Кроме того, одетая Сосина чувствовалась близким человеком.
– Хочу жить в новом доме, Валентина! – сказала Нина Александровна.– Проголосуй за!
– Хоть сто раз! – ответила Сосина и улыбнулась своему отражению в зеркале.– Тебе бы и унижаться за это дело передо мной не надо: я голову положу, чтобы ты получила все тридцать четыре комнаты. Я же не дура, Нинка!… Ты про шалаш-то не забывай!
– Я помню!
– Так какого же хрена просишь?
Нина Александровна и Валентина на воскреснике-покосе так вымотались, перевертывая подмокшие валки сена, что от усталости в Таежное решили не ехать, а переночевать на берегу озера в шалаше, на комарах и в ночном сыром зное. Комаров в тот год на сорах жила прорва, спрятаться от них в шалаше не удалось, а дымокур выедал глаза. Поэтому они выбрались на берег озера, где воздух все-таки чуточку двигался, намазав открытые места тела мазью «Тайга» (тоже не спасение), легли рядом на теплую землю… Торчком стояли над ними длинные звезды, в болотистом озере Квистаре квакали лягушки, фыркали позади них стреноженные кони, над черным озером стлался сигаретным дымом туман; пахло свежескошенной травой, и запах этот был тосклив и могуч, как удар в солнечное сплетение: детство, первая любовь, холодок в коленях от мальчишеского прикосновения… Нина и Валентина разговаривали долго и много, быстро перешли на «ты», ночная беседа шла правильно, понятно, благополучно, пока Валентина не прошептала небу: «Дай мне в руки автомат – перестреляю всех замужних баб!»
И вот теперь Нина Александровна была замужем за главным механиком сплавной конторы, в которой давняя приятельница, как она выражалась, «вкалывала разнорабочей».
– И дров мне не надо! – брезгливо сказала Сосина.– Обойдусь! Без ваших дров обойдусь…
От презрения Сосина мило улыбалась своему старушечьему лицу в зеркале, видимо, от стеганых толстых брюк она казалась коротышкой, хотя вид у нее по-прежнему был фронтовой, снайперский, а рост сто восемьдесят сантиметров. Более двадцати немцев уложила под березовые кресты она за четыре года войны, получила несколько орденов и несметное количество медалей, но осталась доброй.
– Погоди сердиться, Нинка! – попросила Валентина, как только Нина Александровна пошла к дверям.– Я это так – от утрянки, от пересыпу… Ведь если помараковать, то ты к замужним бабам касательства не имеешь. Ну какая ты мужняя баба, если за коренника тянешь, а твой механик – на пристяжке… Я вот одного понять не могу: откуда ты такая вылупилась? Ну, Серафима Иосифовна после гражданской войны бабой сделаться не может, я – с Отечественной больше мужик, чем баба, а вот ты откуда? Слушай, да ты не обижайся на меня, битую-перебитую!… Ты чего, Нинка, с лица побледнела? Да ты куда? Опомнись, Нинка, не убегай! Да ты хоть скажи, за кого голосовать надо? За тебя или за этого?… Вот чумная – рукавицы забыла!
…Вышвырнувшись из дома Валентины Сосиной, преподавательница физики и математики Нина Александровна Савицкая с понятным облегчением заметила, что дома поселка, еще недавно, казалось, подвешенные на зыбкие ниточки дымов к серому небу, упали на землю, да так удачно, что все до единого встали на фундаменты. Впрочем, в мире по-прежнему было холодно и сумеречно, смысла и содержания в нем не присутствовало, но время двигалось вперед и надо было идти дальше… «Давай, Нинка, двигай, двигай ножками! – приказала себе Нина Александровна и улыбнулась солнечной кинематографической улыбкой.– Шагай, Нинка, вали, Нинка, строевым шагом железного парторга или снайперской походкой Сосиной – один хрен, как говорит сама Валька… Давай, давай, Нинка, мы из глухой деревни! Мы в десяти щелоках варены, прошли огонь и медные трубы, в воду щенком брошены! Ать-два-три, ать-два-три, ать-два-три!»
Дома Таежного прочно стояли на своих местах, небо и земля разъединялись, приобретая разные цвета – белый и голубоватый. Одним словом, положение в мире улучшалось, но самым крупным достижением вселенной являлась все-таки сама Нина Александровна Савицкая, одетая в дорогую шубу, теплые сапоги и предчувствующая радость от урока математики в девятом «б». Вот какая она снова была улаженная, благополучная, эта дрянная женщина, которой теперь оставалось только одно: перед будущим счастьем работы вспоминать больное и тревожное, как раскаты грома в декабре. Во-первых, ночь после великосветского раута у англичанки Зиминой, во-вторых, банную среду Сергея Вадимовича, когда он после злой парной выпил полбутылки коньяка. Сделал он это, как и следовало ожидать при его характере, привычках и склонностях, предельно легкомысленно. Из бани Сергей Вадимович пришел с такой красной физиономией, точно с нее содрали кожу, сияя и ерничая, молча полез в буфет; при этом он подмигивал Борьке, который сидел с ногами на диване и читал Родари – в двадцать пятый раз.
Нина Александровна в уголке проверяла тетради девятого «б», ей уже здорово надоели пижонские почерки мужчинствующих балбесов, и она обрадовалась возможности отвлечься.
– Лимон, конфеты и томатный сок на кухонном столе,– сказала она деловито.– Мог бы заранее предупредить. Я забыла, что сегодня баня.
– Обойдемся! – отмахнулся Сергей Вадимович.– Не терплю организованных выпивонов… Борька, сколько раз можно читать одну и ту же книгу? Это самоедство.
– Я переутомился,– лениво ответил Борька.– Могу читать в своей комнате, пожалуйста!
– Сделайте одолжение, милорд! – обрадовался Сергей Вадимович.– Какой из меня Песталоцци, если я при тебе, ваше степенство, буду хлестать коньяк… Да, между прочим, скотские хозяева, а особенно Булгаков, не любят, когда ихним коровам на хвост привязывают консервную банку! Зачем ты это, коварный, совершил?
– Сергей! – осуждающе протянула Нина Александровна.– Мы эту тему уже исчерпали.
– Прошу оставить меня, понимаете ли, в покое! – весело рассердился Сергей Вадимович.– Борька не дурак! Борька сам с усам… Борька, докажи!
– Пожалуйста,– по-прежнему лениво отозвался Борька.– При ребенке нельзя употреблять слово «хлестать» и говорить неграмотно «ихним»… Надо произносить «их»…
– Гений, ваше превосходительство! Ну а как же насчет банки?
– А пусть Булгаков не пишет жалобы на тебя, Сергей!
Сунув неполную бутылку коньяка под мышку, Сергей Вадимович сел рядом с Борькой, широко раскрыв рот, бесшумно захохотал, стуча при этом одним каблуком по другому, словно аплодировал ногами.
– Караул! – шепотом крикнул он.– Если я правильно понял вас, милорд, это была кровная месть?
– Но! – по-нарымски ответил Борька, так как целых два дня катался на коньках и дружил с Гелькой Назаровым, дед которого говорил только по-старинному.
– Хочется переехать в новый дом? – прохохотавшись, спросил Сергей Вадимович.– Желаете проживать в комнате без мадам Вероники? Так ставите вопрос, мистер Борька?
– Но!
– Ах, ах, какие мы аристократы!
– Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, Сергей.
После ухода Борьки муж начал деловито готовиться к выпивке. Спиртные напитки Сергей Вадимович вообще-то не любил, по воспитанию и образу жизни в молодые годы доступа к винам, коньякам не имел и, конечно, не был приучен к тому, чтобы получать удовольствие от самого процесса пития – не смаковал, не разбирался в качестве вин и коньяков, не рассматривал их на свет, не грел рюмку в пальцах, да и вообще пил отличный коньяк из стакана, наливая понемногу.
– Ваше здоровье, Нина Александровна!
После первого большого глотка Сергей Вадимович быстро – одну за другой– выкурил три сигареты «Новость», понемножечку бледнея и блаженно вздыхая, стал ковырять в зубах спичкой, хотя ничего, кроме лимона, не съел. Именно от зубочистки у него был вид хорошо пообедавшего и чрезвычайно довольного жизнью человека: щурился, поглаживал пальцами подбородок, на Нину Александровну поглядывал игриво и уже замедлялся, то есть все движения у него становились плавными, словно Сергей Вадимович оказался в тяжелой морской воде. Он уже не источал энергию, не жил ритмом сплавной конторы, скоростью «Волги», четырьмя телефонами на столе, молодостью секретарши, лихорадочной работой перегруженного интеллекта и тяжестью чрезмерной информированности.
– Слушай, Ни, ты не помнишь, сколько колонн у храма в Коринфе? – спросил Сергей Вадимович.– Это раз! Во-вторых, сколько колонн у Большого театра?
– Ну, знаешь ли…
– Ладно, ладно! Сам разберусь…
После третьего глотка глаза Сергея Вадимовича повлажнели, спина сделалась волнообразной, обмякла, как бы от этого расширилась; затем Сергей Вадимович начал буквально молодеть на глазах у Нины Александровны, словно его специально гримировали под юношу… Интересный, интересный был процесс – для врача-психиатра!
– Вспомнил! – преувеличенно трезвым голосом произнес Сергей Вадимович.– Я даже вспомнил, сколько колонн у храма в афинском Акрополе… Моя любимая песня – «Издалека, долго течет река Волга» в исполнении Людмилы Зыкиной… Где Борька?
– Борька в своей комнате.
– Тебе известно, сколько у меня шариковых ручек?
– Сто девяносто четыре.
– Фигушки! Уже двести одна… Вот какое у меня замечательное хоб-б-би!
Нина Александровна так любила мужа, что на глаза навертывались слезы. Хотелось подойти к нему, пригладить волосы, прижать к груди голову, баюкать, тихонечко петь колыбельную и что-то лепетать. Однако Нина Александровна не поднялась, не подошла к Сергею Вадимовичу, хотя сама не знала, что удерживает ее на месте: то ли ученическая тетрадь, которую она проверяла, то ли остатки коньяка в стакане, то ли ее невежество в вопросе о количестве колонн храма в Коринфе. Оставалось на ее долю единственное – проверяя тетрадь молодого гения Марка Семенова, решившего обыкновенную задачу шестью необыкновенными способами, тихонечко думать: «А нужна ли тебе, милый мой Ларин, жена, если ты не находишь иного способа отключения от перегрузок, кроме нескольких глотков армянского коньяка? Нет, милый мой, ты даже не подозреваешь, что женщина тоже способна снять лишние нагрузки, если ты умеешь пользоваться ее помощью… Да любишь ли ты меня, в конце-то концов?»… Поставив перед собой такой важный вопрос, Нина Александровна тщательно и неторопливо допроверила все шесть тонких и мастерских решений Марка Семенова, потерев уставшие веки пальцами, искоса посмотрела на блаженного мужа. «Он любит меня!– убежденно подумала она.– Он, видимо, по-настоящему меня любит!»
– Сейчас я разделаюсь с коньяком pa-аз и навсе-егда! – шепотом, но грозно сказал Сергей Вадимович.– Аб-сис-тентов и нервных просят не смотреть! Алле – гоп! А Борьки здесь нет?
– Борька давно спит.
– Тогда займемся вами, Нина Александровна! – грозно пообещал Сергей Вадимович и быстро заглянул в глаза жены.– Слушай, Савицкая, а ты мне мо-о-о-жешь ответить на один, понимаешь ли, а-а-ктуальный вопрос?… Нет, ты мне ответишь на ак-ту-аль-ный вопрос, Савицкая?
– Отвечу, Ларин.
– Прекрасно! Ты вот что мне объясни, гражданочка, ты мне объясни, почему мне иногда хочется надавать тебе пощечин? А вот три-и дня назад, когда ты вот так же сидела за своим столом, мне хотелось заехать тебе в мордализацию… Вот ты и объясни, почему мне хочется побить тебя, хотя ты ни-че-го плохого мне не говоришь и ни-че-го плохого не делаешь?
Нина Александровна долго молчала. Ни единой мысли не было у нее в голове до тех пор, пока она снова не посмотрела на нежную и по-детски незащищенную шею Сергея Вадимовича, сидящего в горестно-блаженной позе. Под сердцем шевельнулся горячий комок.
– А ты надавай мне пощечин, Сергей – дрогнувшим голосом сказала она.– Ты мне, пожалуйста, расквась нос!
– Фигушки! – испуганно завопил он.– Я тебя иногда боюсь, Савицкая… Боюсь– и точка!
Нина Александровна сейчас испытывала к мужу такое же чувство, какое ощущала в те минуты, когда ей приходилось купать в ванночке совсем маленького Борьку, а он еще ничего не понимал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Хочу жить в новом доме, Валентина! – сказала Нина Александровна.– Проголосуй за!
– Хоть сто раз! – ответила Сосина и улыбнулась своему отражению в зеркале.– Тебе бы и унижаться за это дело передо мной не надо: я голову положу, чтобы ты получила все тридцать четыре комнаты. Я же не дура, Нинка!… Ты про шалаш-то не забывай!
– Я помню!
– Так какого же хрена просишь?
Нина Александровна и Валентина на воскреснике-покосе так вымотались, перевертывая подмокшие валки сена, что от усталости в Таежное решили не ехать, а переночевать на берегу озера в шалаше, на комарах и в ночном сыром зное. Комаров в тот год на сорах жила прорва, спрятаться от них в шалаше не удалось, а дымокур выедал глаза. Поэтому они выбрались на берег озера, где воздух все-таки чуточку двигался, намазав открытые места тела мазью «Тайга» (тоже не спасение), легли рядом на теплую землю… Торчком стояли над ними длинные звезды, в болотистом озере Квистаре квакали лягушки, фыркали позади них стреноженные кони, над черным озером стлался сигаретным дымом туман; пахло свежескошенной травой, и запах этот был тосклив и могуч, как удар в солнечное сплетение: детство, первая любовь, холодок в коленях от мальчишеского прикосновения… Нина и Валентина разговаривали долго и много, быстро перешли на «ты», ночная беседа шла правильно, понятно, благополучно, пока Валентина не прошептала небу: «Дай мне в руки автомат – перестреляю всех замужних баб!»
И вот теперь Нина Александровна была замужем за главным механиком сплавной конторы, в которой давняя приятельница, как она выражалась, «вкалывала разнорабочей».
– И дров мне не надо! – брезгливо сказала Сосина.– Обойдусь! Без ваших дров обойдусь…
От презрения Сосина мило улыбалась своему старушечьему лицу в зеркале, видимо, от стеганых толстых брюк она казалась коротышкой, хотя вид у нее по-прежнему был фронтовой, снайперский, а рост сто восемьдесят сантиметров. Более двадцати немцев уложила под березовые кресты она за четыре года войны, получила несколько орденов и несметное количество медалей, но осталась доброй.
– Погоди сердиться, Нинка! – попросила Валентина, как только Нина Александровна пошла к дверям.– Я это так – от утрянки, от пересыпу… Ведь если помараковать, то ты к замужним бабам касательства не имеешь. Ну какая ты мужняя баба, если за коренника тянешь, а твой механик – на пристяжке… Я вот одного понять не могу: откуда ты такая вылупилась? Ну, Серафима Иосифовна после гражданской войны бабой сделаться не может, я – с Отечественной больше мужик, чем баба, а вот ты откуда? Слушай, да ты не обижайся на меня, битую-перебитую!… Ты чего, Нинка, с лица побледнела? Да ты куда? Опомнись, Нинка, не убегай! Да ты хоть скажи, за кого голосовать надо? За тебя или за этого?… Вот чумная – рукавицы забыла!
…Вышвырнувшись из дома Валентины Сосиной, преподавательница физики и математики Нина Александровна Савицкая с понятным облегчением заметила, что дома поселка, еще недавно, казалось, подвешенные на зыбкие ниточки дымов к серому небу, упали на землю, да так удачно, что все до единого встали на фундаменты. Впрочем, в мире по-прежнему было холодно и сумеречно, смысла и содержания в нем не присутствовало, но время двигалось вперед и надо было идти дальше… «Давай, Нинка, двигай, двигай ножками! – приказала себе Нина Александровна и улыбнулась солнечной кинематографической улыбкой.– Шагай, Нинка, вали, Нинка, строевым шагом железного парторга или снайперской походкой Сосиной – один хрен, как говорит сама Валька… Давай, давай, Нинка, мы из глухой деревни! Мы в десяти щелоках варены, прошли огонь и медные трубы, в воду щенком брошены! Ать-два-три, ать-два-три, ать-два-три!»
Дома Таежного прочно стояли на своих местах, небо и земля разъединялись, приобретая разные цвета – белый и голубоватый. Одним словом, положение в мире улучшалось, но самым крупным достижением вселенной являлась все-таки сама Нина Александровна Савицкая, одетая в дорогую шубу, теплые сапоги и предчувствующая радость от урока математики в девятом «б». Вот какая она снова была улаженная, благополучная, эта дрянная женщина, которой теперь оставалось только одно: перед будущим счастьем работы вспоминать больное и тревожное, как раскаты грома в декабре. Во-первых, ночь после великосветского раута у англичанки Зиминой, во-вторых, банную среду Сергея Вадимовича, когда он после злой парной выпил полбутылки коньяка. Сделал он это, как и следовало ожидать при его характере, привычках и склонностях, предельно легкомысленно. Из бани Сергей Вадимович пришел с такой красной физиономией, точно с нее содрали кожу, сияя и ерничая, молча полез в буфет; при этом он подмигивал Борьке, который сидел с ногами на диване и читал Родари – в двадцать пятый раз.
Нина Александровна в уголке проверяла тетради девятого «б», ей уже здорово надоели пижонские почерки мужчинствующих балбесов, и она обрадовалась возможности отвлечься.
– Лимон, конфеты и томатный сок на кухонном столе,– сказала она деловито.– Мог бы заранее предупредить. Я забыла, что сегодня баня.
– Обойдемся! – отмахнулся Сергей Вадимович.– Не терплю организованных выпивонов… Борька, сколько раз можно читать одну и ту же книгу? Это самоедство.
– Я переутомился,– лениво ответил Борька.– Могу читать в своей комнате, пожалуйста!
– Сделайте одолжение, милорд! – обрадовался Сергей Вадимович.– Какой из меня Песталоцци, если я при тебе, ваше степенство, буду хлестать коньяк… Да, между прочим, скотские хозяева, а особенно Булгаков, не любят, когда ихним коровам на хвост привязывают консервную банку! Зачем ты это, коварный, совершил?
– Сергей! – осуждающе протянула Нина Александровна.– Мы эту тему уже исчерпали.
– Прошу оставить меня, понимаете ли, в покое! – весело рассердился Сергей Вадимович.– Борька не дурак! Борька сам с усам… Борька, докажи!
– Пожалуйста,– по-прежнему лениво отозвался Борька.– При ребенке нельзя употреблять слово «хлестать» и говорить неграмотно «ихним»… Надо произносить «их»…
– Гений, ваше превосходительство! Ну а как же насчет банки?
– А пусть Булгаков не пишет жалобы на тебя, Сергей!
Сунув неполную бутылку коньяка под мышку, Сергей Вадимович сел рядом с Борькой, широко раскрыв рот, бесшумно захохотал, стуча при этом одним каблуком по другому, словно аплодировал ногами.
– Караул! – шепотом крикнул он.– Если я правильно понял вас, милорд, это была кровная месть?
– Но! – по-нарымски ответил Борька, так как целых два дня катался на коньках и дружил с Гелькой Назаровым, дед которого говорил только по-старинному.
– Хочется переехать в новый дом? – прохохотавшись, спросил Сергей Вадимович.– Желаете проживать в комнате без мадам Вероники? Так ставите вопрос, мистер Борька?
– Но!
– Ах, ах, какие мы аристократы!
– Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, Сергей.
После ухода Борьки муж начал деловито готовиться к выпивке. Спиртные напитки Сергей Вадимович вообще-то не любил, по воспитанию и образу жизни в молодые годы доступа к винам, коньякам не имел и, конечно, не был приучен к тому, чтобы получать удовольствие от самого процесса пития – не смаковал, не разбирался в качестве вин и коньяков, не рассматривал их на свет, не грел рюмку в пальцах, да и вообще пил отличный коньяк из стакана, наливая понемногу.
– Ваше здоровье, Нина Александровна!
После первого большого глотка Сергей Вадимович быстро – одну за другой– выкурил три сигареты «Новость», понемножечку бледнея и блаженно вздыхая, стал ковырять в зубах спичкой, хотя ничего, кроме лимона, не съел. Именно от зубочистки у него был вид хорошо пообедавшего и чрезвычайно довольного жизнью человека: щурился, поглаживал пальцами подбородок, на Нину Александровну поглядывал игриво и уже замедлялся, то есть все движения у него становились плавными, словно Сергей Вадимович оказался в тяжелой морской воде. Он уже не источал энергию, не жил ритмом сплавной конторы, скоростью «Волги», четырьмя телефонами на столе, молодостью секретарши, лихорадочной работой перегруженного интеллекта и тяжестью чрезмерной информированности.
– Слушай, Ни, ты не помнишь, сколько колонн у храма в Коринфе? – спросил Сергей Вадимович.– Это раз! Во-вторых, сколько колонн у Большого театра?
– Ну, знаешь ли…
– Ладно, ладно! Сам разберусь…
После третьего глотка глаза Сергея Вадимовича повлажнели, спина сделалась волнообразной, обмякла, как бы от этого расширилась; затем Сергей Вадимович начал буквально молодеть на глазах у Нины Александровны, словно его специально гримировали под юношу… Интересный, интересный был процесс – для врача-психиатра!
– Вспомнил! – преувеличенно трезвым голосом произнес Сергей Вадимович.– Я даже вспомнил, сколько колонн у храма в афинском Акрополе… Моя любимая песня – «Издалека, долго течет река Волга» в исполнении Людмилы Зыкиной… Где Борька?
– Борька в своей комнате.
– Тебе известно, сколько у меня шариковых ручек?
– Сто девяносто четыре.
– Фигушки! Уже двести одна… Вот какое у меня замечательное хоб-б-би!
Нина Александровна так любила мужа, что на глаза навертывались слезы. Хотелось подойти к нему, пригладить волосы, прижать к груди голову, баюкать, тихонечко петь колыбельную и что-то лепетать. Однако Нина Александровна не поднялась, не подошла к Сергею Вадимовичу, хотя сама не знала, что удерживает ее на месте: то ли ученическая тетрадь, которую она проверяла, то ли остатки коньяка в стакане, то ли ее невежество в вопросе о количестве колонн храма в Коринфе. Оставалось на ее долю единственное – проверяя тетрадь молодого гения Марка Семенова, решившего обыкновенную задачу шестью необыкновенными способами, тихонечко думать: «А нужна ли тебе, милый мой Ларин, жена, если ты не находишь иного способа отключения от перегрузок, кроме нескольких глотков армянского коньяка? Нет, милый мой, ты даже не подозреваешь, что женщина тоже способна снять лишние нагрузки, если ты умеешь пользоваться ее помощью… Да любишь ли ты меня, в конце-то концов?»… Поставив перед собой такой важный вопрос, Нина Александровна тщательно и неторопливо допроверила все шесть тонких и мастерских решений Марка Семенова, потерев уставшие веки пальцами, искоса посмотрела на блаженного мужа. «Он любит меня!– убежденно подумала она.– Он, видимо, по-настоящему меня любит!»
– Сейчас я разделаюсь с коньяком pa-аз и навсе-егда! – шепотом, но грозно сказал Сергей Вадимович.– Аб-сис-тентов и нервных просят не смотреть! Алле – гоп! А Борьки здесь нет?
– Борька давно спит.
– Тогда займемся вами, Нина Александровна! – грозно пообещал Сергей Вадимович и быстро заглянул в глаза жены.– Слушай, Савицкая, а ты мне мо-о-о-жешь ответить на один, понимаешь ли, а-а-ктуальный вопрос?… Нет, ты мне ответишь на ак-ту-аль-ный вопрос, Савицкая?
– Отвечу, Ларин.
– Прекрасно! Ты вот что мне объясни, гражданочка, ты мне объясни, почему мне иногда хочется надавать тебе пощечин? А вот три-и дня назад, когда ты вот так же сидела за своим столом, мне хотелось заехать тебе в мордализацию… Вот ты и объясни, почему мне хочется побить тебя, хотя ты ни-че-го плохого мне не говоришь и ни-че-го плохого не делаешь?
Нина Александровна долго молчала. Ни единой мысли не было у нее в голове до тех пор, пока она снова не посмотрела на нежную и по-детски незащищенную шею Сергея Вадимовича, сидящего в горестно-блаженной позе. Под сердцем шевельнулся горячий комок.
– А ты надавай мне пощечин, Сергей – дрогнувшим голосом сказала она.– Ты мне, пожалуйста, расквась нос!
– Фигушки! – испуганно завопил он.– Я тебя иногда боюсь, Савицкая… Боюсь– и точка!
Нина Александровна сейчас испытывала к мужу такое же чувство, какое ощущала в те минуты, когда ей приходилось купать в ванночке совсем маленького Борьку, а он еще ничего не понимал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44