Он пребывал в убеждении, что те, кто наиболее ретиво осуждают греховные поступки неверующих, сами активно, но тайно совершают эти поступки. А те, кто защищают свои религии от воображаемых нападок неверующих, во имя своего безразлично какого бога сами чаще всего нарушают священные заповеди их собственного бога.
«Придите к сатане!» — подумал Скайлер, изобразил знак козла, приветствуя паству, и прошел прямо к живому «алтарю», встал к нему лицом, провел языком по указательному и среднему пальцам своей левой руки — «руки дьявола», а потом положил оба влажных пальца на губы вагины Корал — «от моих губ — к твоим губам». И сказал по-латыни: «С твоего позволения, обожаемый властелин, я молю тебя», что было просьбой к «алтарю» сатаны в церкви нерожденного потерпеть еще чуть-чуть, пока не завершатся утомительные церковные заботы.
Как только Скайлер вышел вперед, воцарилась тишина. Сразу позади него находился живой «алтарь», Корал, с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами на покрытом вельветом трапециевидном возвышении; руки, сжимающие канделябры в форме фаллоса, вытянуты вдоль тела. В канделябрах стоят еще не зажженные черные свечи. Сигналом к началу мессы послужат эти свечи, их зажгут после декламации вступительного псалма, а потом заклинания — призыва. И сейчас уже дьякон и субдьяконы выстроились за «алтарем» в полной готовности.
Четыре прислужника (сегодня четыре вместо обычных двух, так как за сегодняшней особой мессой следовал высокий святой праздник изгнания) торжественно и серьезно стояли парами (мальчик — девочка) по обе стороны от «алтаря». Две восьмилетние девочки, одна из которых была слишком высокой для своего возраста; одному мальчику было восемь, другому — девять лет, все босиком и в черных шелковых туниках на голом теле. Длинные белокурые волосы Корал ниспадали с суженного края трапецоэдра, почти касаясь холодных каменных плит пола.
Скайлер начал без предисловий: "Смерть священника причиняет нам определенное беспокойство. Из-за нее в церкви могут появиться нежеланные, совершенно ненужные посетители. Это может вызвать подозрение к заведенным у нас порядкам, полиция захочет произвести обыски. Или, кто знает, предпримет более серьезные меры — это их право. О чем бы мне хотелось попросить сегодня каждого: если кто-то из вас приложил руку к перевернутой пентаграмме на воротах Святой Екатерины, пусть выйдет вперед и сознается. Если вы сделали это, я хочу, чтоб вы вышли вперед и объяснили, почему вы это сделали. Тогда у нас будет все в порядке.
Паства притихла.
Возникло движение в зале.
Поднялся белокурый гигант и вышел из придела в проход. На вид ему было немногим больше двадцати. Обветренный, загорелый, мускулистый и стройный, одетый в поношенные серые джинсы и тенниску, на шее — косынка с замысловатым черным рисунком, черная лента на лбу, черные кожаные сандалии. В полном соответствии с атмосферой и заданной целью сегодняшней мессы к левому бедру на три дюйма ниже паха плотно прилегал черный кожаный ремень. Никто особо не присматривался к ремню, но никто, кажется, и не заметил, что им к левой ноге мужчины был привязан...
«Через рабство — к свободе!»
...огромный по любым стандартам пенис, прикрытый, разумеется, тканью джинсов...
«Через маскировку — к открытию!»
...но четко выделявшийся своим массивным контуром.
— Это сделал я, — сказал он. — Я рисовал на воротах священника.
— Подойди сюда, — дружески сказал ему Скайлер, но при этом нахмурясь. Возможно, оттого, что сам он был смазливым блондином, а таким же был и этот молодой человек, наверное, Скайлер почувствовал в этом угрозу своему лидирующему положению. Или, кто знает, он пришел к этой мысли еще до того, как юноша подошел, и даже еще раньше, когда услышал первые его восемь коротких слов; видимо, ему стало ясно, что здесь, в церкви Безродного, есть еще один из дружков Дороти, которых за последние недели привлекали к службам до чертовой матери много!
— Скажи нам, как тебя звать, — все еще любезно осведомился Скайлер. Но что-то, казалось, сжалось внутри него.
— Эндрю Хоббс, — ответил парень. — Я начал ходить сюда в марте.
Что-то южное в его говоре. Ритм. Интонация. И еще что-то.
— Меня привел сюда Джереми Сэчс.
Сэчс. Джереми Сэчс. Скайлер поискал это лицо в своей памяти, чтоб связать его с именем. Лицо. Характерные признаки. Особенности речи. Нет. Ничего не всплывало перед мысленным взором.
— Да? — спросил он.
— Да.
— А ворота?
— Это сделал я, — сказал блондин.
«Через исповедь — к осуждению!»
— Зачем?
— Из-за нее.
— Из-за кого?
Тогда, наверное, он не из дружков Дороти? Однако его вид и остроумие этой выдумки с ремнем, преуменьшение этой штуки. Но он еще не произнес «ее» имя. Ну, а для бродяг из этой страны Оз женское местоимение часто заменяет...
— Ее, — сказал Хоббс, — моей матери.
«Ах, вот оно что! Мы все еще бредем по мощенной желтым кирпичом дороге?»
— Почему из-за нее? — спросил Скайлер.
Они часто хранят давние обиды на маму.
— Она ходила к нему.
— Ходила к кому?
— К священнику. И все рассказала.
— Что рассказала?
«Как зубной врач тянет зубы у пациента».
— Что я ходил сюда. Что Джереми привел меня сюда. Что мы занимаемся... здесь делами.
«Джереми Сэчс. Да, сейчас это имя приобрело зримые очертания. Джереми Сэчс, приземистый, обезьяноподобный молодой белый гомосексуалист — без сомнения, один из дружков Дороти, который объявил о верности дьяволу, извратив свои естественные наклонности и бросаясь на каждый голый кусок плоти, предлагаемый сатане в этих свято-священных стенах!»
Скайлер никак не мог вспомнить, видел ли он этого молодого белокурого друга на прежних мессах. Но на них часто бывала полная мешанина и неразбериха! В любом случае, вот он, юный друг Дороти, наверное, и сам гомосексуалист, который признался, что размалевывал ворота священника из-за своей проклятой матери. «Пусть все эти матери сосут конский член! — подумал Скайлер. — И мой тоже!»
— Но зачем же ты разукрасил ворота? — допытывался он.
— Как заявление! — сказал Хоббс.
Скайлер утвердительно кивнул. Вот в чем дело! Просто кому-то захотелось сказать своей маме, чтоб она не совала нос в его жизнь! Все проще простого. Вовсе не было никакого злого умысла против патера. Никаких дурных намерений. Оказывается, кто-то захотел сделать персональное семейное заявление. Но все-таки...
— А сейчас ты должен сделать заявление в полицию, — сказал Скайлер, — чтоб они поняли, что ты рисовал пентаграмму вовсе не как предупреждение или еще что-то в этом роде. Видишь ли, священник убит, а мы не хотим, чтобы его убийство каким-то образом связали с нашей церковью. Поэтому я тебе предлагаю прямо сейчас отправиться, понимаешь, зайти домой и переодеться...
— А чем нехороша моя одежда? — удивленно спросил Хоббс.
— Да ничем, — сказал Скайлер. — Правда, все на тебе хорошо сидит...
Он не подозревал, что у него получился каламбур.
— ...для сегодняшней церемонии. Но в полиции тебя могут неправильно понять, поэтому иди и накинь на себя что-нибудь такое, чтоб они подумали, будто ты работаешь в банке.
— А я и так работаю в банке, — ответил Хоббс.
Послышался смех среди сидящих. Наверное, смех облегчения. Все, оказывается, не так уж плохо, как представлялось вначале. Юный гомосек поссорился с матерью, ушел к чертям собачьим и в отместку нарисовал символ своей религиозной веры на вратах врага. Он все объяснит полицейским, они поймут и отпустят его восвояси, и вновь каждый сможет использовать право на свободу вероисповедания, вот какая это восхитительная страна — Соединенные Штаты Америки!
До полуночи оставалось четыре минуты.
Хоббс поинтересовался, где находится ближайший полицейский участок, и со своего места позади живого «алтаря» Стенли Гарсиа, который побывал там вчера утром, объяснил, как пройти к 87-му участку. Хоббс еще спросил, можно ли ему вернуться сюда к мессе после того, как он побывает в полиции, но Скайлер напомнил, что с последним ударом часов в полночь двери будут заперты, а осталось уже лишь три минуты, так что ему лучше было бы поспешить! Видно было, что Хоббс покидал церковь с явным неудовольствием. Один из верующих запер за ним дверь и задвинул засов — тяжелый деревянный брус.
До полуночи оставалась одна минута.
Рыжая в серых брюках сидела, плотно сжав колени и наклонив голову.
— Час настал, — произнес Скайлер и дал сигнал подьячим подойти и зажечь свечи. Сегодня помощниками дьякона были две девятнадцатилетние девушки, которых легко можно было принять за сестер, но они не были даже кузинами. Обе — кареглазые, темноволосые, в обычных церковных платьях, только голые под ними, ибо таков был ритуал: после освящения «алтаря» распорядителем помощники дьякона (традиционно это женщины) должны быть освящены дьяконом.
В торжественном молчании девушки — их звали Хитер и Патрис — подошли к «алтарю», присели в реверансе, а потом разделились; одна — налево, другая — направо, туда, где руки Корал сжимали толстые канделябры-фаллосы. С треском и шипением зажглись обе черные свечи, а девушки отступили за «алтарь», где стоял Стенли Гарсиа со ржавыми и почерневшими кадилами в обеих руках.
Девушки зажгли ладан и приняли от Стенли кадила. Держа их за концы коротких черных цепей, они обкурили ладаном вначале «алтарь» и вокруг него, потом направились в средний придел, чтоб наполнить всю церковь приторным запахом. После этого возвратились и вновь встали по бокам от своего дьякона.
Пришло время «Введения».
Само слово произошло от английского средневекового «entrance», древнефранцузского «introit», латинского «introitus». Произносилось не на французский манер, а скорее в рифму с «Sin-Show-It» (Грех-Покажи-Его), как это любили объяснять новичкам большинство верующих. В христианских церквах «Введение» на самом деле было вступлением, началом молитвы и состояло из псалма, антифона, или Gloria Patri. В настоящей церкви дьявола «Введением» являлся короткий вступительный диалог, предварявший похищение невинности и представление дьяволу, которого сегодня ночью будут призывать более страстно, чем обычно. Ритуальное богохульство, которое собирались учинить Скайлер со своими четырьмя помощниками, на самом деле было грубым изгнанием Иисуса и восхвалением сатаны — Daemon est Deus Inversus: Дьявол — это обратная сторона Бога.
Скайлер кивком подал знак дьякону.
Стенли ударил девять раз в тяжелый колокол: три раза — лицом к югу и «алтарю», а потом, поворачиваясь против часовой стрелки, — по два удара в оставшиеся стороны света.
К этому времени воздух посвежел. Скайлер подошел и встал внутри раскрытого угла, созданного обнаженными ногами «алтаря». Обратившись к собравшимся, он воздел руки и изобразил пальцами обеих рук знак козла. По этому сигналу четыре прислужника встали рядом — мальчик и девочка с каждой стороны.
Скайлер произнес по-латыни: In nomine magni del nostri satanas...
Во имя нашего великого бога сатаны...
"...мы стоим перед живым «алтарем».
Ему в унисон и тоже по-латыни повторяли прислужники: «Мы молим о помощи, о владыка, убереги нас от нечисти!»
— Нашему господу, тому, кто создал землю и небеса, ночь и день, тьму и свет, — нараспев произносил Скайлер, — нашему властелину ада, который велит нам радоваться...
— О, владыка, избавь нас от несправедливости! — пели дети.
— Великий сатана, прислушайся к нашим мольбам, — сказал Скайлер, — покажи нам твою ужасную силу!
И все дети пропели: Et tecum. И с тобою тоже.
И все собравшиеоя встали и в возбуждении победно прокричали: «Слава сатане! Слава сатане!»
* * *
Детектив Мейер совершенно случайно оказался в дежурной комнате — он хотел посидеть и разобраться с рапортами недельной давности, — как по другую сторону деревянной решетки в дверях комнаты вдруг материализовался белокурый парень в темно-синем костюме в полоску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
«Придите к сатане!» — подумал Скайлер, изобразил знак козла, приветствуя паству, и прошел прямо к живому «алтарю», встал к нему лицом, провел языком по указательному и среднему пальцам своей левой руки — «руки дьявола», а потом положил оба влажных пальца на губы вагины Корал — «от моих губ — к твоим губам». И сказал по-латыни: «С твоего позволения, обожаемый властелин, я молю тебя», что было просьбой к «алтарю» сатаны в церкви нерожденного потерпеть еще чуть-чуть, пока не завершатся утомительные церковные заботы.
Как только Скайлер вышел вперед, воцарилась тишина. Сразу позади него находился живой «алтарь», Корал, с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами на покрытом вельветом трапециевидном возвышении; руки, сжимающие канделябры в форме фаллоса, вытянуты вдоль тела. В канделябрах стоят еще не зажженные черные свечи. Сигналом к началу мессы послужат эти свечи, их зажгут после декламации вступительного псалма, а потом заклинания — призыва. И сейчас уже дьякон и субдьяконы выстроились за «алтарем» в полной готовности.
Четыре прислужника (сегодня четыре вместо обычных двух, так как за сегодняшней особой мессой следовал высокий святой праздник изгнания) торжественно и серьезно стояли парами (мальчик — девочка) по обе стороны от «алтаря». Две восьмилетние девочки, одна из которых была слишком высокой для своего возраста; одному мальчику было восемь, другому — девять лет, все босиком и в черных шелковых туниках на голом теле. Длинные белокурые волосы Корал ниспадали с суженного края трапецоэдра, почти касаясь холодных каменных плит пола.
Скайлер начал без предисловий: "Смерть священника причиняет нам определенное беспокойство. Из-за нее в церкви могут появиться нежеланные, совершенно ненужные посетители. Это может вызвать подозрение к заведенным у нас порядкам, полиция захочет произвести обыски. Или, кто знает, предпримет более серьезные меры — это их право. О чем бы мне хотелось попросить сегодня каждого: если кто-то из вас приложил руку к перевернутой пентаграмме на воротах Святой Екатерины, пусть выйдет вперед и сознается. Если вы сделали это, я хочу, чтоб вы вышли вперед и объяснили, почему вы это сделали. Тогда у нас будет все в порядке.
Паства притихла.
Возникло движение в зале.
Поднялся белокурый гигант и вышел из придела в проход. На вид ему было немногим больше двадцати. Обветренный, загорелый, мускулистый и стройный, одетый в поношенные серые джинсы и тенниску, на шее — косынка с замысловатым черным рисунком, черная лента на лбу, черные кожаные сандалии. В полном соответствии с атмосферой и заданной целью сегодняшней мессы к левому бедру на три дюйма ниже паха плотно прилегал черный кожаный ремень. Никто особо не присматривался к ремню, но никто, кажется, и не заметил, что им к левой ноге мужчины был привязан...
«Через рабство — к свободе!»
...огромный по любым стандартам пенис, прикрытый, разумеется, тканью джинсов...
«Через маскировку — к открытию!»
...но четко выделявшийся своим массивным контуром.
— Это сделал я, — сказал он. — Я рисовал на воротах священника.
— Подойди сюда, — дружески сказал ему Скайлер, но при этом нахмурясь. Возможно, оттого, что сам он был смазливым блондином, а таким же был и этот молодой человек, наверное, Скайлер почувствовал в этом угрозу своему лидирующему положению. Или, кто знает, он пришел к этой мысли еще до того, как юноша подошел, и даже еще раньше, когда услышал первые его восемь коротких слов; видимо, ему стало ясно, что здесь, в церкви Безродного, есть еще один из дружков Дороти, которых за последние недели привлекали к службам до чертовой матери много!
— Скажи нам, как тебя звать, — все еще любезно осведомился Скайлер. Но что-то, казалось, сжалось внутри него.
— Эндрю Хоббс, — ответил парень. — Я начал ходить сюда в марте.
Что-то южное в его говоре. Ритм. Интонация. И еще что-то.
— Меня привел сюда Джереми Сэчс.
Сэчс. Джереми Сэчс. Скайлер поискал это лицо в своей памяти, чтоб связать его с именем. Лицо. Характерные признаки. Особенности речи. Нет. Ничего не всплывало перед мысленным взором.
— Да? — спросил он.
— Да.
— А ворота?
— Это сделал я, — сказал блондин.
«Через исповедь — к осуждению!»
— Зачем?
— Из-за нее.
— Из-за кого?
Тогда, наверное, он не из дружков Дороти? Однако его вид и остроумие этой выдумки с ремнем, преуменьшение этой штуки. Но он еще не произнес «ее» имя. Ну, а для бродяг из этой страны Оз женское местоимение часто заменяет...
— Ее, — сказал Хоббс, — моей матери.
«Ах, вот оно что! Мы все еще бредем по мощенной желтым кирпичом дороге?»
— Почему из-за нее? — спросил Скайлер.
Они часто хранят давние обиды на маму.
— Она ходила к нему.
— Ходила к кому?
— К священнику. И все рассказала.
— Что рассказала?
«Как зубной врач тянет зубы у пациента».
— Что я ходил сюда. Что Джереми привел меня сюда. Что мы занимаемся... здесь делами.
«Джереми Сэчс. Да, сейчас это имя приобрело зримые очертания. Джереми Сэчс, приземистый, обезьяноподобный молодой белый гомосексуалист — без сомнения, один из дружков Дороти, который объявил о верности дьяволу, извратив свои естественные наклонности и бросаясь на каждый голый кусок плоти, предлагаемый сатане в этих свято-священных стенах!»
Скайлер никак не мог вспомнить, видел ли он этого молодого белокурого друга на прежних мессах. Но на них часто бывала полная мешанина и неразбериха! В любом случае, вот он, юный друг Дороти, наверное, и сам гомосексуалист, который признался, что размалевывал ворота священника из-за своей проклятой матери. «Пусть все эти матери сосут конский член! — подумал Скайлер. — И мой тоже!»
— Но зачем же ты разукрасил ворота? — допытывался он.
— Как заявление! — сказал Хоббс.
Скайлер утвердительно кивнул. Вот в чем дело! Просто кому-то захотелось сказать своей маме, чтоб она не совала нос в его жизнь! Все проще простого. Вовсе не было никакого злого умысла против патера. Никаких дурных намерений. Оказывается, кто-то захотел сделать персональное семейное заявление. Но все-таки...
— А сейчас ты должен сделать заявление в полицию, — сказал Скайлер, — чтоб они поняли, что ты рисовал пентаграмму вовсе не как предупреждение или еще что-то в этом роде. Видишь ли, священник убит, а мы не хотим, чтобы его убийство каким-то образом связали с нашей церковью. Поэтому я тебе предлагаю прямо сейчас отправиться, понимаешь, зайти домой и переодеться...
— А чем нехороша моя одежда? — удивленно спросил Хоббс.
— Да ничем, — сказал Скайлер. — Правда, все на тебе хорошо сидит...
Он не подозревал, что у него получился каламбур.
— ...для сегодняшней церемонии. Но в полиции тебя могут неправильно понять, поэтому иди и накинь на себя что-нибудь такое, чтоб они подумали, будто ты работаешь в банке.
— А я и так работаю в банке, — ответил Хоббс.
Послышался смех среди сидящих. Наверное, смех облегчения. Все, оказывается, не так уж плохо, как представлялось вначале. Юный гомосек поссорился с матерью, ушел к чертям собачьим и в отместку нарисовал символ своей религиозной веры на вратах врага. Он все объяснит полицейским, они поймут и отпустят его восвояси, и вновь каждый сможет использовать право на свободу вероисповедания, вот какая это восхитительная страна — Соединенные Штаты Америки!
До полуночи оставалось четыре минуты.
Хоббс поинтересовался, где находится ближайший полицейский участок, и со своего места позади живого «алтаря» Стенли Гарсиа, который побывал там вчера утром, объяснил, как пройти к 87-му участку. Хоббс еще спросил, можно ли ему вернуться сюда к мессе после того, как он побывает в полиции, но Скайлер напомнил, что с последним ударом часов в полночь двери будут заперты, а осталось уже лишь три минуты, так что ему лучше было бы поспешить! Видно было, что Хоббс покидал церковь с явным неудовольствием. Один из верующих запер за ним дверь и задвинул засов — тяжелый деревянный брус.
До полуночи оставалась одна минута.
Рыжая в серых брюках сидела, плотно сжав колени и наклонив голову.
— Час настал, — произнес Скайлер и дал сигнал подьячим подойти и зажечь свечи. Сегодня помощниками дьякона были две девятнадцатилетние девушки, которых легко можно было принять за сестер, но они не были даже кузинами. Обе — кареглазые, темноволосые, в обычных церковных платьях, только голые под ними, ибо таков был ритуал: после освящения «алтаря» распорядителем помощники дьякона (традиционно это женщины) должны быть освящены дьяконом.
В торжественном молчании девушки — их звали Хитер и Патрис — подошли к «алтарю», присели в реверансе, а потом разделились; одна — налево, другая — направо, туда, где руки Корал сжимали толстые канделябры-фаллосы. С треском и шипением зажглись обе черные свечи, а девушки отступили за «алтарь», где стоял Стенли Гарсиа со ржавыми и почерневшими кадилами в обеих руках.
Девушки зажгли ладан и приняли от Стенли кадила. Держа их за концы коротких черных цепей, они обкурили ладаном вначале «алтарь» и вокруг него, потом направились в средний придел, чтоб наполнить всю церковь приторным запахом. После этого возвратились и вновь встали по бокам от своего дьякона.
Пришло время «Введения».
Само слово произошло от английского средневекового «entrance», древнефранцузского «introit», латинского «introitus». Произносилось не на французский манер, а скорее в рифму с «Sin-Show-It» (Грех-Покажи-Его), как это любили объяснять новичкам большинство верующих. В христианских церквах «Введение» на самом деле было вступлением, началом молитвы и состояло из псалма, антифона, или Gloria Patri. В настоящей церкви дьявола «Введением» являлся короткий вступительный диалог, предварявший похищение невинности и представление дьяволу, которого сегодня ночью будут призывать более страстно, чем обычно. Ритуальное богохульство, которое собирались учинить Скайлер со своими четырьмя помощниками, на самом деле было грубым изгнанием Иисуса и восхвалением сатаны — Daemon est Deus Inversus: Дьявол — это обратная сторона Бога.
Скайлер кивком подал знак дьякону.
Стенли ударил девять раз в тяжелый колокол: три раза — лицом к югу и «алтарю», а потом, поворачиваясь против часовой стрелки, — по два удара в оставшиеся стороны света.
К этому времени воздух посвежел. Скайлер подошел и встал внутри раскрытого угла, созданного обнаженными ногами «алтаря». Обратившись к собравшимся, он воздел руки и изобразил пальцами обеих рук знак козла. По этому сигналу четыре прислужника встали рядом — мальчик и девочка с каждой стороны.
Скайлер произнес по-латыни: In nomine magni del nostri satanas...
Во имя нашего великого бога сатаны...
"...мы стоим перед живым «алтарем».
Ему в унисон и тоже по-латыни повторяли прислужники: «Мы молим о помощи, о владыка, убереги нас от нечисти!»
— Нашему господу, тому, кто создал землю и небеса, ночь и день, тьму и свет, — нараспев произносил Скайлер, — нашему властелину ада, который велит нам радоваться...
— О, владыка, избавь нас от несправедливости! — пели дети.
— Великий сатана, прислушайся к нашим мольбам, — сказал Скайлер, — покажи нам твою ужасную силу!
И все дети пропели: Et tecum. И с тобою тоже.
И все собравшиеоя встали и в возбуждении победно прокричали: «Слава сатане! Слава сатане!»
* * *
Детектив Мейер совершенно случайно оказался в дежурной комнате — он хотел посидеть и разобраться с рапортами недельной давности, — как по другую сторону деревянной решетки в дверях комнаты вдруг материализовался белокурый парень в темно-синем костюме в полоску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46