Там, наверху, все пространство ночи было залито мертвенным светом луны, и остроухое чудовище выло и корчилось, как будто невидимые клинки ледяных ее лучей проникали сквозь твердь земную и пронзали его насквозь. Каким бы ужасным монстром ни стал пленник, когда завершится превращение, – сейчас ему невыносимо больно, страшно, тоскливо и одиноко. Мавайен гро-вантаров понимал это, как никто другой, а потому честно исполнил обещанное: пришел посидеть с узником, пока не совершится неизбежное и тот не утратит остатки человеческого.
Хрустели кости, под стремительно сереющей кожей вздувались мускулы, бешено пульсировали сосуды, стальной крепости когти уже скребли каменный пол камеры, несчастный хрипел и стонал, а из алых глаз капали тяжелые слезы. Падали вниз и терялись в густой черной шерсти, пробивающейся по всему телу.
Вряд ли в это мгновение он все еще помнил, кем был когда-то, но достаточно и того, что об этом помнил великий магистр.
Даже глядя на кровожадную тварь с огромной алой пастью, полной острых белых клыков, он видел молодого и веселого магнуса Беоральда Де Вервиля, потомка старинного рыцарского рода, талантливого музыканта и любимца женщин.
О непобедимости гро-вантаров слагают легенды, а легенды всегда что-нибудь преувеличивают. Воины Пантократора не реже других теряют боевых товарищей. А порой их потери даже страшнее, ибо многие не выживают в схватке с тварями Абарбанеля, но и не погибают.
Они преображаются.
Нелегко смириться с мыслью, что монстр, погубивший несколько десятков невинных жизней, монстр, на которого ты охотишься, сбросив звериную шкуру, снова станет твоим другом. Тем, кто когда-то был твоим другом и в человечьем облике им по-прежнему остается. Нелегко свыкнуться с мыслью, что это уже не он. Улыбка его, и голос его, и насмешливый взгляд синих глаз – тоже его. А это не он. Не всякий в состоянии принять и понять это.
За голову бывшего гро-вантара назначили тройную награду. Он оказался сильнее, умнее, ловчее и изворотливее обычных оборотней. Он стал некоронованным королем себе подобных, и вполне логично, что за ним послали некоронованного короля гро-вантаров, воина, равному которому давно не знал Эрдабайхе.
Но этот воин приказа не выполнил.
И когда огромное мускулистое тело одним прыжком преодолело просторную камеру и ударилось о решетку, когда сверкающие желтые глаза впились в него немигающим взглядом, а жаркая пасть распахнулась в предвкушении свежей крови, Фрагг Монтекассино продолжал улыбаться каким-то своим, потаенным мыслям.
Беоральд Де Вервиль, товарищ детских игр, готовый разделить с тобой и радость, и печаль, шалости и наказания, и тяжелую судьбу гро-вантара; Беоральд Де Вервиль, лучший из лучших, которому прочили в недалеком будущем золотой трон великого магистра; Беоральд Де Вервиль, благородный рыцарь, собственным телом заслонивший друга от последнего, предсмертного, самого отчаянного броска твари Абарбанеля и получивший рану, от которой нет исцеления; Беоральд Де Вервиль, ставший оборотнем в следующее полнолуние, – разве я мог убить тебя?
* * *
Свет полной луны был настолько ярким, что Лорна Дью вышивала, сидя у окна и не зажигая свечи. Она больше не плакала. За семь лет она выплакала все слезы, которые были отмерены богом на ее жизнь, и порой ей казалось, что услышь она о смерти Картахаля, и тогда бы ее глаза остались сухими.
Было время, она бегала к казармам на улице Мертвых Генералов, чтобы проводить отряды, уходящие в предрассветный туман, но теперь Лорна оставалась неподвижной.
Она знала, что ждет ее потом, не хуже иного предсказателя, а человек редко может похвастаться подобным знанием.
Она будет сидеть у окна до самого рассвета, кладя ровные мелкие стежки на белое шелковое поле платка, пока не услышит мерный звук шагов и топот копыт – это войска Де Геррена потянутся из казарм к Фрейзингенским воротам, и Созидатели будут среди них.
Тогда она отложит свое вышивание, встанет на колени, протянет руки к умытому и розовому, едва проснувшемуся солнцу и начнет молиться о том, чтобы все, кто ушел сегодня, вернулись из этого похода. Она знает, что просит о невозможном, но эта по-детски наивная молитва – единственное, что удерживает ее сейчас на земле. Она бы умерла, тихо и так же безмолвно: сердце не в состоянии бесконечно выносить безмерные страдания, – но у нее тоже есть работа. Постоянно напоминать Пантократору о том, что тысячи его детей нуждаются в его милосердии. Кто-то же должен кричать богу в уши о том, что происходит на земле.
А потом наступит еще одно солнечное утро нового, девятьсот девяносто девятого года Третьей эпохи, и она найдет в себе силы подняться, умыться, надеть нарядное платье и отправиться в «Выпивоху» – встречать первых посетителей, принимать заказы, кормить их горячим жарким, смеяться их шуткам и улыбаться комплиментам. Она знала, что у нее хватит сил раздвигать губы в улыбке. Первые несколько дней это будет невыносимо больно делать, но со временем она привыкнет.
А жизнь пойдет своим чередом. Каждый день будет приносить новые известия с полей сражения, и кто-то зайдется в рыданиях, а кто-то возрадуется, чтобы пролить слезы неделю спустя. Она будет ждать. Это тоже ее работа – ждать Картахаля с войны и постоянно напоминать Пантократору о том, что на свете есть человек, которому бесконечно нужен суровый командир Лу Кастель. Кто-то же должен говорить перед богом в его пользу.
Она знает, что он вернется и из этого ада – с помощью Пантократора или без оной. Распахнет двери «Выпивохи», поздоровается и спросит бутылку марьяги – и это значит, что солнце снова будет светить, птицы петь, фрукты обретут сладкий вкус, вода станет утолять жажду, а сердце снова забьется.
Она верит, что все будет именно так.
Иначе все в этом мире не имеет смысла.
* * *
– Красивая луна.
– И очень печальная.
– Ты думаешь о Селестре?
– Я стараюсь не думать о ней, но у меня плохо получается.
– Ты опасаешься за ее судьбу?
– Как иначе? Она – наемница. Странно думать, что столь юная, хрупкая и прелестная барышня – Золотой монгадой Гадрумета. Что она…
– Убивает людей?
– Наверное, и это тоже. А ты о чем думаешь, Лахандан?
– Гляжу на звезды.
– Мне всегда нравилось созвездие Галеона.
– Я тоже люблю смотреть на Шанашайду. Говорят, это путеводная звезда моряков, странников и потерянных душ.
– Скажи, а тебе когда-нибудь снилось, что ты летаешь? Высоко-высоко, как птица, под облаками.
– Да. Снилось.
– Правда, это невероятное ощущение? Ты бы хотел испытать его наяву?
– Очень. С каким бы наслаждением я сейчас расправил крылья и взлетел к самым звездам, туда, к Шанашайде. И не думал о том, что завтра мы уходим на войну.
– Тебе страшно?
– Нет, иначе бы я не пришел в когорту Созидателей. Немного грустно – так будет вернее. Антуриал жаждет крови.
Ульрих вздрогнул, как если бы внезапно налетел порыв морозного ветра. Но нет – тиха и ласкова была ночь.
– Ты так это произнес, словно твой меч – живое существо и в самом деле требует от тебя кровавых жертв.
– Конечно, это не совсем то, что я хотел выразить, но он настолько стар и настолько силен, что от него вполне можно ожидать чего-то в этом духе. Разве ты не чувствуешь, что нечто подобное исходит и от твоих клинков? Кстати, откуда они у тебя – наследство?
– Долгая история, – нехотя ответил Де Корбей. – Давай прибережем ее для какого-нибудь привала.
– Как скажешь, – покладисто кивнул Лахандан. – Ну а ты, дружище Ноэль, о чем молчишь?
– Наверное, ни о чем, – пожал плечами Рагана. – Ночь, тишина, голоса друзей, звезды мерцают – нужно успеть вдоволь напиться этим счастьем, пока оно у нас есть.
Но он кривил душой.
На самом деле Ноэль Рагана непрерывно думал о счастливом билетике, который так торжественно вручил ему упитанный Гауденций.
«У тебя будет шанс не совершить предательство» – вот что было написано в нем.
Хорошо бы, если так. Но, откровенно говоря, он в это не верил.
* * *
Луна осторожно касалась башен, шпилей и куполов холодными голубыми пальцами…
Великий логофет задремал чуть меньше часа назад. Сон его был чуток и неспокоен, и Керберон неподвижно сидел у постели друга и господина, не желая оставлять его одного и боясь пошевелиться, чтобы не потревожить. Он держал на коленях фолиант и даже рассеянно перелистывал плотные страницы, но мысли его унеслись далеко отсюда – из этой комнаты, из этого города, из этого времени.
Сейчас перед ним лежала широкая, синяя в предрассветной дымке дорога, петляющая между зелеными холмами и золотыми лоскутами пшеничных полей. Повозку подбрасывало на ухабах, и тогда колокольчики, украшавшие ее расписные борта, весело звенели.
Ллур лениво и нежно перебирал струны лютни, сделанной из конского черепа, оправленного в серебро, и инструмент отзывался на его прикосновения почти человеческим голосом.
Рамзай играл кинжалами. В его ловких пальцах они метались, как маленькие голубые молнии, и это было красиво и страшно одновременно. Керберон видел, что может сделать с неразумным противником этот милый, молодой на вид человек с гладким лбом баловня судьбы и глазами философа. И при этом воспоминании его бросало в дрожь.
Гаддеби по прозвищу Наперегонки-с-Ветром гарцевал на вороном коне рядом с повозкой. Он не умел долго сидеть на одном месте, всегда куда-то несся и что-то затевал. Вот и теперь он пришпорил своего скакуна и унесся в поля, гикая, свистя и вытворяя в седле невероятные трюки.
Бэрен полировал свои диковинные мечи, похожие на огромные серпы жнеца.
Оракзай громко читал стихи – гениальные строки своего любимого, но давно забытого людьми поэта Рабанга, жившего в другое время и в другой стране. Его низкий гортанный голос разрывал тишину дня, завораживал, очаровывал, будто чертил в воздухе огненные руны, – и каждое слово навсегда врезалось в память…
Это в ту минуту казалось, что навсегда, а теперь Керберон мог вспомнить только две последние строчки:
И музыки для песни не хватало.
Вот только слов для песни не нашлось.
Впрочем, это было даже по-своему забавно. Арбогаст оценил бы изящество и тонкость сложившейся ситуации.
Арбогаст – желтоглазый убийца, лучший учитель, какой может быть у человека, лучший враг, которого он может заслужить. Однажды я встречу тебя, ведь Рамзай говорил, что рано или поздно все дороги в подлунном мире пересекаются. Непременно пересекаются. Однажды я встречу тебя и брошу тебе вызов. У меня мало шансов победить – ибо я отлично помню, кто ты и кто я. Однако я верю в то, что мне помогут ненависть и любовь. Но даже если и не помогут, ты задолжал мне этот смертельный поединок и ни за что не откажешь в нем. Я верю в это, как иные верят в загробную жизнь в царстве Пантократора; я верю тебе, ибо ты никогда не был трусом и лжецом.
Арбогаст с нежностью смотрел на черноглазую красавицу Анерру…
Об Анерре наемный убийца вспоминать не стал.
* * *
Гус Хиттинг выслушал помощника, падающего с ног от усталости, и милостивым жестом отпустил беднягу. Тот буквально вывалился из дверей его кабинета, а чегодаец налил себе полный бокал гинзы (видел бы это господин придворный церемониймейстер, готовый жизнь отдать за убеждение, что гинзу принято пить крохотными стаканчиками, – вот бы его перекособочило) и довольно улыбнулся.
С такими людьми, как Фрагг Монтекассино, приятно иметь дело. Пускай дюк Субейран и зиккенгенцы временно недоступны для отправления правосудия, а вот среди других заговорщиков уже прокатилась первая волна внезапных смертей.
Склонный снисходительно относиться к человеколюбивым взглядам своего монарха в мирное время, мавайен гро-вантаров полагал их недопустимой роскошью и опасным излишеством в тяжелую годину. Но поскольку рыцарская присяга не давала ему возможности впрямую нарушить приказ своего повелителя, он просто делал все от него зависящее, чтобы обстоятельства сложились в пользу короля и короны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Хрустели кости, под стремительно сереющей кожей вздувались мускулы, бешено пульсировали сосуды, стальной крепости когти уже скребли каменный пол камеры, несчастный хрипел и стонал, а из алых глаз капали тяжелые слезы. Падали вниз и терялись в густой черной шерсти, пробивающейся по всему телу.
Вряд ли в это мгновение он все еще помнил, кем был когда-то, но достаточно и того, что об этом помнил великий магистр.
Даже глядя на кровожадную тварь с огромной алой пастью, полной острых белых клыков, он видел молодого и веселого магнуса Беоральда Де Вервиля, потомка старинного рыцарского рода, талантливого музыканта и любимца женщин.
О непобедимости гро-вантаров слагают легенды, а легенды всегда что-нибудь преувеличивают. Воины Пантократора не реже других теряют боевых товарищей. А порой их потери даже страшнее, ибо многие не выживают в схватке с тварями Абарбанеля, но и не погибают.
Они преображаются.
Нелегко смириться с мыслью, что монстр, погубивший несколько десятков невинных жизней, монстр, на которого ты охотишься, сбросив звериную шкуру, снова станет твоим другом. Тем, кто когда-то был твоим другом и в человечьем облике им по-прежнему остается. Нелегко свыкнуться с мыслью, что это уже не он. Улыбка его, и голос его, и насмешливый взгляд синих глаз – тоже его. А это не он. Не всякий в состоянии принять и понять это.
За голову бывшего гро-вантара назначили тройную награду. Он оказался сильнее, умнее, ловчее и изворотливее обычных оборотней. Он стал некоронованным королем себе подобных, и вполне логично, что за ним послали некоронованного короля гро-вантаров, воина, равному которому давно не знал Эрдабайхе.
Но этот воин приказа не выполнил.
И когда огромное мускулистое тело одним прыжком преодолело просторную камеру и ударилось о решетку, когда сверкающие желтые глаза впились в него немигающим взглядом, а жаркая пасть распахнулась в предвкушении свежей крови, Фрагг Монтекассино продолжал улыбаться каким-то своим, потаенным мыслям.
Беоральд Де Вервиль, товарищ детских игр, готовый разделить с тобой и радость, и печаль, шалости и наказания, и тяжелую судьбу гро-вантара; Беоральд Де Вервиль, лучший из лучших, которому прочили в недалеком будущем золотой трон великого магистра; Беоральд Де Вервиль, благородный рыцарь, собственным телом заслонивший друга от последнего, предсмертного, самого отчаянного броска твари Абарбанеля и получивший рану, от которой нет исцеления; Беоральд Де Вервиль, ставший оборотнем в следующее полнолуние, – разве я мог убить тебя?
* * *
Свет полной луны был настолько ярким, что Лорна Дью вышивала, сидя у окна и не зажигая свечи. Она больше не плакала. За семь лет она выплакала все слезы, которые были отмерены богом на ее жизнь, и порой ей казалось, что услышь она о смерти Картахаля, и тогда бы ее глаза остались сухими.
Было время, она бегала к казармам на улице Мертвых Генералов, чтобы проводить отряды, уходящие в предрассветный туман, но теперь Лорна оставалась неподвижной.
Она знала, что ждет ее потом, не хуже иного предсказателя, а человек редко может похвастаться подобным знанием.
Она будет сидеть у окна до самого рассвета, кладя ровные мелкие стежки на белое шелковое поле платка, пока не услышит мерный звук шагов и топот копыт – это войска Де Геррена потянутся из казарм к Фрейзингенским воротам, и Созидатели будут среди них.
Тогда она отложит свое вышивание, встанет на колени, протянет руки к умытому и розовому, едва проснувшемуся солнцу и начнет молиться о том, чтобы все, кто ушел сегодня, вернулись из этого похода. Она знает, что просит о невозможном, но эта по-детски наивная молитва – единственное, что удерживает ее сейчас на земле. Она бы умерла, тихо и так же безмолвно: сердце не в состоянии бесконечно выносить безмерные страдания, – но у нее тоже есть работа. Постоянно напоминать Пантократору о том, что тысячи его детей нуждаются в его милосердии. Кто-то же должен кричать богу в уши о том, что происходит на земле.
А потом наступит еще одно солнечное утро нового, девятьсот девяносто девятого года Третьей эпохи, и она найдет в себе силы подняться, умыться, надеть нарядное платье и отправиться в «Выпивоху» – встречать первых посетителей, принимать заказы, кормить их горячим жарким, смеяться их шуткам и улыбаться комплиментам. Она знала, что у нее хватит сил раздвигать губы в улыбке. Первые несколько дней это будет невыносимо больно делать, но со временем она привыкнет.
А жизнь пойдет своим чередом. Каждый день будет приносить новые известия с полей сражения, и кто-то зайдется в рыданиях, а кто-то возрадуется, чтобы пролить слезы неделю спустя. Она будет ждать. Это тоже ее работа – ждать Картахаля с войны и постоянно напоминать Пантократору о том, что на свете есть человек, которому бесконечно нужен суровый командир Лу Кастель. Кто-то же должен говорить перед богом в его пользу.
Она знает, что он вернется и из этого ада – с помощью Пантократора или без оной. Распахнет двери «Выпивохи», поздоровается и спросит бутылку марьяги – и это значит, что солнце снова будет светить, птицы петь, фрукты обретут сладкий вкус, вода станет утолять жажду, а сердце снова забьется.
Она верит, что все будет именно так.
Иначе все в этом мире не имеет смысла.
* * *
– Красивая луна.
– И очень печальная.
– Ты думаешь о Селестре?
– Я стараюсь не думать о ней, но у меня плохо получается.
– Ты опасаешься за ее судьбу?
– Как иначе? Она – наемница. Странно думать, что столь юная, хрупкая и прелестная барышня – Золотой монгадой Гадрумета. Что она…
– Убивает людей?
– Наверное, и это тоже. А ты о чем думаешь, Лахандан?
– Гляжу на звезды.
– Мне всегда нравилось созвездие Галеона.
– Я тоже люблю смотреть на Шанашайду. Говорят, это путеводная звезда моряков, странников и потерянных душ.
– Скажи, а тебе когда-нибудь снилось, что ты летаешь? Высоко-высоко, как птица, под облаками.
– Да. Снилось.
– Правда, это невероятное ощущение? Ты бы хотел испытать его наяву?
– Очень. С каким бы наслаждением я сейчас расправил крылья и взлетел к самым звездам, туда, к Шанашайде. И не думал о том, что завтра мы уходим на войну.
– Тебе страшно?
– Нет, иначе бы я не пришел в когорту Созидателей. Немного грустно – так будет вернее. Антуриал жаждет крови.
Ульрих вздрогнул, как если бы внезапно налетел порыв морозного ветра. Но нет – тиха и ласкова была ночь.
– Ты так это произнес, словно твой меч – живое существо и в самом деле требует от тебя кровавых жертв.
– Конечно, это не совсем то, что я хотел выразить, но он настолько стар и настолько силен, что от него вполне можно ожидать чего-то в этом духе. Разве ты не чувствуешь, что нечто подобное исходит и от твоих клинков? Кстати, откуда они у тебя – наследство?
– Долгая история, – нехотя ответил Де Корбей. – Давай прибережем ее для какого-нибудь привала.
– Как скажешь, – покладисто кивнул Лахандан. – Ну а ты, дружище Ноэль, о чем молчишь?
– Наверное, ни о чем, – пожал плечами Рагана. – Ночь, тишина, голоса друзей, звезды мерцают – нужно успеть вдоволь напиться этим счастьем, пока оно у нас есть.
Но он кривил душой.
На самом деле Ноэль Рагана непрерывно думал о счастливом билетике, который так торжественно вручил ему упитанный Гауденций.
«У тебя будет шанс не совершить предательство» – вот что было написано в нем.
Хорошо бы, если так. Но, откровенно говоря, он в это не верил.
* * *
Луна осторожно касалась башен, шпилей и куполов холодными голубыми пальцами…
Великий логофет задремал чуть меньше часа назад. Сон его был чуток и неспокоен, и Керберон неподвижно сидел у постели друга и господина, не желая оставлять его одного и боясь пошевелиться, чтобы не потревожить. Он держал на коленях фолиант и даже рассеянно перелистывал плотные страницы, но мысли его унеслись далеко отсюда – из этой комнаты, из этого города, из этого времени.
Сейчас перед ним лежала широкая, синяя в предрассветной дымке дорога, петляющая между зелеными холмами и золотыми лоскутами пшеничных полей. Повозку подбрасывало на ухабах, и тогда колокольчики, украшавшие ее расписные борта, весело звенели.
Ллур лениво и нежно перебирал струны лютни, сделанной из конского черепа, оправленного в серебро, и инструмент отзывался на его прикосновения почти человеческим голосом.
Рамзай играл кинжалами. В его ловких пальцах они метались, как маленькие голубые молнии, и это было красиво и страшно одновременно. Керберон видел, что может сделать с неразумным противником этот милый, молодой на вид человек с гладким лбом баловня судьбы и глазами философа. И при этом воспоминании его бросало в дрожь.
Гаддеби по прозвищу Наперегонки-с-Ветром гарцевал на вороном коне рядом с повозкой. Он не умел долго сидеть на одном месте, всегда куда-то несся и что-то затевал. Вот и теперь он пришпорил своего скакуна и унесся в поля, гикая, свистя и вытворяя в седле невероятные трюки.
Бэрен полировал свои диковинные мечи, похожие на огромные серпы жнеца.
Оракзай громко читал стихи – гениальные строки своего любимого, но давно забытого людьми поэта Рабанга, жившего в другое время и в другой стране. Его низкий гортанный голос разрывал тишину дня, завораживал, очаровывал, будто чертил в воздухе огненные руны, – и каждое слово навсегда врезалось в память…
Это в ту минуту казалось, что навсегда, а теперь Керберон мог вспомнить только две последние строчки:
И музыки для песни не хватало.
Вот только слов для песни не нашлось.
Впрочем, это было даже по-своему забавно. Арбогаст оценил бы изящество и тонкость сложившейся ситуации.
Арбогаст – желтоглазый убийца, лучший учитель, какой может быть у человека, лучший враг, которого он может заслужить. Однажды я встречу тебя, ведь Рамзай говорил, что рано или поздно все дороги в подлунном мире пересекаются. Непременно пересекаются. Однажды я встречу тебя и брошу тебе вызов. У меня мало шансов победить – ибо я отлично помню, кто ты и кто я. Однако я верю в то, что мне помогут ненависть и любовь. Но даже если и не помогут, ты задолжал мне этот смертельный поединок и ни за что не откажешь в нем. Я верю в это, как иные верят в загробную жизнь в царстве Пантократора; я верю тебе, ибо ты никогда не был трусом и лжецом.
Арбогаст с нежностью смотрел на черноглазую красавицу Анерру…
Об Анерре наемный убийца вспоминать не стал.
* * *
Гус Хиттинг выслушал помощника, падающего с ног от усталости, и милостивым жестом отпустил беднягу. Тот буквально вывалился из дверей его кабинета, а чегодаец налил себе полный бокал гинзы (видел бы это господин придворный церемониймейстер, готовый жизнь отдать за убеждение, что гинзу принято пить крохотными стаканчиками, – вот бы его перекособочило) и довольно улыбнулся.
С такими людьми, как Фрагг Монтекассино, приятно иметь дело. Пускай дюк Субейран и зиккенгенцы временно недоступны для отправления правосудия, а вот среди других заговорщиков уже прокатилась первая волна внезапных смертей.
Склонный снисходительно относиться к человеколюбивым взглядам своего монарха в мирное время, мавайен гро-вантаров полагал их недопустимой роскошью и опасным излишеством в тяжелую годину. Но поскольку рыцарская присяга не давала ему возможности впрямую нарушить приказ своего повелителя, он просто делал все от него зависящее, чтобы обстоятельства сложились в пользу короля и короны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58