— У всех униженных народов есть эта чертова магия, сказал я. Или религия. Или и то и другое. Это в нашей природе. Была одна женщина-медиум. Так она так увлеклась, что однажды сошла с ума. Замкнулась в себе.
Он упирается пяткой в ветку и осторожно разворачивается, чтобы прислониться к дереву спиной. Так ему явно удобнее.
— Глория. Глория. Это сцена наших самых сладких деньков. Ты не представляешь, Данди, сколько ролей — и каких сложных ролей — пришлось мне сыграть за последние годы. Малютка Майк, художник, избежал всего этого. Он был убит «Фау-два». «Это стая бабуинов, мистер Кисс, — говорил он мне часто, — и я не хочу оказаться среди них. По крайней мере, я сам могу выбирать, с кем мне жить». В конце концов он здорово опустился, но по своей воле. Боже мой, Данди, тебе надо было залезть сюда со мной! Мы хотели называть мальчика Паном, но в школе ему бы это только повредило. Пан Кисс звучит не очень хорошо. Даже не слишком мелодично. Кажется, на меня напали муравьи, Данди. Или термиты. А может быть, это просто тля. Дай мне опрыскиватель!
Едва я чашу осушил, Как радость в сердце ощутил И песнь мою пою тебе, Твоей нетленной красоте!
— Спускайся, старина! Пойдем поедим.
Побледнев, Джозеф Кисс хватается за ствол и, осторожно подняв ногу, трясет ею. Из разорванной штанины что-то падает в густую траву. Данди не успевает заметить, что это: то ли кусочек лианы, то ли нечто быстро улизнувшее прочь. Внезапно за его спиной раздается тихий сердитый голос:
— Думаю, что вам лучше слезть с дерева. Я уже предупредил старшего администратора, а он сейчас вызовет полицию. Они очень не любят, когда такие, как вы, появляются в Кью.
Метнув свой фрукт, Джозеф попадает в фуражку смотрителя.
— Сэр, вы хотите, чтобы меня арестовали?
— Вас арестуют, как только вы окажетесь внизу, — сурово говорит маленький толстяк, изображая смертельное оскорбление. — Не думайте, что позволю вам делать из меня дурака. Вы себе только навредите.
Джозеф Кисс раскаивается:
— Я вас понимаю. В моем поступке вы усматриваете умысел на осквернение. Та же самая проблема, что и со Стоун-хенджем. Это мое самое любимое место не Земле. Никакое другое не люблю я больше него. Я храню не только замечательные воспоминания о славном времени, но и воспоминания о славной женщине, славном соитии и оплодотворении.
— Все, хватит! Вы представляете, чего нам стоило взрастить это дерево? И сохранять его? Всю войну я ухаживал за ним. А вы наносите ему вред!
— Да оно останется невредимым, это дерево, даже поздоровеет немного, потому что вкусило настоящей жизни в приличном обществе.
— Пожалуйста, не сердитесь на него, — Данди Банаджи противен собственный задабривающий тон, — он герой войны. Контуженный, понимаете?
— Видал я контуженных, — не смягчается смотритель. — Ничего общего. Ваш приятель — эксгибиционист. Нам здесь только журналистов не хватало!
— Если бы я хотел дешевой славы, — с достоинством произносит мистер Кисс сверху, — я бы залез на верхушку пагоды. Она видна отсюда. Выглядит очень мило. Еще одно напоминание о славных деньках с Глорией. Это паломничество, сэр. Как в Иерусалим. И явно столь же предосудительное для большинства. Как вы собираетесь снять меня отсюда? Может, будете ждать, пока меня сожрут ваши дрессированные термиты?
звали Натбраун работал в Букингемском дворце он сказал что пьеса великолепная сицилийский кипрей на развалинах Джеймс Парр и амебная эстетика ом сани рана ом сани рана сед эфрис ногод назвал «Павшим Фениксом» сказал что я послужил прообразом
Любуйся цветком, что еще не отцвел.
Настанет пора — и увянет.
— Это явно не контузия.
— Но он действительно не хотел причинить никакого вреда. — Данди в полном отчаянии.
— Пусть решает полиция. Я сам был в ПВО, дежурил и одновременно продолжал работать.
— Маленький фюрер, — говорит Джозеф и складывает руки на груди.
— Джозеф, спускайся, пожалуйста. Тебе надо выпить таблетки, старина.
Джозеф Кисс не слышит своего друга. Жуя яблоко, входит Мэвис. Под мышкой у нее корзинка для пикника.
— Вот это да!
Вытащив из кармана клочок бумаги, Данди пишет на нем имя и номер телефона.
— Вы бы не могли найти телефон-автомат и сказать этой леди, что ее брат попал в ужасную переделку? — Он дает ей два пенни, — Я присмотрю за вашей корзинкой. Пожалуйста, мисс.
Она кидает взгляд на бумажку.
— Что ж, пожалуй.
Его настойчивая просьба производит на нее впечатление, и она идет звонить, забрав, правда, корзинку у Данди, который, молча посмотрев на своего друга, видит, что тот закрыл глаза, как будто заснул.
— Мне все равно, если он сломает свою чертову шею, — произносит смотритель, как будто Данди, перестав просить за мистера Кисса, стал его союзником. — А он сломает. Одно неверное движение. Не может же он на самом деле спать.
На лице Джозефа Кисса появляется ангельское выражение, и Данди кажется, что тот слушает какую-то далекую музыку. Данди и смотритель хранят молчание, глядя наверх, а солнце пробивается сквозь пыльное стекло и освещает Джозефа Кисса. Его положение на верхушке дерева кажется невероятным актом левитации. Через какое-то время смотритель произносит:
— Он скоро упадет.
Потом дверь «Пальмового дома» отворяется, впуская поток прохладного воздуха и двух полисменов. За ними следует человек в дорогом костюме. У него седые волосы, желтоватое лицо, тонкие ярко-красные губы и глубоко посаженные карие глаза. У полисменов вид людей, которые долго работали в ночную смену.
— Что тут случилось, Варги? — спрашивает человек в костюме.
Варти показывает наверх, на Джозефа Кисса.
— Господи боже мой! Как он туда забрался? Почему он не падает? Он потерял сознание? Или умер?
— Я думаю, он спит, — объяснил Данди Банаджи не без нотки гордости, которую счел невозможным скрыть.
— Это его друг, сэр, — говорит Варти старшему администратору, пока полисмены недовольно разглядывают дерево и его обитателя. Они явно не подготовлены к такого рода ситуации.
— Кто это, как ты думаешь? — говорит более низкорослый из полисменов. — Чертов Кинг-Конг?
— Скорее Микки-Маус. — Его товарищ осторожно смотрит на Данди: — Он агрессивен, сэр?
— Нет. Он пострадал на войне. Герой. Контузия. — Данди остается лишь повторять дежурные объяснения, которым он и сам-то не верит.
Зрители, теперь уже в составе пяти человек, опять впадают в молчание. Мистер Варти проверяет часы.
— Ну, чего мы ждем? — говорит старший администратор спустя некоторое время. Данди мотает головой.
— Просыпайся! А не то убьешься! — кричит мистер Варти.
— Слезай! — хохочет его товарищ.
Данди потрясен:
— Пожалуйста, джентльмены! Он болен. Вы что, не понимаете?
— На мой взгляд, он вполне счастлив. — Слегка пристыженный, старший администратор хлопает себя по ноге. — Он откуда-нибудь сбежал?
Данди вздыхает и мотает головой.
— Мы приехали сюда на пикник. Я надеялся, что цветы и деревья окажут на него успокаивающий эффект. Я не знал, что у него особое отношение к этим пальмам. Он бывал здесь до войны.
— Не на дереве же он «бывал». — Первоначальный гнев мистера Варти уже улегся. Теперь он смотрит на мистера Кисса просто с любопытством. — Хотя, сдается, я уже видел его здесь раньше. С дамочкой. — Он хмурится. — Как будто он чем-то привязан к дереву. Какой-то невидимой проволокой.
— Может, достать сетку или одеяло? — спрашивает один из полицейских, расстегивая воротник. Лицо его покраснело, пот катится градом. — Можно взять у пожарников.
— Я пойду позвоню пожарникам. — Старший администратор рад поводу вернуться в свой кабинет. — Следите за развитием событий, Варти.
Данди Банаджи думает о том, что стал свидетелем какого-то чуда, хотя и знает, что это не может быть ничем иным, как просто спектаклем, разыгранным его другом для привлечения внимания. Ведь помимо всего прочего он по-настоящему наслаждался своей жизнью на сцене. Может быть, он просто устроил представление?
Проходит еще полчаса. Четверо внизу на решетке следят за большим человеком на пальме. Заходит Мэвис Эсаян, сообщает, что позвонила, смотрит наверх, пытается завязать разговор, потом снова выходит. Мистер Варти устанавливает табличку «ЗАКРЫТО» и запирает дверь в оранжерею. Через некоторое время у входа собирается маленькая толпа. Кажется, все ждут, когда же оранжерея опять откроется. Потом толпа рассеивается.
Наконец появляется женщина с резкими чертами лица в официальном черно-белом костюме. Она стучит в стекло, требуя, чтобы ей открыли. На голове у нее столь сильный перманент, что волосы кажутся приклеенными. Мистер Варти впускает ее, и с трогательным рвением она устремляется к дереву.
— Добрый день, мистер Банаджи, как поживаете?
— Спасибо, миссис Мейл. Я неплохо. А вы?
— Нормально. Занята очень. — Она кидает неприязненный взгляд вверх на своего брата. — Не в лучшем состоянии, что и говорить. Пресса уже в курсе?
— Не думаю.
— Вы знаете, кто я? — говорит она полисменам.
Высокий полицейский задумался.
— Да, мэм. Вроде того.
— Я миссис Мейл из Вестминстерского городского совета. Мой муж — доктор Мейл из «Нового Иерусалима». Этот господин — мой брат. Он пострадал во время Блица.
— Что за черт! — восклицает низенький полицейский, который вспотел уже никак не меньше напарника. — Я чувствовал, что здесь что-то в этом роде.
Данди Банаджи пожимает плечами.
— Сегодня он был более или менее в форме, — говорит он ей, — потом мы нашли одно место, разрушенное бомбежкой, и он узнал его. Потом мы решили покататься по реке. Я думал, что это его успокоит.
— Но вместо этого он решил выставить себя на всеобщее обозрение. Это вы попросили ту женщину позвонить, мистер Банаджи? Или Джозеф?
— Он не хотел тревожить жену.
— Она заслуживает того, чтобы ее потревожили. Она ничего для него не сделала. Разве у нее есть репутация, о которой следовало бы заботиться? Джозеф! Джозеф! Проснись!
Не открывая глаз, Джозеф Кисс начинает монотонно бубнить:
— Украденные питоны достигали около десяти футов в длину и были в конце концов обнаружены в старом аббатстве двумя болгарскими женщинами, но воры так и не были пойманы. Трент изменил политику занятости, после чего везде, где мог, отобрал на новые должности евреев, так что, когда Хопвуд вернулся, он почти немедленно потребовал отчет. «Это то, чего вы просили, — сказал Трент, — точное соответствие вашим пожеланиям». Хопвуд был озадачен: «Я никогда не говорил ничего подобного. Все о чем я просил, так это немного оживить дело. Добавить елея». Трент понял, в чем была его ошибка. «Так вы сказали „елея“»! Вот где я неправильно вас понял!» Я могу вычислить тебя, Берил. Я знаю, чего ты от меня хочешь. Чтобы снова мне проткнули ладони мясными крюками? Какое ты чудовище. Я знаю тебя, понимаешь? А они нет. Все твои таланты пропали во время войны.
Он открывает свое прекрасное лицо, и кажется, что оно сияет ярче солнца, окруженное золотым нимбом. Это лицо полубога, посланца Олимпа, лицо ангела.
— Джозеф! Здесь полиция!
— Наверное, я должен был сделать так, чтобы сюда пришла Глория. Ах!
Он соскальзывает вниз на один или два дюйма, но удерживает равновесие и опять крепко прижимается спиной к дереву.
— Выйди отсюда, Берил. Ты встретишь снаружи очень интересного мужчину. Его зовут мистер Алемада. Он орнитолог-любитель. «Я был бы профессионалом, имей я нужные документы. Но я десять раз выступал на Би-би-си и получал чек за каждое появление. Я участвовал даже в „Сегодня вечером в городе“, так что позволю предположить, что могу считаться полупрофессионалом. Что бы мне хотелось иметь, так это магнитофон. Вроде тех, которые есть на Би-би-си, но сейчас мне пока не позволяют средства. Вот райская птица. Ну разве она не красавица? Конечно, сейчас можно купить записи…» Он исчезает. Он на пути к выходу. Поймай его, Берил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92