Такой, изволите ли знать… ну, как будто русский, а как будто и не совсем. Говор у него странный…
Сердце княжны при этом известии пропустило один удар и вдруг забилось сильно и часто, словно ему сделалось тесно в груди, и оно решило вырваться на волю. Княжна ни минуты не сомневалась в том, что русский офицер с нездешним выговором, о котором докладывал ей Архипыч, есть ни кто иной, как Вацлав Огинский, отставший от своих с тем, чтобы защитить ее от всех напастей военного времени.
– Невозможно, – тоже переходя на шепот, сказала она. – Как же это может быть? Где он?
– На заднем крыльце, – сообщил старый камердинер, конфузясь оттого, что ему впервые в жизни приходилось докладывать юной княжне столь странное дело и вызывать ее сиятельство посреди ночи на заднее крыльцо дома, полного пьяных неприятельских солдат.
Княжна задумалась на целую минуту, нахмурив тонкие брови и потирая кончиками пальцев лоб, на котором внезапно обозначилась такая же, как у ее деда, поперечная складка. Раньше этой складки не было, но раньше, в прошлой счастливой жизни, не было и не могло быть еще очень многого, что было теперь.
– Вот что, Архипыч, – сказала она решительно, – необходимо провести его сюда во что бы то ни стало. Сможешь ты это сделать?
Архипыч тяжело вздохнул. В глубине души он считал, что для безопасности княжны было бы гораздо лучше гнать ночного гостя прочь от крыльца, а то и вовсе сдать его французам от греха подальше; спорить с хозяйкой он, однако же, не стал, видя меж ее бровей знакомую складку. Складка эта яснее всяких слов сказала ему то, о чем еще не догадывалась сама княжна: в ней просыпался характер старого князя, перечить которому было смерти подобно. Александр Николаевич действительно никогда не порол своих дворовых, поскольку не имел в этом нужды: при одном взгляде на его грозно нахмуренный лоб у ослушника отнимался язык и пропадала всякая охота своевольничать.
– Слушаю-с, – сказал Архипыч и исчез за дверью. Княжна вновь осталась одна, если не считать лежавшего без сознания на своей кровати старого князя. Крепко стиснув перед собой руки, Мария Андреевна принялась ходить из угла в угол по комнате. Десятки предположений о том, как и под какою личиной спрятать в доме очутившегося в тылу французов Вацлава, роились в ее голове, отвергаемые одно за другим ввиду полной их непригодности. Княжна так и не успела ничего твердо решить, когда в дверь снова поскребся Архипыч. Выйдя ему навстречу из спальни, Мария Андреевна увидела стоявшую в углу темного, освещенного лишь горевшей в руке камердинера свечой кабинета высокую фигуру, которая показалась ей много выше и массивнее, чем фигура Вацлава Огинского. При этом еще больше, чем вид этой фигуры, княжну поразил стоявший в кабинете тяжелый, легко различимый запах гари, такой густой, словно в доме начался пожар.
Стоявший в углу человек шагнул вперед, попав в круг отбрасываемого свечой оранжевого света, и княжна увидела испачканный, обгорелый мундир и над ним красивое, хотя и закопченное черноусое лицо Кшиштофа Огинского. Она вмиг узнала кирасира, который называл Вацлава кузеном, и буря чувств, поднявшаяся в ее душе после сообщения камердинера, улеглась так быстро, словно ее и вовсе не было. Княжна почувствовала сильнейшее разочарование оттого, что это был не Вацлав, и раздражение против кирасира. Ей было непонятно, для чего этот незнакомый ей человек ночью пробрался в полный французов дом, рискуя собой, ею и даже жизнью старого князя. Устыдившись этих мыслей, в которых было очень мало благородства и христианского милосердия, но зато много здравого смысла, княжна взяла себя в руки и приветливо улыбнулась ночному гостю.
– Я вас узнала, – сказала она, – вы кузен Вацлава Огинского.
– Кшиштоф Огинский, к вашим услугам, княжна, – представился кирасир. – Я нижайше прошу простить мне это вторжение. Мой кузен просил меня позаботиться о вас в вашем трудном положении.
– Вацлав просил вас? – удивилась княжна. Кроме удивления, она испытывала сильную обиду. Ей было непонятно, зачем Вацлав прислал вместо себя кузена, которого ей вовсе не хотелось видеть и который, судя по состоянию его мундира, скорее сам нуждался в помощи, чем мог ее кому-либо оказать. – Но отчего…
– Это были его последние слова, – придав лицу похоронное выражение, солгал пан Кшиштоф. – “Позаботься о княжне Марии Андреевне, кузен”, – сказал он, умирая на моих руках.
То, что на первый взгляд могло показаться солдатской прямотой и простодушием, на самом деле было со стороны пана Кшиштофа продуманной жестокостью. Ему было просто необходимо любой ценой остаться в доме хотя бы на одну ночь; кроме того, он знал, что перед ним стоит одна из богатейших невест России. Соблазн воспользоваться ее отчаянным положением и между делом, не прилагая особенных усилий, присоединить к дядюшкиному наследству огромное состояние князей Вязмитиновых был слишком велик, и пан Кшиштоф, хотя и не верил в успех своего сватовства к княжне, почти бессознательно начал действовать в этом направлении.
Получив страшное известие, княжна покачнулась. Пан Кшиштоф, ожидавший именно такой реакции, шагнул к ней, намереваясь поддержать лишившуюся чувств девицу, но Мария Андреевна остановила его, выставив перед собой ладонь.
– Оставьте, сударь, – неживым голосом сказала она. – Расскажите мне, как это случилось. Верно ли, что Вацлав умер?
– Так же верно, как то, что я стою здесь перед вами, – сказал пан Кшиштоф. – Мне жаль говорить вам это, княжна, но мой кузен убит на дуэли. Негодяй поручик прострелил ему голову с десяти шагов. Признаться, я думал, что вам известен результат дуэли. В противном случае я никогда не заговорил бы на эту тему.
– Боже праведный, – сказала Мария Андреевна, без сил опускаясь в кресло, – как это ужасно!
Как глупо и несправедливо умереть из-за невзначай брошенного и, может быть, неверно истолкованного слова! И не говорите мне о том, что таков удел настоящих мужчин. Не говорите ничего вообще. Ступайте, дайте мне побыть одной. Архипыч, – позвала она камердинера, – подбери господину офицеру какое-нибудь платье из дедушкиного гардероба. Нельзя, чтобы его видели в мундире. И еще… Архипыч, миленький, надобно утром сходить в деревню и привести отца Евлампия, чтобы он соборовал князя.
Отдав преувеличенно твердым, совсем не девическим тоном последние распоряжения, она встала и, не прощаясь с паном Кшиштофом, удалилась в спальню князя. Архипыч поклонился ей вслед, и пан Кшиштоф, нагнув голову, щелкнул каблуками. Шпоры, которые он до сих пор не потрудился снять, при этом глупо звякнули.
Вернувшись в спальню, где неприятно пахло лекарствами и болезнью и раздавалось неровное, с хрипами и присвистом дыхание старого князя, Мария Андреевна упала в кресло и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Последний нанесенный ей удар сломил самообладание княжны. Она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и в одночасье лишившейся всего, что было ей дорого в жизни. Вацлав Огинский, которого она почти успела полюбить, был мертв; дед, дороже которого для нее не было никого на свете, готов был умереть в любую минуту; и даже самый дом, в котором она выросла и который считала самым милым и уютным местом на земле, более не принадлежал ей, насильно занятый чужими незнакомыми людьми.
Шестнадцатилетняя княжна, вдруг оказавшаяся одна перед лицом испытаний, которые были по силам далеко не каждому мужчине, рыдала в спальне умирающего, а под окном по булыжникам двора все так же бродил, спотыкаясь и временами принимаясь неразборчиво напевать, пьяный караульный улан.
Глава 7
Утром следующего дня осунувшаяся после проведенной без сна ночи, с покрасневшими, но сухими глазами княжна Мария, твердо глядя прямо в лицо капитану Жюно, представила ему Кшиштофа Огинского как своего кузена, прибывшего, рискуя жизнью, навстречу ей из Москвы.. Внезапное, никем не замеченное появление его в доме княжна объяснила тем, что кузен прошел последние десять с лишком верст пешком. По ее словам, лошади его вместе с коляской были отобраны у него отступающими русскими казаками, в результате чего ее несчастный кузен вынужден был идти пешком и добрался до Вязмитинова лишь поздней ночью.
Капитан Жюно выслушал ее со своей всегдашней учтивостью и в самых вежливых выражениях высказал в ее присутствии свое горячее сочувствие “кузену” и восхищение его благородством и мужеством. История эта, однако, не вызвала у него полного доверия, и он про себя решил, не медля, испытать сей романтический рассказ на прочность. С этой целью он испросил у княжны позволения остаться с ее кузеном наедине.
– Вам не о чем беспокоиться, сударыня, – пряча в густых усах улыбку, сказал он, перехватив ее встревоженный взгляд. – Я лишь хочу обсудить с вашим кузеном некоторые дела, не представляющие для вас интереса. Вы должны понять, как приятно бывает столь неожиданно встретить светского человека там, где привык видеть только славные, но недалекие физиономии подчиненных тебе солдат.
– Не беспокойтесь, княжна, – присоединился к нему пан Кшиштоф, – все будет хорошо.
“Посмотрим”, – подумал при этих его словах капитан Жюно.
– Ну что же, сударь, – сказал он, когда княжна вышла, затворив за собой дверь, – я думаю, нам с вами есть что обсудить. Рассказ нашей милой хозяйки, вашей родственницы, признаться, показался мне не вполне правдивым. Говоря по совести, у меня сложилось впечатление, что он целиком вычитан из скверного романа, коих такое огромное количество печатают в последнее время. Основываясь аа этом моем впечатлении, я просил бы вас ответить, кто вы такой и каким образом, а главное, с какой целью проникли в дом. Я целиком понимаю, что мое поведение трудно назвать учтивым, но меня оправдывает суровость военного времени и необходимость считаться с тем, что вы можете оказаться шпионом.
Пан Кшиштоф выслушал эту речь с полным спокойствием, развались в кресле, до которого еще не успели добраться уланы капитана Жюно. Когда капитан замолчал и с выжидательным выражением уставился на собеседника, пан Кшиштоф вынул из кармана старомодного и заметно короткого ему сюртука князя Вязмитинова бумажник, открыл потайное отделение и положил на стол перед капитаном сложенный вчетверо лист плотной, голубоватой бумаги.
– Прочтите этот документ, – сказал пан Кшиштоф. – Он все объяснит. Прошу лишь не держать зла на хозяйку этого гостеприимного дома за ее невинную ложь. Поверьте, она не ведает, что творит.
Удивленно приподняв брови и с весьма недоверчивым выражением лица капитан Жюно развернул предложенный ему документ, бросив предварительно быстрый взгляд на пана Кшиштофа. Огинский сидел в прежней вольной позе и в ответ на взгляд капитана утвердительно кивнул, предлагая ему читать.
Капитан опустил глаза в бумагу, и брови его поднялись еще выше.
– Даже так! – воскликнул он, узнав знакомый ему почерк и взглянув на подпись.
Перед ним был собственноручно составленный и подписанный лично маршалом Мюратом документ, который гласил: “Податель сего является моим доверенным лицом и действует по моему поручению. Солдатам и офицерам императорской французской армии предписывается оказывать ему всяческое содействие и не чинить препятствий в выполнении его миссии, направленной всецело на благо Франции”.
Дважды прочтя бумагу, капитан медленно сложил ее и поднял на пана Кшиштофа уже совсем иной, оценивающий и понимающий взгляд. Привстав, он слегка наклонил голову и прищелкнул под столом каблуками.
– Я к вашим услугам, сударь, – сказал он. – Разумеется, в той небольшой мере, в которой это не помешает моему основному занятию – войне.
– Я имел случай наблюдать это ваше занятие, – нарочно напуская в голос морозу, суховато сказал пан Кшиштоф, который вовсе не ощущал той уверенности, с которой говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Сердце княжны при этом известии пропустило один удар и вдруг забилось сильно и часто, словно ему сделалось тесно в груди, и оно решило вырваться на волю. Княжна ни минуты не сомневалась в том, что русский офицер с нездешним выговором, о котором докладывал ей Архипыч, есть ни кто иной, как Вацлав Огинский, отставший от своих с тем, чтобы защитить ее от всех напастей военного времени.
– Невозможно, – тоже переходя на шепот, сказала она. – Как же это может быть? Где он?
– На заднем крыльце, – сообщил старый камердинер, конфузясь оттого, что ему впервые в жизни приходилось докладывать юной княжне столь странное дело и вызывать ее сиятельство посреди ночи на заднее крыльцо дома, полного пьяных неприятельских солдат.
Княжна задумалась на целую минуту, нахмурив тонкие брови и потирая кончиками пальцев лоб, на котором внезапно обозначилась такая же, как у ее деда, поперечная складка. Раньше этой складки не было, но раньше, в прошлой счастливой жизни, не было и не могло быть еще очень многого, что было теперь.
– Вот что, Архипыч, – сказала она решительно, – необходимо провести его сюда во что бы то ни стало. Сможешь ты это сделать?
Архипыч тяжело вздохнул. В глубине души он считал, что для безопасности княжны было бы гораздо лучше гнать ночного гостя прочь от крыльца, а то и вовсе сдать его французам от греха подальше; спорить с хозяйкой он, однако же, не стал, видя меж ее бровей знакомую складку. Складка эта яснее всяких слов сказала ему то, о чем еще не догадывалась сама княжна: в ней просыпался характер старого князя, перечить которому было смерти подобно. Александр Николаевич действительно никогда не порол своих дворовых, поскольку не имел в этом нужды: при одном взгляде на его грозно нахмуренный лоб у ослушника отнимался язык и пропадала всякая охота своевольничать.
– Слушаю-с, – сказал Архипыч и исчез за дверью. Княжна вновь осталась одна, если не считать лежавшего без сознания на своей кровати старого князя. Крепко стиснув перед собой руки, Мария Андреевна принялась ходить из угла в угол по комнате. Десятки предположений о том, как и под какою личиной спрятать в доме очутившегося в тылу французов Вацлава, роились в ее голове, отвергаемые одно за другим ввиду полной их непригодности. Княжна так и не успела ничего твердо решить, когда в дверь снова поскребся Архипыч. Выйдя ему навстречу из спальни, Мария Андреевна увидела стоявшую в углу темного, освещенного лишь горевшей в руке камердинера свечой кабинета высокую фигуру, которая показалась ей много выше и массивнее, чем фигура Вацлава Огинского. При этом еще больше, чем вид этой фигуры, княжну поразил стоявший в кабинете тяжелый, легко различимый запах гари, такой густой, словно в доме начался пожар.
Стоявший в углу человек шагнул вперед, попав в круг отбрасываемого свечой оранжевого света, и княжна увидела испачканный, обгорелый мундир и над ним красивое, хотя и закопченное черноусое лицо Кшиштофа Огинского. Она вмиг узнала кирасира, который называл Вацлава кузеном, и буря чувств, поднявшаяся в ее душе после сообщения камердинера, улеглась так быстро, словно ее и вовсе не было. Княжна почувствовала сильнейшее разочарование оттого, что это был не Вацлав, и раздражение против кирасира. Ей было непонятно, для чего этот незнакомый ей человек ночью пробрался в полный французов дом, рискуя собой, ею и даже жизнью старого князя. Устыдившись этих мыслей, в которых было очень мало благородства и христианского милосердия, но зато много здравого смысла, княжна взяла себя в руки и приветливо улыбнулась ночному гостю.
– Я вас узнала, – сказала она, – вы кузен Вацлава Огинского.
– Кшиштоф Огинский, к вашим услугам, княжна, – представился кирасир. – Я нижайше прошу простить мне это вторжение. Мой кузен просил меня позаботиться о вас в вашем трудном положении.
– Вацлав просил вас? – удивилась княжна. Кроме удивления, она испытывала сильную обиду. Ей было непонятно, зачем Вацлав прислал вместо себя кузена, которого ей вовсе не хотелось видеть и который, судя по состоянию его мундира, скорее сам нуждался в помощи, чем мог ее кому-либо оказать. – Но отчего…
– Это были его последние слова, – придав лицу похоронное выражение, солгал пан Кшиштоф. – “Позаботься о княжне Марии Андреевне, кузен”, – сказал он, умирая на моих руках.
То, что на первый взгляд могло показаться солдатской прямотой и простодушием, на самом деле было со стороны пана Кшиштофа продуманной жестокостью. Ему было просто необходимо любой ценой остаться в доме хотя бы на одну ночь; кроме того, он знал, что перед ним стоит одна из богатейших невест России. Соблазн воспользоваться ее отчаянным положением и между делом, не прилагая особенных усилий, присоединить к дядюшкиному наследству огромное состояние князей Вязмитиновых был слишком велик, и пан Кшиштоф, хотя и не верил в успех своего сватовства к княжне, почти бессознательно начал действовать в этом направлении.
Получив страшное известие, княжна покачнулась. Пан Кшиштоф, ожидавший именно такой реакции, шагнул к ней, намереваясь поддержать лишившуюся чувств девицу, но Мария Андреевна остановила его, выставив перед собой ладонь.
– Оставьте, сударь, – неживым голосом сказала она. – Расскажите мне, как это случилось. Верно ли, что Вацлав умер?
– Так же верно, как то, что я стою здесь перед вами, – сказал пан Кшиштоф. – Мне жаль говорить вам это, княжна, но мой кузен убит на дуэли. Негодяй поручик прострелил ему голову с десяти шагов. Признаться, я думал, что вам известен результат дуэли. В противном случае я никогда не заговорил бы на эту тему.
– Боже праведный, – сказала Мария Андреевна, без сил опускаясь в кресло, – как это ужасно!
Как глупо и несправедливо умереть из-за невзначай брошенного и, может быть, неверно истолкованного слова! И не говорите мне о том, что таков удел настоящих мужчин. Не говорите ничего вообще. Ступайте, дайте мне побыть одной. Архипыч, – позвала она камердинера, – подбери господину офицеру какое-нибудь платье из дедушкиного гардероба. Нельзя, чтобы его видели в мундире. И еще… Архипыч, миленький, надобно утром сходить в деревню и привести отца Евлампия, чтобы он соборовал князя.
Отдав преувеличенно твердым, совсем не девическим тоном последние распоряжения, она встала и, не прощаясь с паном Кшиштофом, удалилась в спальню князя. Архипыч поклонился ей вслед, и пан Кшиштоф, нагнув голову, щелкнул каблуками. Шпоры, которые он до сих пор не потрудился снять, при этом глупо звякнули.
Вернувшись в спальню, где неприятно пахло лекарствами и болезнью и раздавалось неровное, с хрипами и присвистом дыхание старого князя, Мария Андреевна упала в кресло и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Последний нанесенный ей удар сломил самообладание княжны. Она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и в одночасье лишившейся всего, что было ей дорого в жизни. Вацлав Огинский, которого она почти успела полюбить, был мертв; дед, дороже которого для нее не было никого на свете, готов был умереть в любую минуту; и даже самый дом, в котором она выросла и который считала самым милым и уютным местом на земле, более не принадлежал ей, насильно занятый чужими незнакомыми людьми.
Шестнадцатилетняя княжна, вдруг оказавшаяся одна перед лицом испытаний, которые были по силам далеко не каждому мужчине, рыдала в спальне умирающего, а под окном по булыжникам двора все так же бродил, спотыкаясь и временами принимаясь неразборчиво напевать, пьяный караульный улан.
Глава 7
Утром следующего дня осунувшаяся после проведенной без сна ночи, с покрасневшими, но сухими глазами княжна Мария, твердо глядя прямо в лицо капитану Жюно, представила ему Кшиштофа Огинского как своего кузена, прибывшего, рискуя жизнью, навстречу ей из Москвы.. Внезапное, никем не замеченное появление его в доме княжна объяснила тем, что кузен прошел последние десять с лишком верст пешком. По ее словам, лошади его вместе с коляской были отобраны у него отступающими русскими казаками, в результате чего ее несчастный кузен вынужден был идти пешком и добрался до Вязмитинова лишь поздней ночью.
Капитан Жюно выслушал ее со своей всегдашней учтивостью и в самых вежливых выражениях высказал в ее присутствии свое горячее сочувствие “кузену” и восхищение его благородством и мужеством. История эта, однако, не вызвала у него полного доверия, и он про себя решил, не медля, испытать сей романтический рассказ на прочность. С этой целью он испросил у княжны позволения остаться с ее кузеном наедине.
– Вам не о чем беспокоиться, сударыня, – пряча в густых усах улыбку, сказал он, перехватив ее встревоженный взгляд. – Я лишь хочу обсудить с вашим кузеном некоторые дела, не представляющие для вас интереса. Вы должны понять, как приятно бывает столь неожиданно встретить светского человека там, где привык видеть только славные, но недалекие физиономии подчиненных тебе солдат.
– Не беспокойтесь, княжна, – присоединился к нему пан Кшиштоф, – все будет хорошо.
“Посмотрим”, – подумал при этих его словах капитан Жюно.
– Ну что же, сударь, – сказал он, когда княжна вышла, затворив за собой дверь, – я думаю, нам с вами есть что обсудить. Рассказ нашей милой хозяйки, вашей родственницы, признаться, показался мне не вполне правдивым. Говоря по совести, у меня сложилось впечатление, что он целиком вычитан из скверного романа, коих такое огромное количество печатают в последнее время. Основываясь аа этом моем впечатлении, я просил бы вас ответить, кто вы такой и каким образом, а главное, с какой целью проникли в дом. Я целиком понимаю, что мое поведение трудно назвать учтивым, но меня оправдывает суровость военного времени и необходимость считаться с тем, что вы можете оказаться шпионом.
Пан Кшиштоф выслушал эту речь с полным спокойствием, развались в кресле, до которого еще не успели добраться уланы капитана Жюно. Когда капитан замолчал и с выжидательным выражением уставился на собеседника, пан Кшиштоф вынул из кармана старомодного и заметно короткого ему сюртука князя Вязмитинова бумажник, открыл потайное отделение и положил на стол перед капитаном сложенный вчетверо лист плотной, голубоватой бумаги.
– Прочтите этот документ, – сказал пан Кшиштоф. – Он все объяснит. Прошу лишь не держать зла на хозяйку этого гостеприимного дома за ее невинную ложь. Поверьте, она не ведает, что творит.
Удивленно приподняв брови и с весьма недоверчивым выражением лица капитан Жюно развернул предложенный ему документ, бросив предварительно быстрый взгляд на пана Кшиштофа. Огинский сидел в прежней вольной позе и в ответ на взгляд капитана утвердительно кивнул, предлагая ему читать.
Капитан опустил глаза в бумагу, и брови его поднялись еще выше.
– Даже так! – воскликнул он, узнав знакомый ему почерк и взглянув на подпись.
Перед ним был собственноручно составленный и подписанный лично маршалом Мюратом документ, который гласил: “Податель сего является моим доверенным лицом и действует по моему поручению. Солдатам и офицерам императорской французской армии предписывается оказывать ему всяческое содействие и не чинить препятствий в выполнении его миссии, направленной всецело на благо Франции”.
Дважды прочтя бумагу, капитан медленно сложил ее и поднял на пана Кшиштофа уже совсем иной, оценивающий и понимающий взгляд. Привстав, он слегка наклонил голову и прищелкнул под столом каблуками.
– Я к вашим услугам, сударь, – сказал он. – Разумеется, в той небольшой мере, в которой это не помешает моему основному занятию – войне.
– Я имел случай наблюдать это ваше занятие, – нарочно напуская в голос морозу, суховато сказал пан Кшиштоф, который вовсе не ощущал той уверенности, с которой говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52