Они с Кэтрин под руку идут к беломраморной Оксфорд-стрит, на широкий бульвар. «Выпьем по чашечке кофе на Бонд-стрит».
«КАПИТАН МАРВЕЛ! Доктор Лэнгли где-то здесь, под завалами! Возможно, он еще жив». «Сделаю что смогу!»
Миссис Газали думает о желтой кукле, ибо Кэтрин обладает глубоким знанием мира и почти так же добра, как Мерль. Миссис Газали с удивлением глядит на вечернее небо. Мужчины на крышах, похоже, совершают какой-то ритуал. На них свободные златые одеяния, как у священников, их движения размеренны, а в руках металлические сосуды, и она хочет спросить Кэтрин, не друиды ли это готовятся приветствовать закат, как до прихода римлян? Кэтрин не замечает ничего необычного и спешит мимо площади и безмолвных универсальных магазинов к Мраморной арке, перекрывающей всю Оксфорд-стрит. Мрамор блестит, словно покрытый водой. Она никогда не видела ничего более грандиозного. Будучи не вполне уверенной, бывала ли она здесь когда-либо прежде, миссис Газали испытывает легкое беспокойство, но это чувство исчезает, когда Кэтрин начинает напевать мелодию:
«Тополь кряжистый с холма низвергается в пучину, смерть и скорбь подняли вой, больше нет Иерусалима…»
«Лондон здорово изменился с тех пор, как я сюда приехала», — говорит Кэтрин.
«Изменился, — соглашается Мэри Газали, — По крайней мере, кое в чем изменился. А кое-что осталось прежним, таким, как я всегда себе представляла. Ты ведь знаешь, мне не разрешалось уезжать далеко от Клеркенуэлла. Бабушка брала меня с собой за покупками и тому подобное, но у нас не было никаких причин заглядывать в город. Мы не могли себе это позволить, потому что никого там не знали. Но я все равно часто ездила в кино. Но потом я переехала в Тоттнем, когда вышла замуж. Это очень далеко отсюда».
«Только не плачь, — говорит Кэтрин ласково. — С Тоттнемом связано много приятного. Вы когда-нибудь были в парке отдыха? А на спортплощадке? Ты думала, что там будет безопаснее. И Патрик так думал. Вы не могли знать заранее».
«От нашего решения ничего не зависело. То есть не думаю, что я могла что-то изменить. Или хотела что-то менять. Я и сейчас не хочу, Кэтрин. Я просто не хочу, чтобы некоторые вещи происходили».
Оторвав взгляд от комикса, Норман Фишер прислушивается: ему показалось, что пациентка издала слабый звук. Ее губы не шевелятся, ресницы недвижны. Но он опять слышит тот же звук, будто муха жужжит вдалеке, и может поклясться, что звук исходит от нее, из самых ее глубин. Неожиданно для самого себя он готов проявить добросовестность. Дама начинает ему нравиться, и он понимает, почему люди любят сидеть около нее. По крайней мере, с ней никаких забот.
Сидеть с ней — неутомительное занятие. А то в главном крыле пациенты порой так разойдутся, что сил нет. Он подходит к окну, все еще думая, что, может быть, пчела запутались в сетке, но нет. Он наклоняется к ней, приближая губы к ее лицу:
— Привет, милая. Ну как ты?
Он снова усаживается с комиксом. «Какая трагедия!Доктор Лэнгли — один из ведущих ученых в мире. Его эксперимент, кажется, не удался. Лэнгли еще дышит! Но он ужасно пострадал! Ему немедленно нужна медицинская помощь!»
«Ты должна собраться, Мэри, — говорит Кэтрин. — Взгляни в будущее. Ты можешь многого добиться».
Миссис Газали вспоминает смущенный страх и отчаяние других женщин, оказавшихся в ее положении: например, Джоан Кроуфорд. Джоан из-за своего честолюбия потеряла любовь детей, друзей, мужей и оставалась озлобленной, несчастной, одинокой. Как назывался этот фильм? «Расплата»?
Сидя на маленьких хромированных стульчиках, Мэри Газали и Кэтрин Хепберн пьют кофе в уличном кафе на суматошной Бонд-стрит. Их никто не замечает, все заняты покупками, врываются в одну дверь и выскакивают в другую. Продавцы всем учтиво кланяются. Мэри узнает постоянных клиентов. На Бонд-стрит приезжает только богатая публика. Она хочет попасть в «Печеного угря» на Клеркенуэлл-роуд, куда так любила ходить с дедушкой и где можно было попросить столько пюре, сколько захочешь. Она втыкала сосиски в пюре, чтобы они выглядели как в ее любимых комиксах «Чипе» и «Радуга», где победитель в конце концов наедался до отвала, но сосиски были нарисованы неправильно и треугольные куски торта никогда не составлялись в полукруг. В детстве миссис Газали постоянно пыталась заставить природу подражать искусству. Многие посетители «Печеного угря» хорошо знали ее дедушку и часто спрашивали у него совета.
— Что скажешь насчет трех-тридцати, Альф? На кого ставишь, на Арсенала или Виллу? А на Джо Луиса ставишь что-нибудь?
Дедушка всегда давал взвешенный ответ. По субботам его окружали человек десять, а то и больше. Зажатая в углу со своим стаканом газировки, она с удовольствием наблюдала за таинственной компанией мужчин. Иногда дедушка доставал газету и огрызком карандаша быстро ставил галочки напротив колонок и так же быстро записывал какие-то цифры.
— У него дар, — сказал один человек другому.
— У твоего дедушки настоящий дар! — говорили и ей. — Он никогда не пролетает.
— Я не пролетаю, потому что никогда не ставлю собственные деньги.
Дед был высокий, худой, с абсолютно седыми волосами. Он носил белую рубашку, черный жилет и брюки. А пиджак надевал очень редко. Зимой, перед тем как повести ее в «Печеного угря» и насладиться своим любимым рыбным заливным, он надевал пальто. Он говорил, что рыба полезна для его здоровья, что она поддерживает его.
— Только так, Мэри, ты никогда не проиграешь. Если тебе когда-нибудь доведется играть, деточка, играй всегда на чужие деньги. Я видел, как слишком многие проигрывались в пух и прах. И никогда не пытался зарабатывать себе на жизнь, играя на бегах. Тогда я был бы похож на девицу, которая думает, что если она будет гулять направо и налево, то рано или поздно ей повезет. Проигравших всегда больше, чем победителей, деточка. Это жизнь.
Он редко сидел с другими мужчинами в пабах, хотя часто с удовольствием распивал бутылочку «гиннеса» дома, на пару с бабушкой, обычно в обед, но иногда и перед сном.
— Он у нас лучше всех! — говорила бабушка Мэри, в общем-то несклонная расточать похвалы.
В гостиной ее маленького домика на дубовом столе с вырезанными по краю столешницы дубовыми листьями лежала красная бархатная скатерть. Еще там были кухня и кладовка и туалет во дворе. Наверху находились три комнаты. В одной спали дедушка с бабушкой, в другой она, а в третьей — жилец, мистер Маррабл, который приехал из Уэльса. На стенах были обои с большими темными розами, на лестнице — добротная ковровая дорожка, и всегда сильно пахло пчелиным воском.
«Ты витаешь в облаках, — говорит Кэтрин. — Тебе не нравится кофе?»
«Мне немного неловко, — отвечает миссис Газали. — Здесь слишком шикарно. Хотя очень мило с твоей стороны, что ты привела меня сюда. Но лучше бы мы пошли в „Кавар-динз“, что в Холборне. Там лучший в Лондоне кофе. Люди специально съезжаются туда отовсюду, даже издалека».
«Не смущайся, Мэри. Сколько тебе лет?»
«Семнадцать. А может, восемнадцать».
«У тебя красивая грудь».
«Бабушка всегда хотела, чтобы я немного поправилась. Но это не так просто».
«Глупости».
Кэтрин ловит такси, и они едут через Риджентс-парк, где табуны африканских зебр провожают их взглядом. Миссис Газали кажется, что за кустом рододендрона крадется лев. Огромные птицы хлопают крыльями над ее головой. Эти птицы такие большие, наверное доисторические. Когда она была совсем маленькой, дедушка водил ее в зоопарк по особым случаям, и тогда она каталась верхом на слоне Джамбо. А иногда и на верблюде. У них были особые седла, на которых могли разместиться сразу шестеро ребятишек. Но раньше там было больше животных. Может быть, хищники съели всех травоядных? Она помнит, как дедушка предсказывал, что это случится. Он сказал, что открытый зоопарк, без клеток, — это глупость. Кто-то рычит на нее сверху. Она поднимает голову, но солнце слепит ей глаза.
«Я отвезу его в ближайшую больницу». «Отличная работа, капитан Марвел! Мы бы никогда не добрались до него вовремя. Подождите, я что-то вижу. Не может быть!»
Нормана клонит в сон, и он хотел бы подремать, да боится, что миссис Газали вдруг очнется или, наоборот, задохнется, а обвинять будут его.
Отложив комикс, Норман снова подходит к окну, надеясь, что ветерок освежит его, но воздух оказывается тяжелым, жарким. Оставив дверь нараспашку, он выходит в соседнюю комнатку, наливает в раковину воды и ополаскивает лицо. Опять услышав тихий звук, возвращается в палату. Кажется, миссис Газали чуть повернула голову и приоткрыла губы. Норман глядит во все глаза и прислушивается, но ее дыхание не изменилось. Его взгляд падает на журнал. Яркие синие, красные и желтые цвета комикса подчеркивают изящество ее совершенной левой руки с серебряным кольцом на пальце. Она как будто только что родилась, взрослой и невинной. Какой-то миг она кажется ему чудом, но Норман видит разницу между реальностью и фантастическим миром комиксов. Он может отличить психически здорового человека от психически нездорового. Из-за этой способности он полезен для больницы, и у него есть все шансы сделать здесь карьеру. В отличие от многих других санитаров он не боится сумасшедших. Считается, что в конце концов здесь сходят с ума все, кроме таких, как Норман, у кого есть иммунитет. Он возвращается к окну, чтобы полюбоваться цветами на стене и вдохнуть запах лаванды. Он зевает, ковыряет в носу мизинцем. Холодная вода не помогла одолеть сонливость, и он опять усаживается на свое место. «РЯДОМ С ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМ РАЗЪЕЗДОМ… УХ! УХ!» «Я силен, да! Но что мне делать со своей силой? ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС!»
Они добрались до серых и оранжевых шпилей вокзала Кингз-Кросс.
«Здесь я тебя оставлю. — Кэтрин наклоняется, чтобы поцеловать ее. — Я собираюсь за город, со Спенсером. Но я навешу тебя, когда вернусь. Какие у тебя планы?»
«О, я, наверное…» Миссис Газали начинает плакать. Кэтрин прижимает голову Мэри к своему плечу и проводит рукой по затылку:
«Ну, ну, Мэри! Выше нос, девочка моя. Ты выздоровеешь. Тебе нужно только разработать план, вот и все».
Мэри не может остановить плач.
«Мой поезд отходит, — говорит Кэтрин. — Мне нужно идти. Сегодня это единственный поезд в Бостон».
Успокаиваясь, миссис Газали стоит на тротуаре и смотрит, как Кэтрин быстро идет к узким аркам и скрывается в темноте. Миссис Газали оборачивается и видит другие арки, ведущие к Грейз-Инн-роуд. Она направляется к средней из них, слыша отдаленный радостный возглас. Арка превращается в колоннаду, пересекающую старое церковное кладбище. Лишь этим путем можно попасть на улицу. Стертые, грязные могильные плиты. Время — вечер, слегка туманный, теплый, самое любимое ее время, особенно на этом церковном кладбище, заросшем густым кустарником и сучковатыми деревьями, где большие мраморные ангелы на могилах обещают вечный покой в загробной жизни. Глядя сквозь корявые вязы, окружающие особенно причудливую могилу, она вдруг замечает желтое пятно и понимает, что снова напала на след куклы, но тропинки образуют столь сложный лабиринт, что ей приходится достаточно долго пробираться к могиле, за которой, как ей кажется, лежит кукла. Оказавшись наконец под вязами, она осознает, что потерялась. Желтая кукла исчезла, но высокие кружевные металлические ворота кладбища оказались почему-то гораздо ближе. Пройдя сквозь них, она оказывается на Грейз-Инн-роуд и идет в сторону церкви Сент-Джуд, домой.
«Так вы говорите, что под завалами ничего не нашли?» «Ничего, что можно было бы идентифицировать! Как только мы узнали, что разрушенное здание — лаборатория доктора Лэнгли, то немедленно выставили охрану, чтобы не произошла утечка важной секретной информации. Но взрыв уничтожил там все. То, что Лэнгли выжил, похоже на чудо».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92