И хотя альковным, не подтвержденным документами родством с этим любвеобильным государем мог похвастаться чуть ли не каждый второй представитель охридской знати, свои аргументы она полагала самыми весомыми.
Ужасные из них могли получиться короли.
Пока что Охриду спасала редкая безалаберность и несобранность герцогини Атри, которая могла поставить крест на тайном собрании заговорщиков только потому, что у нее не было настроения выезжать из дому, или потому, что она внезапно теряла интерес к теме свержения правящей династии и битый месяц разучивала древние жреческие гимны Ингельгейму и его воинственной супруге Йорейг, ибо трехкратное произнесение оных гимнов вслух несказанно улучшало ее пищеварение.
Имея таких союзников, а в качестве противников несокрушимый орден гро-вантаров и безупречно налаженный механизм Сумеречной канцелярии, которые время от времени казнили заигравшихся заговорщиков в назидание остальным, те, кто желал бы видеть на троне зиккенгенцев, вынуждены были таиться.
Как говорится, избави меня бог от таких друзей, а с врагами я как-нибудь сам справлюсь.
Заговор был смешным, игрушечным, нелепым и потому жалким. Но он так давно тлел в недрах королевства, что постепенно пришел в состояние, сходное с состоянием глубоко дремлющего, но еще не угасшего вулкана. Одного толчка порой бывает достаточно, чтобы пробудить к жизни его смертоносную и неукротимую мощь.
Эдесса Атри еще не подозревала об этом, а вихрь событий уже подхватил ее и нес к неизбежному, в любом случае – трагическому, финалу.
И Фрагг Монтекассино видел это с убийственной ясностью.
Но ничего не предпринимал.
Река всегда течет. Мы можем либо двигаться по течению, либо идти наперекор ему. Но мы не в состоянии исчерпать реку. В том, чтобы осознать это, и состоит мудрость.
* * *
Лорна принесла еще марьяги и забрала пустой стакан.
Картахаль улыбнулся.
Улыбка была для него отдельным действием, требовавшим больше усилий, чем поединок с двумя вольфаргами. Лорне иногда казалось, что он долго учился сложному искусству в нужный момент раздвигать губы и складывать их в непонятную гримасу и до сих пор не освоил все тонкости мышечных напряжений. Он внимательно наблюдал за смеющимися людьми и порой пытался повторять за ними улыбку, как новобранец старательно повторяет за своим сержантом все упражнения. А строгий гармост все время недоволен и твердит:
– Не так. Да не так же, осел!
Он будто в карман лез за улыбкой и с трудом налепливал ее – такую неуместную и чужую – на лицо.
Тогда ей становилось невыносимо жаль его и хотелось крикнуть:
– Не мучься. Успокойся. Все хорошо. Я и так люблю тебя.
Но ему не нужна была ее любовь, как не нужна была улыбка. Соседи громко, так чтобы она не могла не услышать, шептались за ее спиной, что он испортил ей жизнь, но она только с сожалением пожимала плечами. Бедные люди, если они не понимают, что только ради такой любви и стоит жить. Не важно, разделенная она или нет, это все равно, что говорить о солнце – поделено оно между кем-то на равные части или досталось одному счастливчику. В ее судьбе случилось необычайное. Так человек, которого ударила молния, а он выжил, всегда будет отличаться от других. И никогда не сможет объяснить им причины этого отличия – поди расскажи, каково это, постарайся описать молнию на вкус, цвет или на ощупь. Нет таких слов в людском языке.
И о любви, сколько ни стараются, тоже не научились рассказывать. Во всяком случае, перечитав кучу старинных любовных романов, Лорна не нашла того, о котором могла бы сказать, что это написано точь-в-точь о ней. Как если бы авторы этих романов старательно описывали цветущий луг, а нужно было – огромное ночное небо, полное звезд, сверкающую и искрящуюся, таинственную бездну.
Лорне Дью исполнилось шестнадцать; и за белой ореховой стойкой в окружении бесконечных сулей, бочонков, фляг, штофов и разнокалиберных бутылок еще верховодил ее отец, которого завсегдатаи так и звали – Папа Дью, когда в «Выпивоху» зашел молодой, высокий, красивый, как языческий бог, стройный воин с двуручным мечом за спиной. Она взглянула на него, вздохнула – и не смогла выдохнуть. Ей показалось, что ледяной клинок этого огромного меча вошел ей прямо в сердце. Она подумала, что умирает, но сердце, хоть и бешено, продолжало стучать. Она даже умудрялась по-прежнему, как ни в чем не бывало, разносить между столами тарелки с дымящейся снедью, высокие оловянные стаканы с вином и тяжелые кружки с элем. Это только душа ее замерла в ожидании счастья, а жизнь продолжалась уже сама по себе, как за оконным стеклом.
– Что прикажете подать, господин гермагор? – приветливо крикнул Папа Дью из-за стойки.
– Вина на четверых, – ответил воин и снова улыбнулся.
На этот раз – ей, и только ей.
Она забежала в каморку, где хранились приправы, салфетки и посуда, и долго стояла, спрятав пылающее лицо в подол скрипучей синей юбки в мелкий красный цветочек. Когда тяжелая лапища отца легла ей на плечо, она подпрыгнула на два вершка.
– Вот-вот, – сказал отец. – Так я и думал. Не на того, девка, заглядываешься.
– Ни на кого я не заглядываюсь, – отрезала она сердито.
– Ага. Гляди, чтобы глаза не повыскакивали. – И, поняв, что взял неверный тон, Папа Дью примирительно добавил: – Эх, не силен я в ваших бабских делах. Только ты поверь своему старику – я знаю, что говорю, сердце чует, – испортишь ты себе жизнь. Не пара он тебе.
– Я его минуту назад увидела, причем первый раз в жизни, – искренне изумилась Лорна. – О чем ты? Какая пара?
– Как будто со стороны не видно. Я вот тоже встретил твою матушку-покойницу посреди улицы и сразу обмер. Ноги подкосились, сердце стучит, как у пташки, если ее в кулаке зажать. И по спине испарина – это в самые холода. Вокруг люди бегут куда-то, толкаются, велят уйти с дороги, а мы стоим как два истукана и только улыбаемся друг другу. – Папа Дью вытер глаза рукавом. – С первого взгляда понял, что вот она, моя единственная, как в легендах рассказывают. И на всю жизнь.
– А что же мне запрещаешь?
– Я не запрещаю…
Тут из-за приоткрытой двери раздался вопль нового посетителя, зовущего трактирщика исполнять его прямые обязанности.
– Иду! Иду я! – крикнул он и торопливо обернулся к дочери. – Я не запрещаю, просто прошу – не губи свою молодость. Он ведь солдат. Сегодня тут, завтра – зашлют на край Медиоланы, а послезавтра… У таких, как он, третьего дня обычно не бывает. А уж я их повидал на своем веку.
Отец вышел, а Лорна так и осталась стоять среди полок с кубками и чашами. Казармы когорты Созидателей находились в квартале от «Выпивохи», и она тоже насмотрелась на молодых новобранцев – таких счастливых и гордых, что они попали в самый известный в Охриде отряд. Они приходили сюда, чтобы поднять чашу с вином за свой успех и за скорое возвращение домой – с победой и богатой добычей. А потом уходили на рассвете, и сквозь утренний сладкий сон она слышала мерный стук сапог и цокот копыт и, путаясь спросонья в словах, торопливо читала молитву. Так научила ее матушка – молиться за всех, кто уходит в неизвестность.
Почти никто из них не возвращался.
В тот день Картахаль заказал вина на четверых. Для себя и еще троих своих друзей. У одного из них было диковинное оружие – шар, утыканный острыми шипами на мощной цепи, которой он крепился к удобной рукояти. Видимо, он очень им гордился, потому что все время клал посреди стола, на самое видное место.
Двое других, пришедших чуть позже, оказались рыцарями-вольфаргами, и лезвия их тяжелых секир тускло блестели в неярком свете свечей. Одного из вольфаргов она запомнила лучше, чем других. У него были соломенные, светлые, выбеленные солнцем волосы и радостные глаза. Лорна обратила на него внимание потому, что Картахаль относился к нему иначе, нежели к остальным. Судя по обрывкам разговоров, доносившимся до ее ушей, они давно дружили, вместе выросли и вместе вступили в когорту Созидателей.
И имя светловолосого Лорна запомнила в тот вечер только потому, что его звали Лейфортом, как легендарного ургельского экзарха.
Они тоже пили за успех и скорое возвращение, желали друг другу побыстрее совершить подвиг, прославиться и получить бронзовый наплечник гармоста.
Когда Лорна поняла, что утром они выступают в поход, то проплакала всю ночь напролет, переполошив бедного Папу Дью, который не знал, чем и как ее утешить. Она едва не лишилась чувств, когда в предрассветной дымке потянулась мимо окна вереница людей и лошадей, и послышался цокот копыт и размеренный гулкий звук – это уходила на войну когорта Созидателей. И она молилась, чтобы отважный гермагор по имени Картахаль вернулся с этой войны, и непременно вернулся к ней.
Это случилось за пять дней до знаменитого Торогайского сражения, когда когорта Созидателей выстояла против смертоносных колесниц Акраганта и приняла на себя удар копейщиков и тяжелой кавалерии Вольсиния.
То есть – чуть больше семи лет назад.
* * *
Беспрестанно возрастающее могущество ордена гро-вантаров радовало далеко не всех в Охриде.
Простые люди боялись рыцарей Эрдабайхе, как боялись бы всякого, кто имеет дело с тварями Абарбанеля, но это боязливое отношение в какой-то степени гарантировало их лояльность.
А вот короля, ноблей и придворную знать угнетало и раздражало, что несметные богатства воинов Пантократора никогда им не достанутся и что подобной власти и влияния тоже не добиться. Конфликт между королем и великим магистром гро-вантаров растянулся на несколько поколений и особенно обострился в годы правления Тибо Второго эт Альгаррода и мавайена Фабиана Хирландара.
Эти двое не только не могли поделить власть, но еще и по-человечески друг друга на дух не выносили, с самых детских лет, когда их ещё не разделяли корона и меч Эрдабайхе. В зрелом возрасте взаимная неприязнь двух самых могущественных людей едва не обернулась гражданской войной в Охриде, тем более что за эту войну горой стояли самые знатные вельможи королевства.
Рано или поздно подобное недовольство оборачивается четким планом действий, тем более что далеко ходить за примером не потребовалось.
В соседней Тагастии король Ладенберт легко решил подобную проблему, объявив рыцарей бисайя (которые, по его мнению, набрали лишнюю силу и стали чересчур независимыми от государя) предателями истинной веры, поклоняющимися Абарбанелю. Разумеется, злой дух даровал им богатство и власть в обмен на отступничество, однако верные слуги Пантократора в лице правящего монарха и котарбинской церкви обязаны огнем и мечом искоренить эту ересь.
На бисайских рыцарей обрушился гнев всей страны. Их замки были захвачены и разорены, богатства поделены между дворянами и королем, магистров казнили, а большинство рыцарей были вынуждены удалиться в изгнание. В считаные недели могучий некогда орден прекратил свое существование.
Вдохновленный примером венценосного кузена Тибо эт Альгаррода поспешил объявить свой поход веры и благочестия против ненавистных ему гро-вантаров. Однако дальнейшие события показали, что между рыцарями Эрдабайхе и их братьями по вере, служившими Пантократору в других орденах, существует огромная разница.
Не успел король Тибо произнести в тронном зале пламенную речь, изобличающую отступников гро-вантаров, как к нему приблизился незнакомец. Он поднялся по ступеням к самому трону, и гаарды отчего-то замерли, не препятствуя ему приблизиться к королю.
Незнакомец был чрезвычайно высок, его стройную фигуру окутывал черный плащ с кровавым подбоем, а на лицо был надвинут капюшон. Он молча вручил изумленному и не на шутку испуганному Тибо золотой медальон – знак Пантократора и так же беспрепятственно покинул дворец. То было предупреждение великого магистра Хирландара, которому король, увы, не внял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58