они с Мэрилин стояли посреди улицы, нос к носу, и орали друг на друга, как Кармен с арестовавшим ее офицером, в то время как на тротуаре стала собираться толпа, а постовой, находившийся неподалеку, сделал вид, что ничего не замечает, и отвернулся в противоположную сторону. Затем, когда они с Уиллисом лежали в постели, она сказала, что всего лишь назвала таксиста «дурьей башкой».
За эти выходные он также понял, что она не является идеальной хозяйкой.
По понедельникам, средам и пятницам к ней на несколько часов приходила убираться одна женщина, однако между ее визитами Мэрилин превращала дом в «настоящие джунгли», как она сама выражалась. На кухне царил полный беспорядок. Мойка была завалена грязной посудой, сковородками и кастрюлями, потому что Мэрилин предпочитала использовать всю свою посуду и оставлять мытье домработнице. В кухне стоял современнейший холодильник, но единственное, что там находилось, это несколько открытых упаковок йогурта, увядший салат и кусочек прогорклого масла. Мэрилин объяснила, что она редко ест дома, а если и делает это, то проще заскочить в ближайший магазин и купить свежих молочных продуктов или яиц, а не держать все это в холодильнике, пока не протухнет. На полу в спальне валялась гора грязного белья, куча одежды лежала и в гостиной, прямо у дверей. Мэрилин любила сбрасывать с себя все сразу же, как входила в дом и закрывала за собой дверь — она скидывала блузку и джемпер, юбку или брюки, сбрасывала туфли и ходила по дому в одних трусиках, объясняя это тем, что в окна дом не просматривается, а если какой-нибудь тип и сможет из парка заметить через окно ее прелести, то не увидит ничего такого, что до него не видели уже сотни тысяч других.
— Прости, — неожиданно остановилась она, — тебе это неприятно слышать?
— Да, — кивнул он.
— Обещаю, что больше никогда не заговорю об этом. Богом клянусь. Но я ведь занималась этим. И очень долго.
— Я знаю.
Ему пришло в голову, что очень много полицейских кончают тем, что женятся на проститутках. «Интересно почему?» — подумал он.
Он также не мог понять, чего это он вдруг подумал о женитьбе.
В воскресенье вечером они вместе покурили травку.
Он раньше никогда не курил травки, хотя и знал многих копов, которые этим баловались.
Они лежали на кровати, внезапно она встала и нагишом прошла к одному из старинных комодов. Когда она вернулась, в руках у нее были две сигареты.
— Я не курю, — предупредил он.
— Это косячки, — сказала она, теперь он тоже увидел, что это марихуана.
— Косячок — вот где, — он указал на свой набухший член.
— Косячок, — согласилась она, — но и это тоже. Давай, лапочка, сейчас нас проберет.
— Меня уже пробрало, посмотри на мой косячок.
— Давай ненадолго отложим, — сказала она. — Это действительно хорошая травка, после нее секс станет еще лучше.
— Куда уж лучше?
— А ты что, не знаешь? — она с удивлением посмотрела на него. — Ты разве никогда не курил травку?
— Никогда.
— Боже, — всплеснула она руками, — девственник! Ну-ка, давай я тебя научу.
— Не уверен, что мне так уж хочется учиться.
— Да ладно тебе. Могу побожиться, что даже ваше начальство этим балуется.
— Возможно, но...
— Это же очень слабенькая травка, Хэл! Никто не заставляет тебя колоться.
— Ну...
— Значит, так — делаешь очень сильную затяжку, гораздо более глубокую, чем при обычном курении, затем глотаешь дым и держишь его в себе как можно дольше.
— Я видел, как это делается, — сухо сказал он.
— Когда выпустишь дым, — продолжала она, — то струйка должна быть тоненькая-тоненькая, понятно?
— Мэрилин...
— Смотри, как я это делаю, и перестань быть таким паинькой. Я сделаю первую затяжку, чтобы ты понял, как надо, а потом передам тебе. Только сделай все, как надо, Хэл, это же не «Винстон» или «Кэмел», а «Золото Акапулько».
Она вдохнула в себя дым и передала косяк ему. Он сильно затянулся и закашлялся.
— О Господи, — сказала она, зацокав языком. — Ну-ка. Попробуй снова.
Он сделал еще одну попытку. На этот раз все прошло спокойно.
— Отлично. Теперь дай мне.
Так они передавали самокрутку друг другу раз шесть, пока она не стала совсем короткой. Зажав ее между большим и указательным пальцами, Мэрилин с шумом втянула дым и бросила окурок в пепельницу на тумбочке.
— Вещественное доказательство, — усмехнулась она. — В случае, если надумаешь меня арестовать.
— У меня выходной, — напомнил он.
— Здорово, ах, как здорово, правда? — сказала она. — Как тебе? Ты что-нибудь чувствуешь?
— Ничего.
— Подожди, пройдет несколько минут. Иногда на девственников действует не сразу.
— Я ничего не чувствую, — повторил он.
— Тебе не кажется, что все стало отчетливым и резким?
— Нет.
— На разных людей действует по-разному. Вот мне все кажется отчетливым и ярким, все черты становятся четкими, ясными, резкими. Все контуры. Резкими и четкими.
— И ясными, ты забыла.
— Да, четкими, ясными и резкими, — повторила она. — У некоторых все расплывается, но у меня не так. Вот мне кажется, что все становится четким, все как бы светится, как хрусталь, а во всем теле — приятная истома.
— Лично со мной ничего не происходит, — сообщил Уиллис.
— Вот как ты видишь меня? — спросила она. — Я кажусь тебе резкой и четкой?
— Нет, просто голой.
— Я знаю, но резкой и четкой?
— Нет, мягкой и округлой.
— Некоторым все кажется мягким и округлым, — сказала она.
— Особенно, если они мягкие и округлые...
— Не смейся, — сказала она. — Встань и пройдись по комнате. Ой, посмотри, — сказала она, — он упал. Что с ним случилось?
— Твое «Золото Акапулько» убило его.
— Ничего подобного, секс от него становится лучше, вот увидишь. Встань и пройдись по комнате.
— А что, от этого он встанет?
— Я хочу посмотреть, как меняется ощущение времени. И расстояния. Вот очень многим кажется, что вот эта стена находится за тысячи километров и что для того, чтобы дойти до нее и дотронуться, надо прошагать целую вечность. Иди попробуй.
— Я хочу, чтобы он опять встал, — сказал он.
— Иди вон туда, к стене.
— А мне не нужно завязать глаза?
— Тебе кажется, что стена находится далеко?
— Где была, там и осталась.
— Где там?
— Прямо в конце тоннеля, — он фыркнул.
— Вот я знала одного мужчину...
— Ты же обещала, что не будешь...
— Нет, нет, это был просто друг. И он говорил, что Ад находится в Голландском тоннеле. Ад навсегда застрял в Голландском тоннеле.
— А где это — Голландский тоннель? — спросил Уиллис. — В Амстердаме?
— Нет, в Нью-Йорке. Он был из Нью-Йорка. Он мне читал стихи.
— По-голландски? — осведомился Уиллис, и снова ему стало смешно.
— Да нет же, по-английски. Он сам написал эти стихи. Хочешь послушать?
— Нет, — Уиллис снова засмеялся.
— Все сверкало, когда тощие подлизы...
— Кто?!
— Тощие подлизы. Ну слушай-же! "Все сверкало, когда тощие подлизы сожгли кальсоны Гембела. А тетя Лиза бедная гуляла в парке Бэмболо. Но северные крысы сожрали тетю Лизу...
— Какие крысы?
— Северные.
— Это с Аляски, что ли?
— Наверное. Они ее съели.
— Кого?
— Тетю Лизу. Как там, в Мексике. А может быть, и во всем мире. Крысы эти.
— Мексике? Какой Мексике? О чем ты говоришь?
— Они съели бедную тетю Лизу. Настоящие людоведы.
— Ты хочешь сказать — людоеды.
— Ага, — засмеялась Мэрилин.
— А ты знаешь, что у тебя тут лежит молоток? — спросил Уиллис.
— Где?
— Вон на тумбочке.
— На какой тумбочке?
— На тумбочке возле кровати. Там стоит лампа, телефон и еще лежит молоток.
— Ах да, это мой молоток.
— Может быть, ты еще и плотничаешь? — спросил он и засмеялся.
— Это для защиты, — ответила она. — Лучшее оружие для женщины. Я собираюсь написать об этом статью.
— А у тебя есть разрешение на молоток? — спросил он, все еще смеясь. Казалось, он не может остановиться.
— Я говорю серьезно.
— Ты его носишь с собой или используешь только в помещении? — он уже просто давился от смеха.
— Женщина знает, как пользоваться молотком. Нет на свете женщины, которая хоть бы раз в жизни не брала в руки молоток — что-нибудь починить или забить. Она знает, как его схватить, знает, как его запустить, знает, как им пользоваться. Мне просто жаль того, кто когда-нибудь залезет ко мне и попытается на меня напасть. Вот в Мексике были люди, которые отбивались молотками от крыс.
— В Мексике?
— Ну да, там были крысы величиной с крокодила. Они бросались на людей, прямо в кровать, и пытались обгрызть им лица. Это были не крысы, а настоящие людоеды.
— Но людоеды едят только себе подобных, — заметил Уиллис.
— Очень правильная мысль, — засмеялась она. — Иди-ка сюда, съешь меня.
Они занимались любовью все воскресенье и ночью, лежа в объятиях друг друга, шепотом рассказывали о своих любимых цветах, любимых сортах мороженого, о любимых фильмах и телепрограммах и о любимых песнях — обо всем, что влюбленные считают необходимым сообщить о своих привязанностях и вкусах. Она сказала , что в песне «Луна над Вермонтом» нет ни одной рифмующейся строки... Он спросил, откуда она получила столь поразительную информацию, и она ответила, что об этом ей сказал один тромбонист, которого она когда-то знала.
— Ты ничего мне не говорила о тромбонисте.
— Господи, но не могу же я тебе рассказывать о каждой ерунде, о каждой встрече, которые были в моей жизни. Однако про рифмы — это точно. Вот попробуй, спой, — сказала она.
— Я не знаю слов, — сказал Уиллис. — Расскажи мне о тромбонисте.
— Зачем? Чтобы ты опять устроил скандал? Как в пятницу в парке?
— Никакого скандала я не устраивал. И сейчас не буду.
— Просто я его когда-то знала.
— Клиент?
— Да, клиент.
— Где?
— В Буэнос-Айресе.
— Латиноамериканец?
— Нет. Он был из Нового Орлеана.
— Ну правильно. Латиноамериканцы играют на гитарах, так ведь?
— Ну вот видишь, ты опять злишься.
— Ничего подобного.
— Знаешь что, давай-ка прямо сейчас кое-что выясним, — сказала она.
— Давай, — ответил он.
— Я раньше была проституткой. И об этом я никогда никому в этом городе не говорила, кроме тебя. Но если...
— Ты мне рассказала об этом только потому, что я сам все узнал, — сказал он. — От полицейских Хьюстона.
— Что бы там ни было, это так. Дай мне, пожалуйста, договорить.
— Ладно, ладно.
— И я хочу сказать вот что: если то, чем я когда-то занималась, каждый раз будет вырастать в проблему... понимаешь, я не могу следить за каждым своим словом или поступком, Хэл. Прости.
— Никто не просит тебя делать это.
— Нет, ты просишь. Да, я была проституткой. Но с этим покончено.
— Как я могу быть в этом уверен?
— О черт! Снова здорово! — она вылезла из кровати.
— Ты куда? — спросил он.
— Возьму еще один косячок.
— Нет, давай лучше поговорим. Ты сама хотела этого, так...
— Да пошел ты, я хочу еще травки.
— Мэрилин...
— Послушай, ты, — сказала она, прошлепав обратно к кровати, и встала перед ним, уперев кулаки в голые бедра. — Я больше не желаю, чтобы ты меня расспрашивал, друг он или клиент и что я с ним делала — трахалась, сосала или давала ему запихивать огурец себе в задницу' понял? Я делала все это и кое-что еще похлеще, и я хочу, чтобы между нами были такие отношения, которые устраивают меня...
— И что это за отношения?
— Честные. Откровенные. И если ты начнешь смеяться над этим словом, я стукну тебя молотком, ей-богу.
— Не скажу ни слова, — улыбнулся он. — Ужасно боюсь молотков.
— Ну, конечно, ты опять шутишь. Я говорю серьезно, а ты...
— Я тоже серьезно.
— Но ведь ты правда считаешь, что я продолжаю заниматься проституцией?
Он промолчал.
— И ты думаешь, что тот тромбонист был не много лет назад в Буэнос-Айресе, а на прошлой неделе, так?
— Так как же все-таки?
— Я сейчас прибью тебя этим чертовым молотком! — завопила она и протянула руку к тумбочке.
— Успокойся, — он схватил ее за запястье. Она попыталась вырваться.
— Успокойся, — повторил он мягко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33