Живущий при больнице врач, очень похожий на индуса и наверняка бывший им, — в этом городе индийских врачей, работающих и живущих при больнице, было больше, чем в целом штате Раджастхан — раз за разом терпеливо повторял: «Вы хотите пройти курс лечения или вы хотите вести себя по-хулигански?» Два бандита совершенно не обращали внимания на эту нотацию, потому что уже вели себя по-хулигански, возможно, всю свою жизнь они вели себя по-хулигански и не собирались прекращать вести себя по-хулигански только из-за того, что какой-то иностранец говорил им благоразумные вещи. А потому они забрызгали кровью все отделение «Скорой помощи» в то время, как два вспотевших черных копа боролись с этой парой взбесившихся мужиков, в два раза крупнее их, стараясь не запачкать форму. А ангелоподобная медсестра терпеливо стояла рядом с ватными тампонами, флаконом антисептика и рулонами бинтов и тоже старалась не испачкать свою одежду; осторожно двигаясь вокруг этого квартета, вытирала этот проклятый пол, потому что кровь забрызгала все вокруг.
В других местах комнаты люди сидели на скамейке или толпились у стола медсестры, или стояли, изнывая от боли и неудобства. В этом столпотворении Уиллис разглядел и с ужасом отметил:
двенадцатилетнюю девочку-испанку; блузка вверху разорвана и открывает лифчик и маленькие, только начинающие формироваться груди. По внутренней поверхности ее правой ноги текла кровь. Изнасилование;
сорокалетнего белого человека, которого поддерживали офицер полиции и еще один индийский врач. Они вели его в одноместную палату на осмотр к доктору;
черного подростка, сидящего на скамейке с одной кроссовкой в руках. Его правая нога распухла до размеров дыни. Уиллис пришел к выводу, что здесь не было преступных действий, хотя на этом участке никогда нельзя быть уверенным в таких делах.
И еще были...
Еще была Мэрилин, точка.
— Простите, доктор, — сказал Уиллис рыжеголовому врачу, стоявшему у стола медсестры и рассматривавшему какой-то график. Тот поднял глаза, немало удивившись: у кого это хватило неописуемой наглости повысить голос здесь, в храме. На его лице были просто написаны высокомерие и презрение персоны, которая без всяких вопросов знала, что ее профессия — сродни религии. В его взгляде сочетались неприязнь с отчуждением, как будто обладатель его — личность исключительная, а сейчас он был готов наказать любого, кто осмелился испортить воздух в его присутствии.
Но у женщины Уиллиса был сломан нос!
С грозным видом он сверкнул своей бляхой и сообщил свое божественное имя — «Детектив Харольд Уиллис» — и захлопнул кожаный футляр с таким щелчком, как будто собирался бросить перчатку вызова. «Я расследую дело об убийстве. Этой женщине необходим немедленный медицинский уход».
Какая связь между делом об убийстве и сломанным носом этой женщины — а он, лишь взглянув на нее, поставил такой диагноз — рыжеволосый врач никак не мог сообразить. Но, увидев лицо детектива, понял, что дело очень срочное, положение критическое и черт его знает, как все может обернуться, если сломанный женский нос как-то замешан в расследовании убийства. Поэтому врач отмахнулся от всех остальных пациентов, требовавших к себе внимания в этом субботнем чистилище, и тут же занялся женщиной; выяснив (как он и предполагал), что нос в самом деле сломан, сделал обезболивающий укол, поправил нос, наложил гипс (а какое, однако, красивое лицо!) и выписал рецепт на болеутоляющие средства, которые едва ли найдешь ночью! И только после этого он спросил у женщины, как все произошло. И Мэрилин без запинки рассказала, как она оступилась и полетела с лестницы.
И лишь сейчас Уиллис до конца осознал то, что ему почудилось уже в ту минуту, когда он нашел ее на кухне с куском льда у носа.
Мэрилин лгала.
* * *
— Но зачем же ты им лгал? — спросила Салли Фарнс.
Уже половина девятого вечера. Они вдвоем сидели на маленьком балконе, на который выходила дверь из гостиной, смотрели на огни субботнего ночного города и переливы неба над головой. Полтора часа назад закат окрасил горизонт на западе. Они уже поужинали на кухне и перенесли кофе на балкон, ожидая яркого красочного зрелища. В последние несколько недель это стало предметом их особого развлечения. И сегодняшний «спектакль» был совсем неплох: буйство красных, оранжевых, пурпурных и темно-синих красок, как в калейдоскопе, достигало своей кульминации в ослепительном блеске звезд, катящихся по иссиня-черному небу.
— Я не лгал, — ответил он.
— Я бы сказала, дал им повод думать, что ты все уладил с патером...
— Так оно и было, — сказал Фарнс.
Она подняла глаза к небу.
Это была крупная брюнетка, полногрудая и широкобедрая. Женщина, природой созданная для материнства, по иронии судьбы осталась бездетной. В нации, где каждая женщина, достигшая половой зрелости, поклоняется лишь двум достоинствам — быть худощавой и оставаться молодой, — Салли Фарнс ухитрялась в свои сорок три ковырять в носу, разглядывая модели в «Вог», считала себя чувствительной и обворожительной, хотя по всем тестам в ней было целых двадцать фунтов лишнего веса!
Она всегда была немножко полновата, даже подростком, но никогда не выглядела толстой. Она просто выглядела «zaftig» — слово, которое даже тогда она понимала как «роскошная», потому что так ее называл еврейский мальчик, щупая ее на заднем сиденье отцовского «олдсмобиля». Позже он произносил от всего класса прощальную речь на выпускном вечере. В действительности мальчик имел в виду слово «wollustig», что и есть «роскошная», а «zaftig» означало просто «сочная». В любом случае, Салли была и роскошной, и сочной, и, кроме того, приятно округлой, да еще с блеском в голубых глазах, который обещал столько сексуальной ветрености, что ее хватало для того, чтоб разжечь желание у немалого числа прыщавых молодых людей.
И сейчас она все еще выглядела чрезвычайно притягательной. Даже сидя в сумерках наедине с мужем, она закинула ногу на ногу в вызывающей позе, а три верхние кнопки блузки были расстегнуты. На верхней губе можно было заметить бисерные капельки пота. Она размышляла: не ее ли муж убил отца Майкла?
— Ведь у тебя с ним был конфликт, — продолжала она.
— Нет, ничего подобного, — возразил Фарнс.
— Да, да. Ты же ходил к нему на Пасху...
— Да, мы пожали друг другу руки и покончили с этим делом.
— Артур, ты мне не так рассказывал. Ты мне говорил...
— Мало ли что я тебе говорил, — сказал Фарнс. — Мы пожали руки, и дело с концом, вот что я тебе сейчас говорю.
— Почему ты лжешь? — спросила она.
— Позволь мне кое-что тебе объяснить, — начал он. — Эти детективы...
— Тебе не надо было им врать. И не надо лгать мне сейчас.
— Позволь, — сказал он, — ты задала вопрос.
— Хорошо, слушаю.
— Ты хочешь, чтоб я ответил, или будешь меня все время прерывать?
— Я сказала: «Хорошо».
— Эти детективы приходили ко мне, потому что убит священник, ты это понимаешь? Священник. Знаешь, кто в этом городе заправляет полицией?
— Кто?
— Католическая церковь, вот кто. И если церковь прикажет копам отыскать убийцу священника, копы лбы расшибут, но найдут.
— Но это не значит...
— Ты опять прерываешь, — сказал Фарнс.
На свету, проникавшем на балкон из гостиной, она увидела его глаза. В них было что-то жестокое и жуткое. Она уже и не помнила, когда в последний раз ссорилась с ним... И опять ей пришла мысль, что отца Майкла мог прикончить он.
— Для них совсем не обязательно поймать настоящего убийцу, — сказал он. — Им надо просто поймать убийцу, любого убийцу. Копы пришли ко мне в магазин и хотели раздуть до небес мои разногласия с отцом Майклом. Что ж, мне надо было сказать им, что я повздорил на Пасху с отцом Майклом? Никоим образом! Мы пожали руки и помирились.
— Но ведь все было не так!
— Это было именно так! Точка!
Доносившиеся издалека, с улицы звуки постепенно отфильтровывались. Далекие и какие-то нереальные клаксоны и сирены «скорой помощи» чем-то напоминали шумовое оформление «мыльной» оперы. Они сидели, слушая приглушенные звуки города. В небе мерцали сигнальные огни на крыльях самолета. Она колебалась, стоит ли продолжать разговор. Не хотелось бы, чтобы он вышел из себя... Ей хорошо было известно, что может произойти, если он сорвется.
— Понимаешь, — как можно мягче сказала она, — я просто думаю, глупо лгать по такому незначительному поводу.
— Прекрати говорить об этом, Салли! О том, что я лгал.
— Потому что наверняка, — все еще мягко и спокойно говорила она, — полиция не стала бы думать, что глупый спор...
— Но они как раз об этом и думают. Поэтому они и заявились в магазин. Размахивая этим проклятым письмом, которое я написал! И в каждом абзаце им мерещится угроза! Так что же мне было говорить? Что письмо было только началом? Что сразу после моего письма у нас разгорелся дикий спор? Ты хотела, чтобы я это сказал?
— Я только знаю, что могут подумать полицейские, если кто-то лжет им.
— Чушь!
— Нет, правда! У них шестое чувство. И если в они догадались, что ты им лгал про отца Майкла...
Она не закончила фразу.
— Ну? — сказал он.
— Да ничего.
— Нет, уж договаривай! Если б они догадались, что я лгал им про отца Майкла, тогда что?
— Тогда бы они стали вынюхивать и другие дела.
— Какие другие?
— Ты сам знаешь.
* * *
Хейз не слишком много узнал о Крисси Лунд.
Для начала он выяснил, что она приехала сюда из маленького городка в Миннесоте...
— И мне здесь нравится, — сказала она. — А тебе?
— Иногда.
— Ты бывал когда-нибудь в Миннесоте?
— Ни разу, — ответил он.
— Ну и холодина там!
— Представляю!
— Зимой все прячутся. Знаешь, там можно до смерти окоченеть в этих снегах и льдах. Поэтому все прячутся по норам, запираются и ждут прихода весны, только тогда высовываются на свет Божий. Что-то вроде умственной спячки.
Казалось даже неуместным толковать о зимних передрягах, когда все вокруг напоминало о весне. Было десять с минутами, когда они вышли из ресторана, сейчас уже пол-одиннадцатого, а они все бесцельно брели по Холл-авеню в сторону Тауэр-Билдинг на Мидуэй-авеню. В такие ночи невозможно поверить, что где-то в этом городе на кого-то могли напасть. Мужчины и женщины прогуливались, взявшись за руки, разглядывая яркие витрины магазинов, покупая претцели, или сосиски, или мороженое, или йогурт, или сувлаки, или колбаски на маленьких базарчиках, устроенных тут на каждом углу, копаясь в книжных развалах, которые будут открыты до полуночи, рассматривая товары ночных торговцев, останавливаясь послушать чернокожего саксофониста-тенора, душещипательно исполняющего «Рождение блюза»: сочные сладкие звуки выплывают из его золотой трубы и растворяются в благоуханном воздухе. Эта ночь создана для любовников!
Хейз и Крисси еще не были любовниками и, может быть, не станут ими. Но сейчас был период узнавания друг друга. Трудный период. Бывает так: встречаете кого-то на своем пути, этот человек вам симпатичен. И вы заранее предвкушаете, таите надежду, что в нем вы обретете знакомые по прежним друзьям черты. Как считал Хейз, все зависит от того, где вы и кто вы в данный период времени. Повстречайся ему Крисси год назад, он был бы слишком увлечен Анни Роулс для того, чтобы завязывать и поддерживать еще какие-то знакомства. Пять, десять лет назад — трудно и припомнить, какие женщины играли в то время важную роль в его жизни. Как-то была у него еще одна Крисси — правда, ее звали Кристин. Близко, но не то. Кристин Максвелл. Владелица книжного магазина. Кажется, так? Май был месяцем воспоминаний. Или забвения.
— Как тебе удалось устроиться на работу в пригороде? — спросил он Крисси.
— Наткнулась в газете на объявление, — ответила она. — Я искала какую-нибудь работу на неполный день, и место в церкви мне было больше по душе, чем работа официантки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46