Через весь мир от стены к стене тянулись горы, так же деля его в разных направлениях.
Между ними лежало множество земель и целый океан. Земли были, по большей части, в виде отдельных материков, а частью – в виде достаточно крупных островов, тонущих в зеленых и голубых морях и в огромных зарослях малинового, коричневого и красного. Острова эти тянулись тоже от одной стены до другой, и кое-где имели моря, озера, были покрыты лесами, застроены городами и деревнями.
Надо всем этим великолепием клубились, скользили, извивались, скручивались в кольца, волновались и выгибались в дуги облака, создавая над водой и сушей призрачную фантастическую дымку.
– Вот что вы увидите, – прогудел один из дронов. Висквил похлопал Квилана по плечу:
– Добро пожаловать на Мэйсак, майор.
– Пять миллиардов, Хайлер. Мужчин, женщин, детей. Нам предстоит ужасная вещь.
– Да, но нам не пришлось бы этим заниматься, если бы они прежде не сделали того же самого с нами.
– Они? Эти люди, Хайлер? Эти, которые здесь, на Мэйсаке?
– Да, эти люди, Квил. Ты видел их. Ты разговаривал с ними. Когда они узнавали, откуда ты, как удерживались они, чтобы не оскорбить тебя! Только благодаря тому, что они слишком гордятся своей хваленой демократий, только эта гордость удерживает их! Они чертовски заносчивы, как носятся со своими правами и возможностями говорить и делать всякие глупости!
Да-да, именно эти люди. Эти люди должны нести коллективную ответственность за то, что натворили их разумы, включая разумы посольств и Специальных обстоятельств. Они сами заварили эту кашу, и сами будут ее расхлебывать. Здесь нет презираемых, Квилан, нет эксплуатируемых, нет Невидимых, нет парий, на все века осужденных на то, чтобы быть изгоями, – здесь все хозяева, все как один. Они все могут говорить все, что придет им в голову. И именно эти люди своей безответственностью допустили то, что произошло на Челе, даже если на самом деле полную правду знали всего лишь некоторые из них.
– Я только думаю, не слишком ли это… грубо?
– Квил, а разве ты слышал, как хотя бы один из них говорил о своей вине? Разве они покаялись? Разве мы слышали?
– Нет.
– И никто этого не слышал. Они говорят, мать твою, они выражают нам свои соболезнования так мило, они утверждают, мать их так, что они обо всем сожалеют, в таких цветистых выражениях, такими элегантным словами! Для них это просто игра, Квил. Они словно соревнуются друг с другом, кто из них выразится изящнее и убедительней! Но разве они готовы действительно что-то сделать?! Сделать, а не болтать языком?
– У них специфическая слепота. Мы разговариваем с машинами.
– Так именно машины ты и должен уничтожить.
– Но пять миллиардов…
– Они сами взвалили на себя эту ношу, майор. Они могли бы бороться, кто-то мог бы просто уехать куда угодно в знак протеста против их долбаной политики постоянного вмешательства во все, во что их не просят.
– И все же наша задача чудовищна, Хайлер.
– Согласен. Но мы должны ее выполнить. Я не хотел облекать это в слова, Квил, но уверен, что и ты сам думаешь об этом так же – словом, я должен тебе напомнить о том, что спасение четырех с половиной миллионов челгрианских душ зависит полностью от тебя. От тебя одного, майор. Ты – их единственная надежда.
– Я знаю. А если Цивилизация отплатит нам той же монетой?
– Почему они будут мстить нам, если с ума сойдет их машина?
– Потому что они не дураки, Хайлер. Не такие дураки, какими нам хочется нам их видеть, – совсем потерявшими всякую бдительность.
– Но даже если они что-нибудь и заподозрят, то быть уверенными не смогут ни в чем. Если все пройдет по нашему плану, то картина будет такой, будто Хаб сделал все сам. Но наши стратеги считают, что даже в самом неблагоприятном случае Цивилизация примет это как благородную месть, не больше.
– Ты сам знаешь, как она это примет, и не пудри мне мозги своей Цивилизацией.
– Я нигде не купил идею насчет правил общения с этими людьми, Квил. Я думаю, это дело рук самой Цивилизации, пропаганда, так сказать.
– Пусть даже так, но это правда. Будь с ними ласковым, и они начнут быть ласковыми вдвойне. Относись к ним плохо, и они…
– И они будут хуже некуда. В этом есть некое противоречие. Надо прибегнуть к действительно ужасному насилию, чтобы заставить их сбросить свою маску ультрацивилизованной державы.
– Но как знать, а вдруг и уничтожение пяти миллиардов они не воспримут как действительно ужасное насилие?
– Это просто цена. Они должны узнать, что есть и такая месть, и такие отношения. Око за око. Жизнь за жизнь. Они не станут отплачивать той же монетой, Квил. Все это придумано умами, посильнее наших с тобой. Цивилизация не унизится до того, чтобы мстить, – иначе она слишком подорвет свое реноме и то моральное превосходство, которым она так кичится. Они примут наше деяние как соответствующую плату и просто подведут жирной чертой итог. Да, это будет расценено как трагедия, но трагедия, вписывающаяся в их понимание дела, трагедия, являющаяся лишь заключительной частью их вмешательства в наши дела, трагедия – но не вероломное нападение.
– Они могут захотеть сделать из нас пример.
– Мы занимаем слишком незначительное место среди Вовлеченных, Квилан, чтобы быть достойными оппонентами. Наказывать нас – мало для них чести. К тому же мы уже вполне наказаны. И мы с тобой лишь пытаемся предотвратить наше дальнейшее наказание.
– Я боюсь только, что мы сейчас так же слепы в отношении их реальной психологии, как и они были слепы в отношении нашей, когда вторгались. Со всем их опытом и знаниями они ошиблись в нас. Но и мы тоже еще очень мало сведущи в отношении реакций других существ мира. Как можем мы быть уверены, что рассчитали правильно, если даже они так позорно провалились?
– А так, что мы занимаемся правым делом, ясно? Мы долго и трудно обдумывали эту акцию, которая и началась лишь потому, что они провалили точно такую же. Они настолько возомнили о себе, что рискнули предпринять вторжение всего несколькими судами, с небольшим количеством ресурсов, собираясь исполнить все с математической элегантностью. Они решили сделать судьбы целой цивилизации частью игры, посмотреть, какую культурную выгоду можно от этого получить. А когда из этого ничего не вышло, и ветер смерти подул в лицо, страдали и умирали не они, – но мы! Четыре с половиной миллиарда душ, лишенных благословения из-за того, что какие-то нечеловеческие разумы решили, что так будет лучше, что можно запросто изменить устои любого общества, даже такого, которое отличалось стабильностью целых шесть тысяч лет!
Они не имели права вмешиваться в наши дела, а если уж и решились на это, то должны были быть уверены, что действуют единственно правильным и соответствующим способом, и действительно подумать о тех невинных жизнях, с которыми им придется иметь дело.
– И все же мы можем тоже совершить ошибку. И они окажутся менее толерантными, чем мы себе воображаем.
– Но даже если это так, Квилан, даже если они на самом деле и не обладают своей хваленой мощью, – что, конечно, весьма сомнительно, – то и тогда это не имеет значения, Квилан! Если мы преуспеем здесь, эти четыре с половиной миллиарда душ там будут спасены. Они попадут на небеса! И после того, как бог допустит их на небо, уже ничто другое не будет иметь значения.
– Он может позволить им это и сейчас, Хайлер. Он может просто поменять правила игры, поменять правила – и взять их к себе сейчас же.
– Я знаю, Квилан. Но быть здесь и совершить великое дело освобождения – великая честь для нас. И когда открылось, что наши с тобой смерти послужат…
– Это не открылось, Хайлер. Это было сделано. Это сказочка, которую мы рассказали сами себе, а не божье откровенье.
– Все равно. Когда мы обнаружили, что есть способ, которым можно отдать свои жизни с честью, разве мы не подумали о том, что простые люди воспримут это как бессмысленную смерть. Подумали. Но наш путь – это путь чести, потому что мы свято выполняем принцип – жизнь за жизнь. Наши враги знали, что мы не успокоимся, пока не отомстим за смерть своих сограждан. И это не сухая догма, Квилан, пылящаяся в старинных книгах в кельях монахов по заброшенным монастырям. Это урок, который мы должны преподать. Жизнь после этого будет идти своим чередом, но эта доктрина, эти правила должны быть приняты каждым новым поколением и каждой новой расой, с которой нам предстоит еще сталкиваться. Когда все это закончится, и мы погибнем, когда это станет лишь мимолетной секундой истории, линия общей жизни не прервется, и концы этого провода будем держать в зубах мы. Что бы и как бы ни произошло, в будущем люди будут знать, что нападать на Чел значит подвергать себя серьезной опасности. И потому ради их же пользы, в равной степени, как и ради пашей, Квил, предстоящее нам дело мы должны исполнить с честью.
– Я рад, что ты так крепок в своих убеждениях, Хайлер. Твоя копия останется жить со знанием того, ради чего мы сделали все это. Я же умру бесповоротно, без возврата. И не буду знать, за что.
– Я сомневаюсь, что все происходит без твоего понимания и участия.
– Я сомневаюсь во всем, Хайлер.
– Квил?
– Да?
– Ты еще в строю, а? Ты еще намерен исполнить свой долг?
– Да. Намерен.
– Молодчина. И позволь мне сказать тебе вот что: я восторгаюсь тобой, майор Квилан. Делить с тобой твое сознание для меня не только честь, но и подлинное наслаждение. Жаль только, что времени у нас осталось так мало.
– Но я еще ничего не сделал. Я не совершил перемещения.
– Ты сделаешь это. Они ничего не подозревают. Чучело ведь берет тебя в самое сердце их дурацкой цивилизации, в самое средоточие их лжи. И ты справишься.
– Я умру, Хайлер. И умру в забвении – вот единственное, что меня волнует.
– Прости, Квил. Но то, как ты уйдешь… лучшего пути нет.
– Хотел бы в это верить. Но скоро и это не будет иметь никакого значения. Скоро ничего не будет…
Терсоно издал звук, будто имитирующий прочищение горла:
– Замечательный вид, не правда ли, посол? Просто потрясающий. Известно, что некоторые люди стоят или сидят здесь и пьют часами. Да и вы сами, Кэйб, стоите здесь уже, кажется, полдня?
– Вероятно, так, – ответил хомомдан, и его низкий голос эхом отдался в галерее обозрения. – Прошу прощения, я забыл, что для машины половина дня – это колоссальное время. Простите меня, Терсоно.
– О, тут нечего прощать. Мы, дроны, прекрасно приспособлены к терпению и спокойно переносим время, пока люди заняты своими мыслями и делами. Мы обладаем целым набором процедур, специально выработанных тысячелетиями на период подобных задержек. И мы, смею вас уверить, гораздо более дроны – простите мне подобный неологизм, – чем большинство людей.
– Как удачно, – заметил Кэйб. – Благодарю вас. Я всегда считал вас выдающимся созданием.
– Вы в порядке, Квилан? – спросил аватар. Квилан повернулся к сереброкожему существу.
– Я в полном порядке, – и он жестом указал на перспективу поверхности Орбиты, медленно проходившую перед ними, торжественно и победно вспыхивающую мириадами огней. Несмотря на расстояние в полмиллиона километров, она казалась почти рядом. Обозрение было сделано правильно, не так, чтобы казалось, будто между наблюдающим и объектом находится всего лишь стекло, дело было, скорее, в сильном увеличении, дающем возможность рассмотреть детали.
Впрочем, сама галерея вводила зрителей в гораздо больший обман, поскольку медленно вращалась в сторону, противоположную вращению поверхности.
– Квилан.
– Хайлер.
– Ты готов?
– Теперь я знаю причину, по которой они дали мне тебя, Хайлер.
– Неужто знаешь?
– Думаю, что да.
– И какова же она?
– Ты не мой тыл, Хайлер – ты их.
– Их?
– Висквила и наших союзников – кто бы они ни были, – а также тех высокопоставленных военных и политиков, которые санкционировали эту резню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52