— Это их обычная тактика запугивания. Однако они не смогли найти орудия убийства. Хозяйка галереи подтвердила ваши слова о том, что вы хотели попасть в ее заведение в момент закрытия. Это было в восемь вечера. Кроме того, один из обитателей дома сообщил, что примерно в семь сорок слышал звук, похожий на выстрел. Предположение, что вы, застрелив Джона Чалфонта, сбежали вниз, спрятали револьвер, попытались попасть в галерею, затем вернулись, чтобы взглянуть на покойника, а после этого стали ждать появления копов, представляется совершенно нелепым.
— Благодарю, — улыбнулся я.
— Не очень радуйтесь. Из леса мы пока не выбрались, и вы в списке подозреваемых все еще стоите на одном из первых мест.
— Замечательно! — буркнул я. — Если не ошибаюсь, мне это уже доводилось где-то слышать.
— Вам вообще не следовало с ними говорить, — сурово произнес Гарднер Филлипс. — Они ничего не могут сделать с вами и не имеют права никуда вас доставлять, если не предполагают произвести арест.
— Но я думал, что, если расскажу им все, как было, они от меня отвяжутся и ринутся на поиски подлинного убийцы.
— Как видите, у вас ничего не получилось.
— Боюсь, что так… Простите.
Доставив меня домой, Филлипс зашел ко мне и взял пленку из автоответчика, чтобы утром передать ее полиции. Как только адвокат ушел, я принял душ, чтобы смыть все следы пребывания в полицейском участке.
Попытки Маони повесить на меня убийство Джона нисколько меня не удивили. Гарднер Филлипс был прав — у сержанта бульдожья хватка и он не отступится.
Интересно, спросят ли копы у Лайзы, что ей известно о характере отношений между ее отцом и Джоном? Я не знал, как она на это отреагирует, но не сомневался, что виноватым в итоге снова окажусь я.
Поскольку папаша Джона был человеком весьма известным, рядовое убийство стало сенсацией. Очень скоро пресса связала смерть Джона с гибелью Фрэнка, и мой дом немедленно подвергся осаде со стороны прессы. Представители газет и электронных СМИ толпились у моих дверей, размахивая блокнотами и микрофонами. Я пробился через их ряды, бубня на ходу, что не имею комментариев. В газетах и телевизионных «Новостях» было полным-полно разнообразных рассуждений на эту тему, однако полиция во всем, что касалось возможной связи между обоими преступлениями, хранила полное молчание. К счастью, они ничего не сказали и обо мне.
Истинное значение смерти Джона я осознал лишь после того, как вдумался в рассуждения прессы. До этого я был весь поглощен действиями полиции, ответной реакцией на них Гарднера Филлипса и теми вопросами, которые задавали мне копы. Теперь же я стал думать о Джоне. Его смерть казалась мне вопиющей несправедливостью. Джон был прекрасным человеком — всегда доброжелательным и дружелюбным. Лишь сейчас я понял, насколько мне нравился этот парень, и его связь с Фрэнком ни на йоту не изменила моего к нему отношения. Та роль, которую он играл в жизни Фрэнка, и чувства последнего к нему лишний раз подтверждали лишь то, что Джон был действительно хорошим человеком. Теперь я понимал, что его мне очень будет не хватать.
Перед моим мысленным взором снова возникли его потухшие глаза, белое лицо, струйка крови изо рта и абсолютный покой смерти.
Меня охватило чувство бессильного гнева. Рядом со мной гибли безобидные и хорошие люди.
Я, как и Маони, не сомневался, что между обоими убийствами существует связь. И мне, так же как и сержанту, казалось, что я очень близок к тому, чтобы эту связь обнаружить. Однако пока я не знал, как это сделать. Кроме того, впервые со времени гибели Фрэнка я почувствовал, что моя жизнь тоже в опасности.
Если Фрэнка и Джона убили за то, что они что-то обнаружили, то и меня может ждать та же участь, если я наткнусь на то же, что и они. Но отступать я не имел права. Если я хочу, чтобы ко мне вернулась Лайза, надо идти до конца.
Теперь я знал: поиск следует вести в «Био один».
25
Утро понедельника оказалось просто кошмарным. Совещание закончилось очень быстро. Казавшийся совершенно обессиленным Джил произнес несколько слов в память Джона. Все, включая Арта, были потрясены. Предупредив нас о тех гадостях, которых в ближайшие дни можно ожидать от прессы, Джил настоятельно рекомендовал коллегам хранить молчание и переадресовывать все вопросы ему. Несмотря на то что все читали газеты, никто из присутствующих не упомянул моего имени, за что я был всем безмерно благодарен.
Затем кто-то высказался по поводу котировок акций «Био один», снова снизившихся до уровня сорока одного доллара, а Дайан сообщила о своих контактах с венчурными фирмами, полностью подтвердившими версию «Тетраком». Джил поведал, что «Байбер» находится в процессе переоценки своей инвестиционной политики, и в связи с этим от Линетт Мауэр пока ни слуху ни духу. На этом совещание закончилось.
О характере отношений между Джоном и Фрэнком пока никто не знал, и поскольку мне не хотелось присутствовать в то время, когда об этом все заговорят, я уехал из офиса, обменявшись лишь парой слов с подавленным Дэниелом.
Мне предстояло очень много дел.
Я добрался на метро до станции «Центральная» в Кембридже и прошел пешком несколько кварталов до штаб-квартиры «Бостонских пептидов». Несмотря на августейший характер нового владельца, здание компании выглядело таким же облупленным, как всегда.
Девица в приемной меня сразу узнала. Я послал ей улыбку и осведомился, можно ли организовать встречу с Генри Чаном.
Генри появился буквально через минуту.
— Привет, Саймон. Как поживаешь? Чем могу тебе помочь?
У Генри была огромная, круглая как луна физиономия. Его постоянно изумленные глаза скрывались за стеклами очков в большой квадратной оправе. Родился он в Корее, вырос в Бруклине, а образование получил в лучших университетах восточного побережья. Из его невероятных размеров головы мозги, казалось, буквально выпирали, что придавало ему вид телевизионного инопланетянина. Генри соблазнил Лайзу оставить Стэнфорд ради «Бостонских пептидов» и с тех пор вел себя по отношению к ней как добрый, но в то же время требовательный наставник. Он, как всегда, был в белом халате, под которым находились рубашка с галстуком.
— Ты не мог бы уделить мне несколько минут, Генри?
— Насколько я понимаю, речь пойдет о Лайзе? — спросил он.
Я утвердительно кивнул.
Генри давно утратил не только корейский, но и нью-йоркский акцент. Теперь он изъяснялся на безупречном английском языке, который присущ ученым мужам из Новой Англии.
— Пройдем ко мне, — предложил он и быстро повел меня по коридору в свой кабинет.
На ходу Генри постоянно поглядывал по сторонам, словно опасался, что нас кто-нибудь может увидеть. Когда мы проходили мимо лаборатории, в которой раньше работала Лайза, я немного задержался.
— Сюда, — сказал Генри, увлекая меня за собой.
Кабинет показался мне складом для бумаг и компьютерного оборудования, в который чудом удалось втиснуть небольшой стол и пару стульев. Я занял один из них, а Генри — другой.
— Я слышал, что Лайза от тебя ушла, — близоруко помаргивая, произнес он. — Мне очень жаль, Саймон.
— Мне тоже, — ответил я. — Но, насколько мне известно, она ушла и от тебя. Или, если быть точным, вы вышвырнули ее вон.
— Верно, — холодно произнес Генри. — Наши пути разошлись.
— Но почему? Разве она не вела важной работы с препаратом «БП-56»?
— Твоя жена — женщина исключительно умная и внесла в наше дело огромный вклад. Нам ее очень и очень не хватает. — Генри помолчал и добавил: — Мне ее очень не хватает.
— Но в таком случае почему ты ее уволил?
— Я не увольнял ее, Саймон. «Био один» — совсем не то, что «Бостонские пептиды», и Лайза не вписывалась в систему. Это было для всех очевидно.
— Но почему ты не выступил на ее стороне?
— Я ничего не мог сделать.
— Генри! Ты был ее боссом. В конце концов, ты мог тоже уйти! Но, как мне кажется, ты не хотел терять обещанную тебе долю акций!
Глаза Генри вдруг утратили свойственную близоруким людям мягкость, и он ожег меня яростным взглядом. На мгновение мне показалось, что он распорядится меня вышвырнуть еще до того, как я продолжу задавать неудобные вопросы. Но вместо этого бывший босс Лайзы снял очки и протер глаза.
— Ты прав. Мне обещаны акции, — сказал он. — Но я серьезно думал о том, чтобы уйти. Однако дело в том, что «Бостонские пептиды» для меня — всё. Я посвятил им всю свою научную жизнь. Ради этой компании я заложил свой дом. Теперь я надеюсь, что с помощью «Био один» мне за пару лет удастся успешно завершить дело всей моей жизни.
— «Бостонские пептиды» и для Лайзы значили очень много, — возразил я.
— Да, конечно. Мне это известно. После того как нас поглотила «Био один», передо мной и перед ней встал выбор: бороться и проиграть или остаться с ними, чтобы продвинуть свои технологии. Лайза решила бороться. Я предпочел остаться. Поверь, мне так же, как и Лайзе, не нравится то, как они ведут дела.
— А что не нравилось Лайзе? — спросил я. — Ничего конкретного она мне не сказала. Не пускаясь в разъяснения, утверждала лишь, что компания сильно воняет.
— Прости, Саймон, но я тоже не могу вдаваться в детали. Не забывай — я теперь работаю на «Био один».
— Ты слышал, что отца Лайзы убили?
Генри кивнул или, вернее, величественно склонил огромную голову.
— Ты знаешь, что основным подозреваемым является твой покорный слуга?
Последовал еще один величественный кивок.
— В «Ревер» был убит еще один человек, и я думаю, что оба убийства каким-то образом связаны с «Био один». Сейчас я пытаюсь установить эту связь.
— Чтобы доказать свою невиновность?
— Да. Но не только полиции. Я должен доказать это Лайзе. Мне надо вернуть ее.
Генри некоторое время задумчиво на меня смотрел, а потом, приняв нелегкое для себя решение, произнес:
— О'кей. Но все, что я тебе скажу, должно остаться между нами. Не выдавай источник информации, с кем бы ты ни говорил.
— Хорошо. Расскажи мне о «Био один».
— Что бы ты хотел знать?
— Я кое-что слышал от Лайзы, но хочется услышать и твое мнение.
— Как мне кажется, — собравшись с мыслями, начал Генри, — нам обоим пришлась не по вкусу царящая здесь обстановка секретности. Понимаешь, в идеальном мире ученые должны делиться с коллегами своими открытиями. Только таким образом мировое научное сообщество может развиваться быстрее, чем при работе в изоляции. Но мы живем в далеком от идеала мире. Даже в академических исследовательских институтах ученые мужи весьма ревниво охраняют свои исследования. Они постоянно опасаются, что кто-то украдет их идеи, первым опубликует статью, получит патент или перехватит солидный грант, который, по их мнению, должен принадлежать им.
— Понимаю, — сказал я, поскольку мне много раз доводилось слышать рассказы Лайзы о политиканстве в научных кругах.
— Такое положение, повторяю, сложилось даже в чисто исследовательских учреждениях. Когда же дело доходит до коммерческих институтов с их акциями и патентами, то получить доступ к информации становится еще сложнее. Чтобы патентная заявка была удовлетворена, компания должна доказать свой приоритет и что ранее подобных достижений в мире не имелось.
— Но в таком случае все компании в сфере биотехнологий должны оберегать свои секреты.
— Да, в определенной степени это и происходит. Однако у себя в «Бостонских пептидах» мы не превращали' секретность в культ. Конечно, мы не делали глупостей, способных помешать нам получить патент, но главной нашей задачей была победа над болезнью Паркинсона, и мы делились информацией с другими исследователями. Однако мы делали это так, чтобы не поставить под угрозу наш основной проект.
— Так в чем же проблема?
— Политика «Био один» в этой области коренным образом отличается от нашей. Вся их работа пронизана доведенной до абсурда идеей секретности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62