Интересно посмотреть, как полицейский превратился в писателя.
Полагаю, она заслуживает этого успеха. Распластанный на земле Билли Ферлинг зашевелился. У него сломан зуб и губа распухла.
— Псих проклятый!
— Совершенно верно, — говорит Джозеф Кисс почти добродушно, хотя гнев его до конца не иссяк. — Я псих с Флит-стрит. Хочешь еще? — Он наблюдает, как Билли Ферлинг поднимается на ноги и быстро уходит в дождь, в темноту пустынных улиц.
— Пойдемте, мистер Кисс! — Старушка Нонни берет его за руку, которая теперь выглядит такой же исцарапанной, как рука Евы. — Не стоит терять свободу раньше, чем вы сами того захотите. Согласны?
— Этот мужлан — бессовестное животное! — Неожиданно его сотрясают ужасные рыдания.
— Да все они такие, милый. Пошли-ка. Я знаю одно местечко, где и в это время можно найти что выпить. — Старушка Нон обнимает его. — Мистер Кисс, дорогой вы мой.
Гроза еще не прошла. Кажется, что она вечно будет бушевать над Холборнским виадуком. Он глядит на изящные очертания моста, этого символа своих надежд. В желтом свете фонаря видно, как дождь льет ровно, горизонтальными струями. Ветра нет. Она разворачивает его, и он послушно следует за ней. Частые молнии освещают Сити, собор Святого Павла, Олд-Бейли и полдюжину церквей, а также развалины, оставшиеся со времен войны, до сих пор почему-то не восстановленные дома. Мистер Кисс продолжает плакать, сжимая в своей ладони крохотную ручку Нонни.
— Все это не должно вас так удивлять. — Старушка Нонни тащит его в темноте по заплесневевшим кирпичам и бетонным обломкам, по прибитой дождем сорной траве. — Наверняка вам доводилось видеть всяких подлецов больше чем нужно, мистер Кисс.
Запах дождя на руинах помогает ему собраться. На несколько секунд он останавливается, чтобы вдохнуть ночную прохладу и сориентироваться в пространстве. Он делает глубокий вдох.
— Думаю, так и есть, дорогая. Но они уязвляют мое чувство справедливости, понимаете? — Вопреки обыкновению он чувствует себя на этой территории, сотни раз обхоженной им вдоль и поперек во время войны, как в совершенно незнакомом месте.
— В этом старом городе удивительно мало справедливости, мистер Кисс. Кроме той, которую мы проявляем сами.
Ему кажется, что гром сотрясает половину всего Лондона, что дома кренятся и грозят упасть. Старушка Нонни хихикает:
— Вперед, дорогой. Почти пришли.
Она кивает на слабый свет газового фонаря, прикрытого так, чтобы привлекать как можно меньше внимания. И вновь Джозеф Кисс озадачен тем, что не помнит этого проулка, впрочем, напоминающего многие из тех, где он бывал до войны. В свете фонаря видно, что дождь, как река, падает с неба на покрашенную в стародавние времена вывеску, изображающую грубой формы голову с ухмыляющимся окровавленным ртом, выпуклыми глазами, короной из веток, торчащей из спутанных волос.
«Голова старого брана». Маммери писал об этом месте. Он рад тому, что мир вокруг по-прежнему реален.
— Это старейший лондонский паб.
— Даже мистер Маммери всего не знает.
Старушка Нон толкает узкую дверь, раздается скрип. А потом происходит колоссальный взрыв. Гром и молнии, собравшиеся над Виадуком, создают впечатление, что весь город взлетел на воздух. Пораженные, два ветерана оглядываются назад.
— А теперь то, что я называю «сюрприз»! — говорит Нон, присвистывая. — Тут вас помнят. Вы спасли их в сорок первом.
Гнев покинул мистера Кисса, оставив в его сердце лишь ненависть к самому себе. Промокший до нитки, стоит он у входа в паб «Голова старого брана» и чувствует себя совершенно униженным.
Нонни обнимает его, в ее старых глазах кроется сочувствие.
— Вы сделали все, что могли, мистер Кисс. Вы всегда делаете все, что можете. Но мир не становится лучше от одного усилия воли. Не так ли? Вы должны быть благодарны за то, что почти всегда следовали своим собственным путем. Некоторые из нас привыкли к тому, что у них никогда не будет такой возможности. Некоторые из нас знают, что мы никогда не сможем изменить правила.
Мистер Кисс берет себя в руки.
— Но мы можем попытаться, моя дорогая Нонни.
Его вздернули в жаркий погожий день, Он висел и отбрасывал жуткую тень, И прохожий, под виселицей проходя, Наступил на нее, а он как закричал: «Эй-эй-эй! Что ты ходишь по тени моей!»
И своей прежней походкой он направляется к покрытой пятнами дубовой стойке и требует у растерянного бармена две порции лучшего портера.
Часть шестая
Горожане уходят
Сосредоточенно в молчанье и работе
День проходил за днем, и солнце за окном
Я замечала утром или в полдень…
Когда оно, пробившись сквозь туман,
Вдруг озаряло крыши или трубы.
Но часто он стоял такой стеной,
Что солнце сквозь него не пробивалось.
И все вокруг тонуло в серой мгле.
Дома, мосты, соборы, переулки.
Как будто губкой мокрою в руке.
Стирал изображение художник.
И Лондон из виду беззвучно пропадал.
Поэтам ведомы такие озаренья…
Особенно когда я на мгновенье
Бросала взгляд на Лондон, перед тем,
Как город, словно войско фараона,
Тонул в ночной холодной темноте,
И замечала, как растет во мне
Предчувствием уверенность в победе…
Элизабет Баррет Браунинг из «Авроры Лей» (1856)
Джозеф Кисс
Когда миссис Газали впервые оказалась в его постели в квартирке на Флит-стрит, мистер Кисс признался ей, что его телепатические способности ограничиваются Лондоном:
— Не могу читать чужие мысли в провинции. А ведь там, возможно, я был бы куда более популярен.
Наслаждаясь его гостеприимством и откровенностью, Мэри повернулась к окну, за которым кружили белые снежинки, и, чтобы согреться, прижалась к его телу.
— Да, со мной почти то же самое. Было бы не плохо уехать отсюда. Ты не думал об этом?
Он вдыхает слабый аромат роз.
— Всерьез — нет.
В воскресный день Джонсон-Корт и прилегающие к нему улицы были почти пустынны, если не считать немногочисленных скворцов и воробьев. Три голубя сели на наружный подоконник. Оконное стекло так исказило силуэты, что их вполне можно было принять за воронов.
После того как этой осенью Маммери утонул, они неожиданно для себя стали проводить больше времени вместе, как будто живой он мешал им соединиться. У него начали трястись руки — симптом обычный при длительном приеме психиатрических лекарств, однако Маммери считал, что страдает какой-то формой болезни Паркинсона, и собирался бороться с ней по своей системе. Если бы он прекратил прием таблеток, то, возможно, ему удалось бы избавиться от симптомов, но врачи настаивали на том, чтобы он продолжал принимать лекарства. Однажды он поскользнулся на бечевнике по пути к дому сестер Скараманга с их приемным ребенком. Один из свидетелей на допросе показал, что Маммери крикнул ему, что помощи не требуется, что он просто плавает, но его движения становились все более судорожными, и поэтому свидетель, местный парикмахер, встревожился и все-таки прыгнул в воду, но спасти его не успел. Мамери уже утонул. Водолаз в конце концов нашел его: он застрял в колючей проволоке, брошенной в канал после закрытия газгольдеров.
— Что, если мы поженимся после Рождества? — Мэри потянула за край одеяла и подоткнула под себя. — Тридцатого декабря я праздную свой день рождения. — Он улыбнулся, почувствовав на своем плече ее поцелуй.
— Свадьба зимой! Что может быть чудесней? Ты хочешь, чтобы мы поселились в Палгрейв-Мэншнз?
— Там мои коты. Сиамцы любят компанию, но я уверена, неплохо перенесут путешествие.
— Тогда давай сохраним все наши дома. Хорошо иметь возможность выбора. Если только ты не решила куда-нибудь переехать. В Митчем, Эппинг или, скажем, Акфильд.
К его облегчению, она покачала головой.
— А где сыграем свадьбу?
— В «Прибрежном коттедже»! Если сестры Скараманга согласятся, конечно. — Он повернул свою голову так, что его голубые глаза оказались прямо напротив ее глаз. — Они действительно нашли этого малыша в курятнике?
— Он прорыл туда ход, как будто думал, что окажется в волшебном подземном царстве.
— Вроде Страны грез? Ты видела его в Патни или Килберне и, наверное, подсказала дорогу. Он телепат?
— Говорит, что нет. Сейчас он вполне счастлив. Помогает старым дамам, выращивает розы для выставок, сделал пристройку к кошачьему домику и вряд ли нуждается в продолжении школьного образования. Читает с жадностью, как и мы читали. Его мать попивает и знать о нем не хочет, а отец был убит несколько лет назад во время драки в «Кенсингтон-Палас». Помнишь, когда цыганам на много месяцев запретили селиться там и они вынуждены были обосноваться «Элджине», через дорогу? Хлоя думает, что он не совсем здоров, но ради его блага не хочет знать подробности. Когда я его в первый раз увидела, мне тоже показалось, что его мучают боли. А теперь, как они считают, он вылечился.
Оставив бесполезную борьбу за тепло, она откатывается на край кровати и встает. Ее хрупкое розовое тело светится в полутьме.
весенний парк и песенки слышны разносит ветер огненные трели
Они начинают одеваться. Джозеф Кисс, склонившись над раковиной в ванной, медленно поворачивает голову.
— Ха! Мои дамочки! Где же они?
— Твои видения? Те женщины?
— Ты изгнала их, Мэри, моих огненных сирен! О-ля-ля! — Он натягивает новую вельветовую рубашку, которую она купила ему в Берлингтонском пассаже. — С их мучительными обещаниями страсти. Я знавал их всех. — Дальнейшее он произносит нараспев: — Много лет они навещали меня в моих укромных уголках, мои рабыни, шлюхи с горящих адским огнем проулков, торгующие собственным жаром. Своими соблазнами пытались они свести меня с ума и отправить в хладную вечность. Туда, где кровь застывает навеки, моя сладкая Мэри! Понимая это, я всячески им сопротивлялся и был по-королевски вознагражден тем, что ты пришла ко мне. Мистер Кисс, мистер Кисс, вы умеете глотать огонь? Их губы кривились, обнажая зубы. Их глаза сверкали, мерцали, вращались. О Мэри, родная! Как смотрели они на меня! Их волосы были настоящим огнем. Кожа — чистый шелк. И он плавился от этого огня. На самом деле они были подобны углю, который горит, чтобы испепелить жизнь, а потом и сам умирает. Ах, мистер Кисс, вы можете почувствовать боль? Ха! Я не кающийся грешник, который нуждается в наказании, будто это материнское молоко. Я — величайший телепат своего времени! О-ля-ля! — Он застегнул темно-синие брюки, которые Мэри заставила его купить на Джермин-стрит. — У сверхъестественных явлений нет воображения. Тот мир, в общем-то, сер, скучен и до банального прост. Говорят, это ад, Мэри. Хорошо. Значит, пока мы живем и дышим, он нам не страшен.
— Надеюсь, что так. А где мы проведем медовый месяц? — Она слушала только его голос, не прислушиваясь к словам.
— В Кью, где же еще? — ответил он, разглядывая новые брюки.
— Но я не Глория. Ты нас все еще путаешь?
— Просто в Лондоне нет другого ботанического сада.
— Я слишком стара, да и ты тоже не в том возрасте, чтобы заниматься любовью в оранжерее зимой. Но мы можем привезти в одну из твоих квартир растения в горшках. Как насчет Хэмпстеда? Там есть центральное отопление.
— Боюсь, штукатурка не выдержит.
— А мы поставим горшки под стекло.
Он понял, к чему она клонит, и привлек ее к себе прямо в простыне, в которую она куталась.
— Маленькая хэмпстедская оранжерея, о существовании которой никто, кроме нас, не узнает. Но выдержим ли мы? Мне ведь семьдесят четыре! — Эта мысль так поразила его, что все его тело сотрясла дрожь. Он зарычал: — О-о-ох, мне семьдесят четыре!
Глории ни к чему было более сдерживаться. Вот она здесь, шестидесятидвухлетняя невеста. Смогут ли они жить вечно? Вряд ли она вообще когда-либо покидала Страну грез. Может быть, вместо того чтобы вернуться к реальности, она подменила ее фантазией? Если это так, то они будут жить вечно, пока не надоест. Она припала к нему и стала покрывать поцелуями все его ликующее тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Полагаю, она заслуживает этого успеха. Распластанный на земле Билли Ферлинг зашевелился. У него сломан зуб и губа распухла.
— Псих проклятый!
— Совершенно верно, — говорит Джозеф Кисс почти добродушно, хотя гнев его до конца не иссяк. — Я псих с Флит-стрит. Хочешь еще? — Он наблюдает, как Билли Ферлинг поднимается на ноги и быстро уходит в дождь, в темноту пустынных улиц.
— Пойдемте, мистер Кисс! — Старушка Нонни берет его за руку, которая теперь выглядит такой же исцарапанной, как рука Евы. — Не стоит терять свободу раньше, чем вы сами того захотите. Согласны?
— Этот мужлан — бессовестное животное! — Неожиданно его сотрясают ужасные рыдания.
— Да все они такие, милый. Пошли-ка. Я знаю одно местечко, где и в это время можно найти что выпить. — Старушка Нон обнимает его. — Мистер Кисс, дорогой вы мой.
Гроза еще не прошла. Кажется, что она вечно будет бушевать над Холборнским виадуком. Он глядит на изящные очертания моста, этого символа своих надежд. В желтом свете фонаря видно, как дождь льет ровно, горизонтальными струями. Ветра нет. Она разворачивает его, и он послушно следует за ней. Частые молнии освещают Сити, собор Святого Павла, Олд-Бейли и полдюжину церквей, а также развалины, оставшиеся со времен войны, до сих пор почему-то не восстановленные дома. Мистер Кисс продолжает плакать, сжимая в своей ладони крохотную ручку Нонни.
— Все это не должно вас так удивлять. — Старушка Нонни тащит его в темноте по заплесневевшим кирпичам и бетонным обломкам, по прибитой дождем сорной траве. — Наверняка вам доводилось видеть всяких подлецов больше чем нужно, мистер Кисс.
Запах дождя на руинах помогает ему собраться. На несколько секунд он останавливается, чтобы вдохнуть ночную прохладу и сориентироваться в пространстве. Он делает глубокий вдох.
— Думаю, так и есть, дорогая. Но они уязвляют мое чувство справедливости, понимаете? — Вопреки обыкновению он чувствует себя на этой территории, сотни раз обхоженной им вдоль и поперек во время войны, как в совершенно незнакомом месте.
— В этом старом городе удивительно мало справедливости, мистер Кисс. Кроме той, которую мы проявляем сами.
Ему кажется, что гром сотрясает половину всего Лондона, что дома кренятся и грозят упасть. Старушка Нонни хихикает:
— Вперед, дорогой. Почти пришли.
Она кивает на слабый свет газового фонаря, прикрытого так, чтобы привлекать как можно меньше внимания. И вновь Джозеф Кисс озадачен тем, что не помнит этого проулка, впрочем, напоминающего многие из тех, где он бывал до войны. В свете фонаря видно, что дождь, как река, падает с неба на покрашенную в стародавние времена вывеску, изображающую грубой формы голову с ухмыляющимся окровавленным ртом, выпуклыми глазами, короной из веток, торчащей из спутанных волос.
«Голова старого брана». Маммери писал об этом месте. Он рад тому, что мир вокруг по-прежнему реален.
— Это старейший лондонский паб.
— Даже мистер Маммери всего не знает.
Старушка Нон толкает узкую дверь, раздается скрип. А потом происходит колоссальный взрыв. Гром и молнии, собравшиеся над Виадуком, создают впечатление, что весь город взлетел на воздух. Пораженные, два ветерана оглядываются назад.
— А теперь то, что я называю «сюрприз»! — говорит Нон, присвистывая. — Тут вас помнят. Вы спасли их в сорок первом.
Гнев покинул мистера Кисса, оставив в его сердце лишь ненависть к самому себе. Промокший до нитки, стоит он у входа в паб «Голова старого брана» и чувствует себя совершенно униженным.
Нонни обнимает его, в ее старых глазах кроется сочувствие.
— Вы сделали все, что могли, мистер Кисс. Вы всегда делаете все, что можете. Но мир не становится лучше от одного усилия воли. Не так ли? Вы должны быть благодарны за то, что почти всегда следовали своим собственным путем. Некоторые из нас привыкли к тому, что у них никогда не будет такой возможности. Некоторые из нас знают, что мы никогда не сможем изменить правила.
Мистер Кисс берет себя в руки.
— Но мы можем попытаться, моя дорогая Нонни.
Его вздернули в жаркий погожий день, Он висел и отбрасывал жуткую тень, И прохожий, под виселицей проходя, Наступил на нее, а он как закричал: «Эй-эй-эй! Что ты ходишь по тени моей!»
И своей прежней походкой он направляется к покрытой пятнами дубовой стойке и требует у растерянного бармена две порции лучшего портера.
Часть шестая
Горожане уходят
Сосредоточенно в молчанье и работе
День проходил за днем, и солнце за окном
Я замечала утром или в полдень…
Когда оно, пробившись сквозь туман,
Вдруг озаряло крыши или трубы.
Но часто он стоял такой стеной,
Что солнце сквозь него не пробивалось.
И все вокруг тонуло в серой мгле.
Дома, мосты, соборы, переулки.
Как будто губкой мокрою в руке.
Стирал изображение художник.
И Лондон из виду беззвучно пропадал.
Поэтам ведомы такие озаренья…
Особенно когда я на мгновенье
Бросала взгляд на Лондон, перед тем,
Как город, словно войско фараона,
Тонул в ночной холодной темноте,
И замечала, как растет во мне
Предчувствием уверенность в победе…
Элизабет Баррет Браунинг из «Авроры Лей» (1856)
Джозеф Кисс
Когда миссис Газали впервые оказалась в его постели в квартирке на Флит-стрит, мистер Кисс признался ей, что его телепатические способности ограничиваются Лондоном:
— Не могу читать чужие мысли в провинции. А ведь там, возможно, я был бы куда более популярен.
Наслаждаясь его гостеприимством и откровенностью, Мэри повернулась к окну, за которым кружили белые снежинки, и, чтобы согреться, прижалась к его телу.
— Да, со мной почти то же самое. Было бы не плохо уехать отсюда. Ты не думал об этом?
Он вдыхает слабый аромат роз.
— Всерьез — нет.
В воскресный день Джонсон-Корт и прилегающие к нему улицы были почти пустынны, если не считать немногочисленных скворцов и воробьев. Три голубя сели на наружный подоконник. Оконное стекло так исказило силуэты, что их вполне можно было принять за воронов.
После того как этой осенью Маммери утонул, они неожиданно для себя стали проводить больше времени вместе, как будто живой он мешал им соединиться. У него начали трястись руки — симптом обычный при длительном приеме психиатрических лекарств, однако Маммери считал, что страдает какой-то формой болезни Паркинсона, и собирался бороться с ней по своей системе. Если бы он прекратил прием таблеток, то, возможно, ему удалось бы избавиться от симптомов, но врачи настаивали на том, чтобы он продолжал принимать лекарства. Однажды он поскользнулся на бечевнике по пути к дому сестер Скараманга с их приемным ребенком. Один из свидетелей на допросе показал, что Маммери крикнул ему, что помощи не требуется, что он просто плавает, но его движения становились все более судорожными, и поэтому свидетель, местный парикмахер, встревожился и все-таки прыгнул в воду, но спасти его не успел. Мамери уже утонул. Водолаз в конце концов нашел его: он застрял в колючей проволоке, брошенной в канал после закрытия газгольдеров.
— Что, если мы поженимся после Рождества? — Мэри потянула за край одеяла и подоткнула под себя. — Тридцатого декабря я праздную свой день рождения. — Он улыбнулся, почувствовав на своем плече ее поцелуй.
— Свадьба зимой! Что может быть чудесней? Ты хочешь, чтобы мы поселились в Палгрейв-Мэншнз?
— Там мои коты. Сиамцы любят компанию, но я уверена, неплохо перенесут путешествие.
— Тогда давай сохраним все наши дома. Хорошо иметь возможность выбора. Если только ты не решила куда-нибудь переехать. В Митчем, Эппинг или, скажем, Акфильд.
К его облегчению, она покачала головой.
— А где сыграем свадьбу?
— В «Прибрежном коттедже»! Если сестры Скараманга согласятся, конечно. — Он повернул свою голову так, что его голубые глаза оказались прямо напротив ее глаз. — Они действительно нашли этого малыша в курятнике?
— Он прорыл туда ход, как будто думал, что окажется в волшебном подземном царстве.
— Вроде Страны грез? Ты видела его в Патни или Килберне и, наверное, подсказала дорогу. Он телепат?
— Говорит, что нет. Сейчас он вполне счастлив. Помогает старым дамам, выращивает розы для выставок, сделал пристройку к кошачьему домику и вряд ли нуждается в продолжении школьного образования. Читает с жадностью, как и мы читали. Его мать попивает и знать о нем не хочет, а отец был убит несколько лет назад во время драки в «Кенсингтон-Палас». Помнишь, когда цыганам на много месяцев запретили селиться там и они вынуждены были обосноваться «Элджине», через дорогу? Хлоя думает, что он не совсем здоров, но ради его блага не хочет знать подробности. Когда я его в первый раз увидела, мне тоже показалось, что его мучают боли. А теперь, как они считают, он вылечился.
Оставив бесполезную борьбу за тепло, она откатывается на край кровати и встает. Ее хрупкое розовое тело светится в полутьме.
весенний парк и песенки слышны разносит ветер огненные трели
Они начинают одеваться. Джозеф Кисс, склонившись над раковиной в ванной, медленно поворачивает голову.
— Ха! Мои дамочки! Где же они?
— Твои видения? Те женщины?
— Ты изгнала их, Мэри, моих огненных сирен! О-ля-ля! — Он натягивает новую вельветовую рубашку, которую она купила ему в Берлингтонском пассаже. — С их мучительными обещаниями страсти. Я знавал их всех. — Дальнейшее он произносит нараспев: — Много лет они навещали меня в моих укромных уголках, мои рабыни, шлюхи с горящих адским огнем проулков, торгующие собственным жаром. Своими соблазнами пытались они свести меня с ума и отправить в хладную вечность. Туда, где кровь застывает навеки, моя сладкая Мэри! Понимая это, я всячески им сопротивлялся и был по-королевски вознагражден тем, что ты пришла ко мне. Мистер Кисс, мистер Кисс, вы умеете глотать огонь? Их губы кривились, обнажая зубы. Их глаза сверкали, мерцали, вращались. О Мэри, родная! Как смотрели они на меня! Их волосы были настоящим огнем. Кожа — чистый шелк. И он плавился от этого огня. На самом деле они были подобны углю, который горит, чтобы испепелить жизнь, а потом и сам умирает. Ах, мистер Кисс, вы можете почувствовать боль? Ха! Я не кающийся грешник, который нуждается в наказании, будто это материнское молоко. Я — величайший телепат своего времени! О-ля-ля! — Он застегнул темно-синие брюки, которые Мэри заставила его купить на Джермин-стрит. — У сверхъестественных явлений нет воображения. Тот мир, в общем-то, сер, скучен и до банального прост. Говорят, это ад, Мэри. Хорошо. Значит, пока мы живем и дышим, он нам не страшен.
— Надеюсь, что так. А где мы проведем медовый месяц? — Она слушала только его голос, не прислушиваясь к словам.
— В Кью, где же еще? — ответил он, разглядывая новые брюки.
— Но я не Глория. Ты нас все еще путаешь?
— Просто в Лондоне нет другого ботанического сада.
— Я слишком стара, да и ты тоже не в том возрасте, чтобы заниматься любовью в оранжерее зимой. Но мы можем привезти в одну из твоих квартир растения в горшках. Как насчет Хэмпстеда? Там есть центральное отопление.
— Боюсь, штукатурка не выдержит.
— А мы поставим горшки под стекло.
Он понял, к чему она клонит, и привлек ее к себе прямо в простыне, в которую она куталась.
— Маленькая хэмпстедская оранжерея, о существовании которой никто, кроме нас, не узнает. Но выдержим ли мы? Мне ведь семьдесят четыре! — Эта мысль так поразила его, что все его тело сотрясла дрожь. Он зарычал: — О-о-ох, мне семьдесят четыре!
Глории ни к чему было более сдерживаться. Вот она здесь, шестидесятидвухлетняя невеста. Смогут ли они жить вечно? Вряд ли она вообще когда-либо покидала Страну грез. Может быть, вместо того чтобы вернуться к реальности, она подменила ее фантазией? Если это так, то они будут жить вечно, пока не надоест. Она припала к нему и стала покрывать поцелуями все его ликующее тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92