Торопясь и удивляясь самой себе, Арианна сбрасывала ненужные одежды. Их было много, застежки цеплялись за шелковую ткань, ленты и подвязки путались, и она глухо вскрикивала от досады на непослушные скользкие ткани, мягко шелестевшие в ночной тишине.
– Иди сюда, – позвал Ортон из глубины таинственной и загадочной пещеры, которой казалась ей сейчас собственная кровать под пышным балдахином. Там было темно, и тело мужа светилось опаловым размытым пятном.
Она слепо вытянула руку, нашаривая его, и охнула, коснувшись атласной, гладкой кожи его груди. И когда Ортон прижал ее к себе, она откинула голову и застонала, пытаясь обнять его так, чтобы уже навсегда раствориться в нем. Ее тело – удивительно, невозможно легкое – покинуло это измерение и неслось куда-то на волнах или облаках, кружась, взлетая и падая в бездну. Прекрасная музыка звучала в ушах, и императрица лишь краем сознания понимала, что это милый голос шепчет ей:
– Люблю, люблю, люблю…
Несколько недель минуло без особых происшествий.
Гости императора отправились в загородный дворец, чтобы поохотиться в свое удовольствие и отдохнуть от пышных празднеств. А Ортон остался с Арианной в столице. Он мотивировал свое решение тем, что за время подготовки к свадьбе у него накопилось слишком много важных и неотложных дел, но эта невинная хитрость никого не ввела в заблуждение.
Гости со своими огромными свитами отбыли в начале недели, и во дворце сразу стало непривычно тихо и спокойно. Первые два или три дня Арианне казалось, что он просто вымер. Правда, такое положение вещей ее ничуть не огорчало. Ортон бывал свободен чаще, чем предполагалось, хоть и реже, чем хотелось бы обоим влюбленным. Он по-прежнему приходил к супруге только по вечерам и в сопровождении воинов охраны. Но теперь она ждала его у самых дверей и с порога бросалась на шею, вглядывалась внимательно в глаза, убеждаясь, что пришел он, настоящий, незаменимый, любимый. И только после этого вздыхала спокойно.
Они ужинали за маленьким черепаховым столиком безо всякой пышности – тихо и скромно. Ортон и Арианна любили есть из одной тарелки – для этого нужно было сидеть близко-близко, плечом к плечу, и они старались отдать друг другу лучшие, самые аппетитные кусочки. И не важно, что к услугам обоих величеств была кухня самого богатого дворца мира и услуги самых искусных поваров, не имело значения, что по первому требованию им могли принести все, чем был богат Лунггар, каких бы редких и невозможных вещей ни потребовали эти двое. Дело было в другом.
Двое влюбленных чувствовали себя так, словно были одни в целом свете. Они делились всем, что у них было: фруктами, кусочком хлеба, дыханием, жизнью, любовью. Все это смешалось и сплелось в единое.
Котенок, которого Арианна назвала смешным и коротким именем Сту, сидел возле стола и мяукал. Он уже немного вырос за эти дни и привык к своим хозяевам. Сту выпрашивал лакомства, шлепая пухлыми толстыми лапами по вышитой туфельке Арианны или мягкому кожаному сапогу Ортона. Наевшись, он осваивал мяуканье басом и выходило это у него настолько уморительно и забавно, что молодые люди не могли удержаться от смеха. Иногда Сту выгибал спину и шипел, но большую часть времени все еще проводил в своей корзине, напоминая пуховый бело-серый шар с желтыми глазами.
Затем наступала ночь, полная радости открытия друг друга и боязни обидеть неловким словом или движением, неприкрытым восторгом, который происходит от слияния двух отдельных людей в некое новое удивительное существо, называемое словом «возлюбленные», – существо гордое, не зависимое ни от судьбы, ни от обстоятельств. Затем наступал рассвет и приносил с собой боль неизбежного расставания, необходимость исполнять обязанности монархов.
Теперь Арианна часто встречалась со священнослужителями, которые просили у Ее величества помощи в богоугодных делах, ей приходилось уделять внимание своему огромному хозяйству, которое, как и всякий дом, требовало ухода. Императрица решала, что будут делать служанки и фрейлины, разбирала их тяжбы, иногда помогала писать письма. Много часов Арианна проводила в библиотеке. То, что в свое время ее выучили нескольким языкам, теперь пригодилось, ибо, как само собой разумеющееся, император обнаруживал во время бесед такие обширные знания, что ей нельзя было от него отставать. Арианна хотела во всем быть достойной своего прекрасного императора и гордилась им.
Все вместе это и было счастьем.
И времени во дворце никто не считал.
Сивард притопал в покои Аббона Флерийского в самом негодном расположении духа и, не спросясь, плюхнулся на один из табуретов, показавшийся ему наиболее устойчивым. Сидел молча, угрюмо насупившись, пыхтел. Повязка на его слепом отсутствующем глазу сегодня была ярко-алой, украшенной рубинами. Он кутался в плащ огненного шелка и сутулился.
– Может, добрый день? – спросил Аббон минут пять спустя.
– Нет, – отрезал Сивард.
– Совсем плохи дела? – поинтересовался маг сочувственно.
– Хуже некуда, Аббон. У тебя есть твое приворотное зелье?
– Хватает, – маг похлопал ладонью по грани огромного перегонного куба. – А что, ты влюбился?
– Да нет же. Просто, чтобы было тебе чем горло промочить во время рассказа. А то я с собой тоже прихватил чего-то, но еще толком не разглядел, чего.
– И о чем мне придется тебе рассказывать?
– О чем, о чем – о черных магах. Давешнюю беседу нашу помнишь, когда разбойник помер?
Аббон покивал головой, соглашаясь.
– Теперь вот я за продолжением сказочки к тебе явился. Излагай обстоятельно и моему скудному воображению доступно, есть ли теперь на Лунггаре черные маги; до какой степени это правда и на какую долю – вымысел; насколько сверхмогущество вообще возможно – и в какой степени это измышления самих магов, чтобы нагнать страху и возбудить к себе интерес, а следовательно, и денег заработать. Все рассказывай.
– Да что тебя так заело? – удивился Аббон. – Ты, по-моему, колдовством не увлекался никогда, да и не верил в него особенно.
– Я и теперь не верю, – хлопнул тяжелой ладонью по столу одноглазый. – Только это не имеет значения. Мне нужно, чтобы настоящий знаток мне все изложил без прикрас, и туман напускать не моги. И без того все перепуталось.
– Значит, так, – сказал Аббон, прикидывая, с какого конца начать освещать такую серьезную тему. – Про опасность владения таким искусством я тебе уже говорил…
– Уши прожужжал, – буркнул Сивард.
– А теперь о магах. При монхиганах, например, черных магов не было и быть не могло, ибо предки нашего славного Ортона строго блюли чистоту заклинаний, причем не только своих. Видишь ли, в какой-то момент присутствие темной силы становится просто физически ощутимым, и скрыть его от могущественных магов невозможна Не знаю точно, как поступали с отступниками монхиганы но думаю, что они их уничтожали. Как мы уничтожаем бешеных волков, чтобы обезопасить людей.
– Понятно, – согласился Сивард. – Значит, не дали бы. А как же эта знаменитая история про противостояние отца и сына? – И он мотнул головой в сторону портрета в темной и тяжелой раме, висевшего на стене напротив,
Портрет, написанный на небольшом холсте, потрескавшийся от времени, к сожалению, не сохранивший яркость и первозданную красоту красок, свидетельствовал о высоком мастерстве художника. Он изображал человека в зеленых одеждах, удивительно похожего на самого Ортона. Такой же высокий и широкоплечий, голубоглазый и светлокожий. Только в черных кудрях пробивается седина, да правая бровь перерезана шрамом, как бороздой. Левый угол рта вздернут, но на потускневшем полотне трудно разобрать, что это – естественный изъян или тоже рубец. Однако Сивард и Аббон прекрасно знали, что отметина – след от ожога, полученного Браганом Агилольфингом во время схватки с его мятежным сыном Далихаджаром.
– Здесь дело другое, – моментально ответил Аббон. – Ни Браган, ни Далихаджар не пользовались запретной, то есть черной магией. И тот и другой были монхиганами, и заклятия их – мощные, невероятно насыщенные энергией – все же были светлыми. Просто никогда еще в истории человечества два мага такого уровня не сходились в поединке.
– Ладно, ладно, – замахал на него рукой Сивард. – Дальше что?
– Сложный вопрос, – пожал плечами Аббон. – Сколько бы ни предупреждали ведающие, всегда найдется тот, кого темная сторона сумеет соблазнить и привлечь на свою сторону. Запретное манит – мне ли тебе это объяснять?
– Не стоит, – согласился Сивард, – по долгу службы, знаешь ли…
– И я об этом. Вот и суди сам: в мире постоянно кто-то балуется запретной магией, пытается вызвать демонов, научиться воскрешать мертвых, да мало ли что еще взбредет в голову человеку? Иногда, поверишь, мне кажется, что Враг человечества у самих людей учится чинить козни.
Вопрос в том, есть ли человек, постигший страшную науку и имеющий достаточно сил, чтобы стать настоящим мастером в кровавом и черном деле? Ведь и запретная магия тоже требует мастерства.
– Это я тоже понимаю, – криво ухмыльнулся Сивард. – А может ли такой маг скрывать свою силу и те энергии, которые его окружают?
– Сие есть следующая ступень магического искусства. Это тяжело и требует больших усилий, но, в принципе, возможно все. Правда, по сей день я не слышал об истинно великом черном маге – все больше деревенские колдуны да знахарки балуются страшными силами, да тут же и гибнут. Такие вещи не проходят даром, а Враг человечества не заключает сделки с кем попало: ему, как и Господу, угодны только достойные слуги. А недостойных он карает за излишнюю самоуверенность.
– А что ты там рассказывал о Бангалоре? – как бы между прочим поинтересовался одноглазый, норовя повернуться к Аббону сверкающей повязкой.
– А-а, так вот что тебя беспокоит!
Маг нервно заходил взад-вперед по своей лаборатории, путаясь в полах мантии и натыкаясь на табуреты и тяжелые лари.
– Странное у меня впечатление от этого места, друг Сивард. С одной стороны, запретной магий я там не учуял; с другой – ничего хорошего там тоже нет. Вот и разберись после этого. Однако верно и то, что там никто не пытается скрыть следы пользования черными силами – и чем-то там все-таки пользуются.
– Как если бы колдовали монхиганы?
– Я никогда не видел этой магии в действии – только слышал от своих учителей, а те – от своих. Знаешь, как это бывает? Множество мудрых, заслуживающих доверия людей, вовсе не склонных искажать или преувеличивать события, все равно не могут донести до тебя истину в ее настоящем виде. В этом заключается недостаток любого обучения.
– В народе говорят: лучше раз увидеть, чем сто услышать.
– Истинно так. Народ мудр.
– А скажи мне, Аббон, – коротко потер ладони одноглазый. – Вот ты рассказывал о драконах… Драконы – они какой магией пользовались?
– Неизвестной, – недовольно отозвался чародей. – Пойми ты, пытливый невежда: то, о чем ты меня спрашиваешь, – это ведь недоступно человеческому пониманию. Я маг, хороший маг. Может, даже в чем-то великий. Но все-таки человек, – тут Аббон задумался на секунду и поправился, – на большую часть человек. А все, что интересует тебя, – это уже дела нечеловеческие, и я бы тебе искренне советовал в них не лезть. Нет больше на свете ни монхиганов, ни драконов, ни загадочных горных богов – и не стоит нагружать свой ум ненужными подробностями. Вот сам мне скажи: ты себе можешь представить Вечность? Только не обманывай.
– Нет конечно, – моментально ответил Сивард. – Было дело, открою тебе секрет, пытался как-то в молодости… Поверишь ли – чуть не свихнулся. А потом рукой махнул – рассудок дороже. Как говорится: что я Вечности, что мне Вечность? Все равно я столько не проживу…
– Вот-вот, – назидательно поднял палец чародей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74