он нагнал меня, схватил за волосы и резким рывком развернул к себе. В который уже раз за эти страшные минуты я увидела близко-близко белую маску пингвина, маленькие черные глазки, крючковатый нос… А еще говорят, что пингвины – безобидные, добродушные, симпатичные птицы…
– Ты спрашиваешь – зачем все это, – прошептал он свистящим шепотом, – затем, что все вокруг пропитано ненавистью и предательством! Этот Подрезов, всеобщий любимец, рубаха-парень… Он крутился вокруг меня – ах, сделаем передачу, ах, портрет нашего современника, ах, чего добиваются питерцы! Вынюхивал, выспрашивал, собирал материалы, – ты думаешь, из любви к правде, из журналистского долга? Думаешь, ему было дело до природы, до детей? Он хотел раскрыть глаза телезрителям на махинации вокруг экологических проектов? Да он просто хотел на этом заработать, как и все вокруг!
– Но на чем заработать, чем же ты занимаешься?
– Ах, нам интересно! Ну, слушай, все равно никому уже ничего не расскажешь. Экология сейчас на первом месте, особенно в нашем загаженном городе. Нужны очень дорогие современные воздухоочистительные сооружения, иначе вы все тут постепенно подохнете и дети будут уродами. Это даже в Москве поняли. И утвердили проект, денег дали. И город выделил огромные деньги, потому что помирать-то никому не охота, не может же мэр по городу в противогазе ходить. Здесь проектом занимался Лифарев. Нашел нужную фирму, все организовал так, что комар носу не подточит. У меня в Москве все нужные люди схвачены, нашли западного инвестора, которому тоже заработать охота. Я с ним там договаривался, чтобы осложнений не было, а то пронюхают писаки эти… И потекли денежки, всем хватало, никто не в обиде.
– А как же проект?
– Ты всегда была дурой, – констатировал он, – проект – дело долгое, пока там что будет, потом пересмотрят, то, се, я вообще ни за что не отвечаю, депутат я. А Подрезов, сволочь, нутром чуял, что не так все в этом проекте. Сунулся было к Лифареву, тот начеку был. Тогда он фирму нашел, которая в проекте участвует. Ну, там ребята крутые, ничего ему не обломилось, к зданию близко не подпустили даже. Подрезов поутих вроде, а потом ко мне обратился, еше в Москве, чтобы передачу сделать. Как откажешься, сразу заподозрит.
– Ты врешь, Максим. Тебе самому хотелось, чтобы про тебя персональную передачу сделали, этим он тебя и купил. Ты тщеславный очень.
Мне уже стало все равно, и я решила не следить за своими словами.
– Не твое дело! В общем, допер он как-то, что раз западный инвестор, то можем мы к переводчикам обратиться, вычислил Ларису. Она Лифарева знакомая, переводила нам все сама. Но разговаривал с ней я, потому что Лифареву в городе светиться никак нельзя было.
– Значит, Подрезов тебя выследил!
– Надо думать, – неохотно согласился он, – вообще-то журналист он был хороший, дело свое знал. Он раскопал на меня компромат и попросил о встрече, а встретившись, назвал пену. Знаешь, какую? Он хотел половину, половину всего, что имел я! За что? Я все устроил, я рисковал, это была моя идея, а этому за что? Но, в конце концов, дело даже не в деньгах. Шантажисты – страшный народ, им все мало. Стоит заплатить один раз, и все. Ты на крючке. Но я бы не решился, если бы он так не вел себя… Когда я вытаращил глаза, узнав сумму, он, усмехаясь, сказал, что за каждый день промедления будет набавлять по десять процентов. Счетчик он, видите ли, включил! Сволочь! Тогда я сказал ему, что деньги на даче у моего компаньона. Он поверил, он никак не думал, что я смогу… сделать то, что сделал, ведь мы ехали по городу у всех на виду. Он не верил до последней секунды. Когда я попросил его остановиться, – я схватился за сердце, полез в карман за валидолом, – он был совершенно спокоен, смотрел на меня, усмехаясь: «Горите на работе, совсем здоровье не бережете», – и когда я ударил его, он был так удивлен…. он не испугался, а просто удивился. А я смотрел, смотрел, как гаснут его глаза, как жизнь уходит из них по капле. Я слушал его пульс, а когда сердце остановилось, дождался когда шоссе опустело и выбросил его из машины, а сам доехал до станции, оставил его машину в укромном месте и вернулся в город в битком набитой электричке. Никто не заметил меня. Самое безопасное – быть в толпе, в толпе все анонимны.
– А остальные? За что ты убил остальных?
– Остальные? Я должен был обезопасить себя. Лифарев знал все, что знал журналист, – еше бы, ведь его подпись стояла на всех бумагах, связанных с теми очистными сооружениями. Рыльце у него было в пушку, но, узнав о смерти Подрезова, он занервничал и мог наделать глупостей. Что может быть опаснее испуганного человека? Мне пришлось это сделать на всякий случай, я не мог рисковать.
– А Лариса? И этот, Ладуненко?
– Они тоже были опасны. Ларисина фирма имеет право официально заверять переводы, их документы признают юристы в любой стране. Подрезов у нее побывал, и эта дура много чего ему наболтала, сумел он ее разговорить, действительно журналист был хороший. Потом она бы сообразила, что я мог быть причастен к его смерти. Пришлось ее… из окна, но не жалко – редкостная была стерва!
– За это не убивают. И не тебе решать, кто достоин жизни, а кто – нет.
Казалось, он не слышал моих слов, он прислушивался только к чему-то внутри себя и продолжал говорить:
– А шоферу просто не повезло. Он нас с Подрезовым просто несколько раз возил на своем микроавтобусе. А нас ничего не должно было связывать. Я же говорю – ему просто не повезло. Он, конечно, о наших делах ничего не знал.
– А Ольга? За что же ты убил Ольгу? Ведь ты и ее – тоже?
– Да, Ольга… Не женщина – чистый бриллиант. Абсолютно никаких чувств, сплошной голый расчет. За деньги согласна была на что угодно. Правда, платил я ей немало. Мы познакомились с ней давно, еще до тебя. Переносить Оленьку в больших количествах было невозможно – на таких женщин у меня идиосинкразия. Думаю, что у многих мужчин – тоже. Мало кто из мужчин согласится заниматься любовью с помесью кобры и пираньи. Но когда я встретил тебя… – в его голосе послышались мечтательные нотки. – Вы с ней прекрасно дополняли друг друга. Твоя невинность и такая трогательная неопытность… После тебя я ехал к ней, и наоборот.
– Мерзавец! – Я изловчилась и укусила его в щеку, но маска была слишком плотная, и он не пострадал, зато больно дернул меня за волосы.
И этого человека я любила. Я замирала от одного звука его голоса, готова была отказаться от всего, чтобы побыть с ним лишнюю минутку. Полно, да любовь ли это? Может быть, это был кошмар, наваждение, морок? Жалкая идиотка, как я противна самой себе!
Максим под маской засмеялся.
– Боже, даже в самые последние минуты своей жизни женщина не может не ревновать!
– Ревность тут совершенно ни при чем. Я поражена нагромождением совпадений.
– А-а… Да, ведь Ольга была когда-то замужем за твоим жирным приятелем. Который тебе нравится, – добавил он ехидно. – Да, мир тесен, как говорили инквизиторы. Кстати, единственное сильное чувство, которое мне удалось заметить у Ольги, – это ее ненависть к бывшему мужу. Просто надо даже уметь – так опротиветь! Что он ей сделал, не знаешь?
– За что ты ее убил?
– Она много знала. Мы с Подрезовым и с Лифаревым встречались в ее квартире, она была в курсе многих моих дел и становилась опасна.
– Но ведь я про тебя ничего не знала, за что ты хочешь убить меня?
– Ты сама знаешь.
– Не имею ни малейшего представления!
– Не надо со мной играть! Ты видела, как я садился к нему в машину, тогда, в тот день, в субботу, когда я выбросил этого подонка там, на шоссе. Это было всего за полчаса до его смерти. Хоть ты и полная дура, но наверняка догадалась! Какой свидетель мог быть опаснее тебя!
– Но, Максим, – сказала я как можно мягче и даже, преодолев сопротивление, назвала его по имени, – но, Максим, ты же знаешь, что я близорука… Тебя я, конечно, узнала, узнала по походке, по характерным жестам, просто потому, что тебя я не могла не узнать, но кто был в машине – я не видела!
Он отшатнулся от меня, выпустил мое плечо и закричал тонко и страшно:
– Не видела? Значит, все зря… Но теперь уже поздно, все равно поздно, теперь ты все знаешь… Да, в конце концов, какая разница…
– Да, – подхватила я с ненавистью, – какая разница, четыре трупа или пять? Одним убийством больше, одним меньше!
Он пришел в себя и снова шагнул ко мне с ножом в руке. И тут у него за спиной я увидела Алика. Его лидо было искажено страхом за меня. Не веря своему счастью, я постаралась, чтобы на лице у меня ничего не отразилось. У меня появился шанс, хотя где ему, такому рыхлому и неспортивному, справиться с вооруженным убийцей. Я отвела от него глаза и заговорила быстро, умоляя Максима пощадить меня, не трогать, вспомнить, как мы были счастливы… Не помню, какую чушь я несла. Максим был взвинчен, возбужден и не замечал ничего вокруг.
Алик осмотрелся в поисках тяжелого предмета – это заняло не больше секунды. Он схватил доску, оставленную ремонтниками, и изо всех сил ударил ею ненавистного пингвина. Удар пришелся по спине и по шее; убийца покачнулся, повернулся к Алику и пошел на него, размахивая ножом. Алик несколько раз ударил его доской и выбил нож у него из рук, тот вскрикнул и побежал. Когда он выскочил в коридор, Алик хотел было броситься за ним, я тоже, но вдруг покачнулась и упала на пол. Алик подскочил, поднял меня, с тревогой заглянул в лицо:
– Маринка, ты ранена? Что это? – Он показал мне свою окровавленную руку, которой только что прикоснулся к моей шее.
– Ничего, Алик, это просто царапина, скорее за ним.
Мы выскочили за дверь и заметили в конце коридора неуклюжую фигуру пингвина. Он бежал медленно, видно ему мешал неудобный костюм. Потом он свернул в дальнюю комнату. Когда мы добрались до нее, то увидели, что «пингвин» стоит посреди комнаты и во всей его позе была какая-то растерянность и испуг. Он вертел головой, как будто не понимал, где он и что здесь делает, и поднимал свои руки-крылья, с удивлением их разглядывая. Увидев Алика, подбегавшего к нему, размахивая доской, пингвин вскрикнул и попытался убежать – неуклюже, как настоящий пингвин, переваливаясь и спотыкаясь. Он побежал от Алика в единственном свободном направлении – к окну. Я ахнула – окно было распахнуто настежь, подоконник очень низкий…
– Стой! – крикнул Алик и остановился сам, давая понять, что не будет преследовать «пингвина».
Но «пингвин», не оглядываясь и не тормозя, с разгону перевалился через подоконник и с громким криком полетел вниз. Алик застыл посредине комнаты. В наступившей тишине я услышала только стук упавшей на пол доски.
Все поплыло у меня перед глазами, я видела перед собой только лицо Алика. Он спас меня от смерти, не смотря на то, что я ему наговорила ужасных вещей. Вместо того чтобы бежать от меня без оглядки, он, не подумав, что я сумасшедшая, прибежал меня спасать. Жалкая слепая дурочка, как я могла подумать такое про Алика! Что я наделала!
Я подошла к нему, шатаясь:
– Прости меня, прости!
По щекам текли слезы, руки тряслись. Комната наполнилась народом, вокруг бегали и суетились какие-то люди, я ничего не замечала, только прижималась к Алику и повторяла как заведенная:
– Прости меня!
Он ничего не отвечал, только обнимал меня крепко и гладил по голове. Как-то незаметно мы оказались у окна, Алик пытался посмотреть вниз, но так, чтобы я этого не заметила. Но я почувствовала, когда он вытянул шею, и повернулась тоже. Внизу лежала черно-белая масса. Присмотревшись, я заметила бурую лужу вокруг головы мертвого «пингвина».
– Господи! – Я опять вцепилась в Алика.
– Не смотри, милая, не надо.
Он говорил со мной очень ласково и спокойно. Там, внизу, уже стояли машины милиции и «скорой помощи», приходили и к нам наверх какие-то люди, пытались меня о чем-то спрашивать, но я вцепилась в Алика и только мотала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Ты спрашиваешь – зачем все это, – прошептал он свистящим шепотом, – затем, что все вокруг пропитано ненавистью и предательством! Этот Подрезов, всеобщий любимец, рубаха-парень… Он крутился вокруг меня – ах, сделаем передачу, ах, портрет нашего современника, ах, чего добиваются питерцы! Вынюхивал, выспрашивал, собирал материалы, – ты думаешь, из любви к правде, из журналистского долга? Думаешь, ему было дело до природы, до детей? Он хотел раскрыть глаза телезрителям на махинации вокруг экологических проектов? Да он просто хотел на этом заработать, как и все вокруг!
– Но на чем заработать, чем же ты занимаешься?
– Ах, нам интересно! Ну, слушай, все равно никому уже ничего не расскажешь. Экология сейчас на первом месте, особенно в нашем загаженном городе. Нужны очень дорогие современные воздухоочистительные сооружения, иначе вы все тут постепенно подохнете и дети будут уродами. Это даже в Москве поняли. И утвердили проект, денег дали. И город выделил огромные деньги, потому что помирать-то никому не охота, не может же мэр по городу в противогазе ходить. Здесь проектом занимался Лифарев. Нашел нужную фирму, все организовал так, что комар носу не подточит. У меня в Москве все нужные люди схвачены, нашли западного инвестора, которому тоже заработать охота. Я с ним там договаривался, чтобы осложнений не было, а то пронюхают писаки эти… И потекли денежки, всем хватало, никто не в обиде.
– А как же проект?
– Ты всегда была дурой, – констатировал он, – проект – дело долгое, пока там что будет, потом пересмотрят, то, се, я вообще ни за что не отвечаю, депутат я. А Подрезов, сволочь, нутром чуял, что не так все в этом проекте. Сунулся было к Лифареву, тот начеку был. Тогда он фирму нашел, которая в проекте участвует. Ну, там ребята крутые, ничего ему не обломилось, к зданию близко не подпустили даже. Подрезов поутих вроде, а потом ко мне обратился, еше в Москве, чтобы передачу сделать. Как откажешься, сразу заподозрит.
– Ты врешь, Максим. Тебе самому хотелось, чтобы про тебя персональную передачу сделали, этим он тебя и купил. Ты тщеславный очень.
Мне уже стало все равно, и я решила не следить за своими словами.
– Не твое дело! В общем, допер он как-то, что раз западный инвестор, то можем мы к переводчикам обратиться, вычислил Ларису. Она Лифарева знакомая, переводила нам все сама. Но разговаривал с ней я, потому что Лифареву в городе светиться никак нельзя было.
– Значит, Подрезов тебя выследил!
– Надо думать, – неохотно согласился он, – вообще-то журналист он был хороший, дело свое знал. Он раскопал на меня компромат и попросил о встрече, а встретившись, назвал пену. Знаешь, какую? Он хотел половину, половину всего, что имел я! За что? Я все устроил, я рисковал, это была моя идея, а этому за что? Но, в конце концов, дело даже не в деньгах. Шантажисты – страшный народ, им все мало. Стоит заплатить один раз, и все. Ты на крючке. Но я бы не решился, если бы он так не вел себя… Когда я вытаращил глаза, узнав сумму, он, усмехаясь, сказал, что за каждый день промедления будет набавлять по десять процентов. Счетчик он, видите ли, включил! Сволочь! Тогда я сказал ему, что деньги на даче у моего компаньона. Он поверил, он никак не думал, что я смогу… сделать то, что сделал, ведь мы ехали по городу у всех на виду. Он не верил до последней секунды. Когда я попросил его остановиться, – я схватился за сердце, полез в карман за валидолом, – он был совершенно спокоен, смотрел на меня, усмехаясь: «Горите на работе, совсем здоровье не бережете», – и когда я ударил его, он был так удивлен…. он не испугался, а просто удивился. А я смотрел, смотрел, как гаснут его глаза, как жизнь уходит из них по капле. Я слушал его пульс, а когда сердце остановилось, дождался когда шоссе опустело и выбросил его из машины, а сам доехал до станции, оставил его машину в укромном месте и вернулся в город в битком набитой электричке. Никто не заметил меня. Самое безопасное – быть в толпе, в толпе все анонимны.
– А остальные? За что ты убил остальных?
– Остальные? Я должен был обезопасить себя. Лифарев знал все, что знал журналист, – еше бы, ведь его подпись стояла на всех бумагах, связанных с теми очистными сооружениями. Рыльце у него было в пушку, но, узнав о смерти Подрезова, он занервничал и мог наделать глупостей. Что может быть опаснее испуганного человека? Мне пришлось это сделать на всякий случай, я не мог рисковать.
– А Лариса? И этот, Ладуненко?
– Они тоже были опасны. Ларисина фирма имеет право официально заверять переводы, их документы признают юристы в любой стране. Подрезов у нее побывал, и эта дура много чего ему наболтала, сумел он ее разговорить, действительно журналист был хороший. Потом она бы сообразила, что я мог быть причастен к его смерти. Пришлось ее… из окна, но не жалко – редкостная была стерва!
– За это не убивают. И не тебе решать, кто достоин жизни, а кто – нет.
Казалось, он не слышал моих слов, он прислушивался только к чему-то внутри себя и продолжал говорить:
– А шоферу просто не повезло. Он нас с Подрезовым просто несколько раз возил на своем микроавтобусе. А нас ничего не должно было связывать. Я же говорю – ему просто не повезло. Он, конечно, о наших делах ничего не знал.
– А Ольга? За что же ты убил Ольгу? Ведь ты и ее – тоже?
– Да, Ольга… Не женщина – чистый бриллиант. Абсолютно никаких чувств, сплошной голый расчет. За деньги согласна была на что угодно. Правда, платил я ей немало. Мы познакомились с ней давно, еще до тебя. Переносить Оленьку в больших количествах было невозможно – на таких женщин у меня идиосинкразия. Думаю, что у многих мужчин – тоже. Мало кто из мужчин согласится заниматься любовью с помесью кобры и пираньи. Но когда я встретил тебя… – в его голосе послышались мечтательные нотки. – Вы с ней прекрасно дополняли друг друга. Твоя невинность и такая трогательная неопытность… После тебя я ехал к ней, и наоборот.
– Мерзавец! – Я изловчилась и укусила его в щеку, но маска была слишком плотная, и он не пострадал, зато больно дернул меня за волосы.
И этого человека я любила. Я замирала от одного звука его голоса, готова была отказаться от всего, чтобы побыть с ним лишнюю минутку. Полно, да любовь ли это? Может быть, это был кошмар, наваждение, морок? Жалкая идиотка, как я противна самой себе!
Максим под маской засмеялся.
– Боже, даже в самые последние минуты своей жизни женщина не может не ревновать!
– Ревность тут совершенно ни при чем. Я поражена нагромождением совпадений.
– А-а… Да, ведь Ольга была когда-то замужем за твоим жирным приятелем. Который тебе нравится, – добавил он ехидно. – Да, мир тесен, как говорили инквизиторы. Кстати, единственное сильное чувство, которое мне удалось заметить у Ольги, – это ее ненависть к бывшему мужу. Просто надо даже уметь – так опротиветь! Что он ей сделал, не знаешь?
– За что ты ее убил?
– Она много знала. Мы с Подрезовым и с Лифаревым встречались в ее квартире, она была в курсе многих моих дел и становилась опасна.
– Но ведь я про тебя ничего не знала, за что ты хочешь убить меня?
– Ты сама знаешь.
– Не имею ни малейшего представления!
– Не надо со мной играть! Ты видела, как я садился к нему в машину, тогда, в тот день, в субботу, когда я выбросил этого подонка там, на шоссе. Это было всего за полчаса до его смерти. Хоть ты и полная дура, но наверняка догадалась! Какой свидетель мог быть опаснее тебя!
– Но, Максим, – сказала я как можно мягче и даже, преодолев сопротивление, назвала его по имени, – но, Максим, ты же знаешь, что я близорука… Тебя я, конечно, узнала, узнала по походке, по характерным жестам, просто потому, что тебя я не могла не узнать, но кто был в машине – я не видела!
Он отшатнулся от меня, выпустил мое плечо и закричал тонко и страшно:
– Не видела? Значит, все зря… Но теперь уже поздно, все равно поздно, теперь ты все знаешь… Да, в конце концов, какая разница…
– Да, – подхватила я с ненавистью, – какая разница, четыре трупа или пять? Одним убийством больше, одним меньше!
Он пришел в себя и снова шагнул ко мне с ножом в руке. И тут у него за спиной я увидела Алика. Его лидо было искажено страхом за меня. Не веря своему счастью, я постаралась, чтобы на лице у меня ничего не отразилось. У меня появился шанс, хотя где ему, такому рыхлому и неспортивному, справиться с вооруженным убийцей. Я отвела от него глаза и заговорила быстро, умоляя Максима пощадить меня, не трогать, вспомнить, как мы были счастливы… Не помню, какую чушь я несла. Максим был взвинчен, возбужден и не замечал ничего вокруг.
Алик осмотрелся в поисках тяжелого предмета – это заняло не больше секунды. Он схватил доску, оставленную ремонтниками, и изо всех сил ударил ею ненавистного пингвина. Удар пришелся по спине и по шее; убийца покачнулся, повернулся к Алику и пошел на него, размахивая ножом. Алик несколько раз ударил его доской и выбил нож у него из рук, тот вскрикнул и побежал. Когда он выскочил в коридор, Алик хотел было броситься за ним, я тоже, но вдруг покачнулась и упала на пол. Алик подскочил, поднял меня, с тревогой заглянул в лицо:
– Маринка, ты ранена? Что это? – Он показал мне свою окровавленную руку, которой только что прикоснулся к моей шее.
– Ничего, Алик, это просто царапина, скорее за ним.
Мы выскочили за дверь и заметили в конце коридора неуклюжую фигуру пингвина. Он бежал медленно, видно ему мешал неудобный костюм. Потом он свернул в дальнюю комнату. Когда мы добрались до нее, то увидели, что «пингвин» стоит посреди комнаты и во всей его позе была какая-то растерянность и испуг. Он вертел головой, как будто не понимал, где он и что здесь делает, и поднимал свои руки-крылья, с удивлением их разглядывая. Увидев Алика, подбегавшего к нему, размахивая доской, пингвин вскрикнул и попытался убежать – неуклюже, как настоящий пингвин, переваливаясь и спотыкаясь. Он побежал от Алика в единственном свободном направлении – к окну. Я ахнула – окно было распахнуто настежь, подоконник очень низкий…
– Стой! – крикнул Алик и остановился сам, давая понять, что не будет преследовать «пингвина».
Но «пингвин», не оглядываясь и не тормозя, с разгону перевалился через подоконник и с громким криком полетел вниз. Алик застыл посредине комнаты. В наступившей тишине я услышала только стук упавшей на пол доски.
Все поплыло у меня перед глазами, я видела перед собой только лицо Алика. Он спас меня от смерти, не смотря на то, что я ему наговорила ужасных вещей. Вместо того чтобы бежать от меня без оглядки, он, не подумав, что я сумасшедшая, прибежал меня спасать. Жалкая слепая дурочка, как я могла подумать такое про Алика! Что я наделала!
Я подошла к нему, шатаясь:
– Прости меня, прости!
По щекам текли слезы, руки тряслись. Комната наполнилась народом, вокруг бегали и суетились какие-то люди, я ничего не замечала, только прижималась к Алику и повторяла как заведенная:
– Прости меня!
Он ничего не отвечал, только обнимал меня крепко и гладил по голове. Как-то незаметно мы оказались у окна, Алик пытался посмотреть вниз, но так, чтобы я этого не заметила. Но я почувствовала, когда он вытянул шею, и повернулась тоже. Внизу лежала черно-белая масса. Присмотревшись, я заметила бурую лужу вокруг головы мертвого «пингвина».
– Господи! – Я опять вцепилась в Алика.
– Не смотри, милая, не надо.
Он говорил со мной очень ласково и спокойно. Там, внизу, уже стояли машины милиции и «скорой помощи», приходили и к нам наверх какие-то люди, пытались меня о чем-то спрашивать, но я вцепилась в Алика и только мотала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33