. «Может быть, я не люблю Сергея? – откровенно спросила себя Нина Александровна, но тут же твердо и определенно ответила: – Я его люблю!» А еще через несколько минут в ее раздерганные, беспорядочные мысли вклинилась одна из самых примитивных, базарно-крикливых и самолюбиво-тщеславных мыслей. «Почему,– спросила себя Нина Александровна,– почему я должна тереть Сергею Вадимовичу спину и подавать ему котлеты, если я сама сегодня дала четыре урока, посетила два ученических дома и проверила тетради двух классов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Нина Александровна неожиданно обнаружила, что идет не в школу, а в контору Сергея Вадимовича. Она решительно поднялась по шести ступенькам, прошагала стремительно по звонкому коридору, пахнущему пылью и солидолом, открыв двери приемной, поздоровалась и сухо потребовала у секретарши Ирины:
– Мне нужен Сергей Вадимович!
– У Сергея Вадимовича заседание, через десять минут он едет на плотбища, но для вас, Нина Александровна…
Сергей Вадимович был вызван в приемную; выбежав из кабинета с изжеванной сигаретой в зубах, он на Нину Александровну поглядел пустыми глазами.
– Что случилось?
– Ничего! – медленно ответила Нина Александровна и улыбнулась, прикрыв рот ладонью.– Представь, я забыла, почему зашла к тебе. Наверное, пожелать счастливой поездки… До свидания!
– Будь здорова! Я все-таки не понимаю…– сказал Сергей Вадимович, но, скрываясь в кабинете, браво крикнул: – Желаю вам больших творческих успехов! – то есть, как всегда, ерничал.
Нина Александровна с хорошим настроением, совсем повеселевшая, выбралась из учрежденческого коридора, забывшись, потопала на крыльце сапогами так, словно не выходила из конторы, а входила в нее, когда полагается стряхивать с сапог снег. Заметив свою ошибку, она вслух засмеялась и уже быстро, устремленно и бездумно пошла в школу, где ей предстояло дать отличный, запоминающийся урок, сулящий сделать ее после всех неприятностей привычно счастливой.
Она уже была на полпути к школе, когда из узкого переулка, без палки, с гордо закинутой головой, вышагал экс-механик сплавной конторы Анатолий Григорьевич Булгаков, выбрасывающий вперед ноги таким образом, каким, наверное, разгуливали щеголи прошлого века по улицам Петербурга. Да, да и еще раз да! Булгаков походил на ледокол, который раздавливает стальным форштевнем толстый лед, но что это с ним произошло в ту самую секунду, когда экс-механик заметил энергично шагающую Нину Александровну? Что с ним случилось, если, вместо того чтобы еще больше выпятить грудь, Булгаков вдруг ссутулился и стремглав юркнул в тот же узкий переулок, из которого вышагал павлином?
От удивления Нина Александровна остановилась… Что на самом деле произошло с Булгаковым? Уж не сдался ли он на милость победителя? А?! Ась? Как все это было интересно!
5
Сергей Вадимович с плотбищ приехал поздней ночью; «газик» за окном зарычал по-звериному, свет фар метнулся по комнате, обрисовав узор на занавесках, и Нина Александровна, накинув на халат шубу, пошла встречать мужа. В синей и холодной темноте он сбивал снег с валенок, уши зимней шапки болтались, на Сергее Вадимовиче было полупальтишко, и в этом наряде он казался низкорослым.
– Уйди, уйди, простудишься! – бодро закричал Сергей Вадимович, но голос у него от усталости был тонким и хриплым.– Уходи, хозяйка, пока не огрел по шее веником!
Было ясно, что Сергей Вадимович за несколько дней изъездил на «газике» добрую тысячу километров, переговорил с сотнями людей, отсидел на десятке совещаний и собраний, ел всякую столовскую дрянь, курил беспрерывно и постоянно нервничал из-за плана, недисциплинированности, ошибок местных руководителей. Между тем, войдя в собственный дом и раздевшись до майки, он состроил потешное лицо и, зная, что Борька с Вероникой спят мертво, таежным голосом закричал:
– Здорово, Нинка! А ну рассказывай, как жила, как берегла мужнину честь, как спала и с кем гуляла?
– Здорово, Сережа! – ответила она, смеясь и поеживаясь от холода, которым несло даже от полуголого мужа.– Давай-ка, товарищ из глубинки, подожди, пока я нагрею воду. А сейчас долой эту грязную майку и – боюсь представить какие – кальсоны!
– О невыразимых ни слова! – опять закричал он.– Мне известно, что ты не перевариваешь мужчин в невыразимых, но попробуй-ка, гражданочка, поездить по плотбищам в белых трусах польского производства…
От всего этого: рычанья отъезжающего «газика», опять полоснувшего светом фар по окнам, белых, оскаленных от радости зубов Сергея Вадимовича, мороза, исходящего от него, таежных криков, крепкого тела под грязноватой майкой, валенок, пахнущих хвоей и бензином,– в доме сделалось шумно, парадно и так тесно, словно в комнату ввалилась бригада грузчиков, волоча на лямках рояль.
– Мыться, кормиться и спать! – рычал Сергей Вадимович, натужно снимая валенки, под которыми была намотана чертова уйма байковых портянок да надеты шерстяные носки, натянутые к тому же на вигоневые, чтобы не намозолить пальцы.– Про конторские звонки мне все уже известно по рации, так что отвечай, хозяйка, кто и откуда звонил на дом героическому механику Таежнинской сплавной конторы. Это во-первых! А во-вторых, соопчи беззаветному труженику, какие письма получены, какие журналы пришедши… Черт возьми эти валенки – словно примерзли. Кстати, поступил ли очередной номер журнала «Вокруг света»?
Нина Александровна задумалась, вспоминая.
– Никаких чрезвычайных звонков не было,– наконец ответила она.– Получено два письма: одно от Прончатова, второе от твоих родителей… Журнал «Вокруг света» поступил и лежит на ночной тумбочке. Вот, кажется, и все…
– Ура-ура-ура! – обрадовался Сергей Вадимович.– На сон грядущий мне изволишь вслух почитать с конца любезный моей душеньке журнал «Вокруг света»! Жизнь прекрасна и удивительна… А как Борька?
– Здоров и шалит.
– Еще один раз «ура»…
Она стояла и внимательно наблюдала за тем, как Сергей Вадимович, натуживаясь до красноты и тяжело дыша, пытался снять второй валенок, а ей, деревенской жительнице, и в детстве и в зрелые годы десятки раз доводилось наблюдать за тем, как женщины, опустившись перед мужем на колени, помогали ему, усталому от дневных трудов кормильцу, снять тугие сапоги или валенки. И если признаться начистоту, то Нине Александровне сейчас хотелось сделать то же самое: опуститься перед Сергеем Вадимовичем, по которому она соскучилась, на колени, произнося ласковые слова, снять с него валенки и засаленные стеганые брюки, а потом посадить Сергея Вадимовича в ванну и вымыть его наконец-то собственными руками с ног до головы, как когда-то Борьку. Вот какие желания ощущала Нина Александровна Савицкая, но вместо этого она насмешливо сказала:
– Мне, оказывается, не придется греть воду… Слышишь, что творится на кухне?
– Сейчас послушаю… вот только стяну этот проклятый валенок… Ага, поддается, холера, пошел, язви его в корень… Уф, как хорошо держать босые ноги на теплом полу!… Так что же делается в кухне? А! Содом и гоморра…
И действительно: повернувшая свой курс по отношению к Сергею Вадимовичу на сто восемьдесят градусов, домработница Вероника производила рабочий шум – готовила плиту и тазы для нагревания воды.
– Не Вероника, а тайфун! – еще раз послушав кухонные звуки, опять закричал Сергей Вадимович, но на этот раз объяснился: – А вы знаете, гражданочка, почему я кричу? Да потому что набегался по тайге на лыжах… Надобно вам доложить, Нинусь Александровна, что снега ноне выпали такие, какех, как говорил мне дед Абрам на Коло-Юле, опосля первой ампериалистической он не видывал… «До того, говорет, сурьезный снег, что сам заяц в ем путается, а глухарь из такех снегов по утрам ель жив выбирается!» Потом дед Абрам заявил, что такой снег к хорошим хлебам, а вот сплавщику придется плохо: «Как бы, Вадимыч, весенняя вода лесок по сорам не расташшила. Ты за эфтим делом поглядай в обои гляделки!»… И он прав, черт возьми! Весной придется держать ухо остро… Слушай, а для чего я начал все это рассказывать?
Она радостно улыбнулась:
– Чтобы объяснить, почему ты кричишь…
– А! Так вот я потому и кричу, что находился по тайге на лыжах, где обычными голосами не общаются… Есть ко мне вопросы? Нет! Что тогда прикажете делать?
Нина Александровна уже было открыла рот, чтобы сказать Сергею Вадимовичу, что надо дождаться горячей воды, как в дверь постучали, и, получив разрешение, домработница Вероника вплыла в комнату.
– С благополучным прибытием вас! – сказала она и низко, по-бабьи поклонилась.– Вода уже готовая, Сергей Вадимович, так что можете мыться. И щи с котлетами разогрела… Ой, эти портянки счас же возьму да по утрянке выстираю!
Шел четвертый час ночи, Вероника уснула около одиннадцати, с момента появления «газика» за окном прошло минут восемь, но на домработнице было надето одно из ее лучших платьев, на фартуке горели диковинные цветы, волосы, пепельные и густые, были уложены в замысловатую прическу, лицо напудрено, губы накрашены, круглые руки соблазнительно обнажены.
– Так пожалуйте мыться, Сергей Вадимович! Вода уже в большую деревянную ванну налита, как бы не остыла… А я, Нина Александровна, пока с вами посижу, чтоб после мытья их покормить… Так что вы можете ложиться, Нина Александровна! – И вдруг, хихикнула.– Постельку нагреете, пока Сергей Вадимович моются да кушают… Больше вам сейчас делать нечего, Нина Александровна…
Вероника сегодня разговаривала почти на таком же местном языке, каким разговаривал с Сергеем Вадимовичем коло-юльский дед Абрам, но от нового платья пахло тонкими духами, губы были подкрашены искусно, без перебора, тоненькая цепочка с крестиком, опоясывающая гладкую и белую шею, была к лицу и платью; одним словом, говорящая на местном наречии домработница Вероника внешне была ультрасовременной. И, наверное, оттого, что Вероника перешла на родной говор, а привычную с детства работу выполняла по собственной охоте, лицо у нее было доброе, славное, домашнее. У нее было такое лицо, что, поглядев на Веронику, Нина Александровна поднялась, ласково кивнув мужу, пошла ложиться.
– Я на самом деле полежу, Сергей, пока ты моешься и ешь.
– Решение правильное и обжалованию не подлежит… Только не захапывай мой журнал «Вокруг света»!
Когда Нина Александровна забралась под одеяло, а Сергей Вадимович, босой и сизый, ушел в кухню, Вероника демонстративно шумно и зло брякнулась в любимое кресло хозяйки, схватив со стола журнал, взялась разглядывать латышские моды с таким лицом, словно была смертельно обижена тем, что не может пойти в кухню вместе с Сергеем Вадимовичем, чтобы помочь ему вымыться.
Нина Александровна думала о том, что Серафима Иосифовна Садовская, наверное, права, когда ищет счастье «в простом, как мычание»… Это ей, Нине Александровне, знавшей от диспетчера о сегодняшнем возвращении Сергея Вадимовича, следовало встретить мужа в своем лучшем платье, пахнуть тонкими духами, поблескивать ниточкой жемчуга и сгорать от счастья и нетерпения. Нине Александровне – это теперь было предельно ясно – надо было, встав перед Сергеем Вадимовичем на колени, снять с него тугие валенки, собственноручно вымыть мужа в деревянной ванне, накормить его щами и котлетами, причесав мокрые волосы, уложить в кровать. Все это было бы таким же счастьем, какое она испытывала от крошечного Борьки, но она ничего не могла поделать сама с собой – по-прежнему лежала в постели, словно гостья, а в деревянной ванне одиноко сидел ее собственный муж и никак не мог потереть губкой усталую от дорог и лыж спину. «Может быть, я не люблю Сергея? – откровенно спросила себя Нина Александровна, но тут же твердо и определенно ответила: – Я его люблю!» А еще через несколько минут в ее раздерганные, беспорядочные мысли вклинилась одна из самых примитивных, базарно-крикливых и самолюбиво-тщеславных мыслей. «Почему,– спросила себя Нина Александровна,– почему я должна тереть Сергею Вадимовичу спину и подавать ему котлеты, если я сама сегодня дала четыре урока, посетила два ученических дома и проверила тетради двух классов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44