Тот самый «веселый бобби», который кажется символом чести, немедленно применяет грубую силу, едва что-то пойдет не так.
— Это так же ужасно, как то, что происходило в Германии перед войной. — Алиса занялась ранами своего мужа. — Ну, как показывают в хронике. Зачем было с ними воевать?
— Мы не просто воевали, — ответил я. — Мы защищались, когда напали они.
— Это несправедливо, — заметил Момбажи, приходя в себя. — Вы слишком молоды, чтобы это помнить. Когда напали на Польшу, мы пытались что-то делать. Мы не были такими плохими, какими вы, молодые, пытаетесь нас изобразить, да и во время войны не было никаких расовых барьеров, нигде практически. Это и американцы заметили. Там, в Америке, мы с Алисой не смогли бы пожениться. Во всяком случае, это было бы нелегко.
— Теперь мы движемся вспять, — сказал я. — Классовая система — это самый удручающий аспект нашей культуры, который в конце концов нас всех придушит и уцелеет даже тогда, когда вся страна будет лежать в руинах.
— Руины, — оптимистически заметил Момбажи, — тоже не вечны.
Я вспомнил «Фау-2».
Я лежал на спине в чьем-то саду и смотрел, как вокруг рушатся стены и падают осколки, сотрясая землю и взметая вверх тучи земли и пыли. Я не мог пошевелиться. Я лежал в яме, похожей на неглубокую могилу, и мое лицо было присыпано стеблями розово-золотистой наперстянки. И теперь, когда я пишу все это, я чувствую ее запах. Я наблюдал за могучими приливами и отливами белого и серого дыма, призванного удушить всех нас, лежащих на песке на краю света, и потом я почувствовал, что всю нашу планету разорвало на части и единственным уцелевшим остался я, плывущий в пространстве. Дым и пыль были такими горячими, что обжигали мне ноздри и легкие и так забивали горло, что было почти невозможно дышать. Я был прижат чем-то не очень тяжелым, но никак не мог освободить ноги. Думаю, на мне лежал кусок человеческого тела. Дым накатывал все ближе, но обвал прекратился. Установилась странная тишина. Дым был гуще, чем когда-либо. Потом я увидел какую-то фигуру, двигавшуюся в этом дыму. По характеру ее скачкообразного, послушного потокам воздуха движения я сначала принял ее за сигнальный баллон, а потом — за фигуру мальчика. На миг я подумал, что это скачет моя собственная душа, отделившаяся от тела и пытающаяся найти путь к небесам, но тут тень упала, а потом снова поднялась и — оказалась фигурой человека, который в одной руке нес куда более крупного, чем он сам, мужчину, а в другой — хрупкое женское тело. Он поднялся на фут или два над землей и уплыл обратно в толщи дыма.
Как и все, я давно уже привык к мысли, что меня убьют, и потому предположил, что это видение было намеком на ждущий меня мир. Но тут та же самая фигура, уже с пустыми руками, снова выплыла из дыма, склонилась надо мной и, ласково улыбаясь, протянула ко мне маленькие ручки. Я узнал его. Я называл его Марципаном-волшебником. Место, где я впервые встретил его, находилось всего в миле или двух от того, где я лежал теперь. И пусть на нем не было головного убора, он был по-прежнему одет в матросскую форму и был черен как смоль. У него было самое ласковое выражение лица, какое мне когда-либо приходилось видеть. Наверное, я плакал и думал, что вижу призрака, ибо я был впечатлительным ребенком и мне уже доводилось встречаться с привидениями.
Склонившись ниже, черный моряк коснулся меня и спросил, цел ли я, и я ответил, что, кажется, цел.
— Прямо за тобой один или два неразорвавшихся снаряда. — Его странный акцент подействовал на меня чрезвычайно успокоительно. — И мы не знаем, когда они вздумают взорваться. Ты чувствуешь свои ноги, можешь пошевелить пальчиками?
Я ответил, что ноги немного болят, но, кажется, с ними все в порядке, и потом я увидел, как он откатил что-то в сторону от моих ног и мягко ощупал мои руки, ноги, ребра и голову. Меня потянуло в сон, наверное, из-за того, что я наглотался дыма, и тогда он взял меня на руки, и мы взлетели. Он обладал нечеловеческой силой, ведь я был не многим легче его. Бушмен одного из южно-африканских племен, он был сейчас в отпуске и приехал навестить подругу, которая жила в Брикстоне. Они отправились по магазинам, когда упали ракеты «Фау-2». Она была слегка контужена. Он остался помочь живым выбраться из-под обломков и уже успел спасти мою мать, но она мало что запомнила и говорит, что летал он только в моем воображении: это, мол, из-за Питера Пэна.
Тем не менее я запомнил одну его фразу, которую в то время счел цыганской: Ек ardtni upa si gill gia!
Много лет спустя, встретившись с ним вновь, я спросил Черного капитана, что означает эта фраза. Я не стал говорить ему, при каких обстоятельствах услышал ее. Он очень удивился.
— Этотак называемый нижний хиндустани. На нем говорят во всех портах и на всех кораблях в морях вокруг Индии. Если работаешь на этих маршрутах, без него никак не обойтись. А фраза эта значит: «Человек свалился с неба!»
Я так и не рассказал ему, где услышал эти слова, и, наверное, так никогда и не узнаю, кто их произнес. А он умел как-то пресекать мои расспросы на эту тему.
Тем не менее я абсолютно уверен в том, что Черный капитан летал. Я знаю, что если бы он не умел летать, то не смог бы меня найти за те несколько минут, пока ракеты не начали падать снова. А он никогда не отрицал своего умения летать, хотя и отказывался это подтвердить.
— Если это случилось, — сказал он мне однажды, — то это было чудом, а чудеса обычно быстро кончаются, часто еще до того, как ты сообразишь, что происходит.
Увидев мое замешательство, Черный капитан ласково рассмеялся.
Топор и плаха 1969
С довольным видом пробираясь сквозь заполненные людьми рыночные ряды Брик-лейн, мистер Кисс обратил внимание на то, что сикхи и бенгальцы уже взяли верх над евреями в их традиционном занятии. Ростовщики и портные, которых раньше звали Гольдштейнами, Годзинскими, Литваками или Пашовскими, теперь назывались Дасами, Пателями, Ханами или Сингхами. Это не помешало, разумеется, сохранить экзотический характер их лавочек, который по-прежнему оживлял серые, обветшалые улицы Уайтчепела. Пространство между ними было заполнено торговцами кокни, предлагавшими фальшивые редкости, часовщиками, дельцами из «Короны и якоря», продавцами фарфора, религиозными фанатиками, вечно торгующимися старушками и узкоглазыми детьми. На первых этажах расцветали маленькие кафешки, бок о бок с кебабами, пирожками и пюре продавались калачи, а прямо напротив киоска с драниками ютилась китайская лавочка с едой навынос. Не обращая внимания на лотки, заваленные кучами тряпок, барахла, костюмов, дешевых игрушек, школьных учебников и виниловых пластинок, Джозеф Кисс остановился у прилавка дешевой итальянской бижутерии и подождал, пока его догонят Дэвид Маммери и Данди Банаджи.
— Это подтверждает мою точку зрения. Плохой вкус универсален, тогда как хороший — специфичен. Этой ерундой восхищаются на всех континентах земного шара. Ее можно обнаружить в Лос-Анджелесе и Чикаго, Париже и Гамбурге, Тель-Авиве и Багдаде, Бомбее и Пекине, Сиднее и Токио.
Ну, например, эти часики в виде солнца с лучами. Куда бы вы ни направились, везде их найдете. Но вот у арабов, друзья, — уникальный вкус. Посмотрите, насколько они талантливы в архитектуре. Как, впрочем, и англичане, французы и американцы. — Он взял в руки деревце, раскрашенное в золотистый цвет. — Вот это хорошо пойдет и в верховьях Амазонки, и в Папуа, и на Золотом Берегу, и в Уксбридже, Сен-Дени, Окснарде или Скоки. — Он выбрал лампу в виде лошади и уродливую кошку. — Триумф таблоида, мыльной оперы и блокбастера, воплощающих и диктатуру и демагогию, легко объясним! Сколько с меня? — поинтересовался он у хмурого хозяина-сикха, смотревшего на него с явным подозрением.
— Пятнадцать фунтов. — Сикх вернул дерево на его место рядом с серебряным заварочным чайником. — Это меньше, чем они стоили мне, приятель. — И когда мистер Кисс, словно в подтверждение своих речей, положил все обратно на лоток и двинулся дальше, сикх на это не обиделся, а скорее обрадовался.
хум пати усе ко диа эта шикса ну-ка покажи что за шлок унд цу феркюндиген дас ангенеме яр dec херрн он старый шаман вуду меня прикалывает я ему дам прикалывает
— А вот кто нам засвидетельствует моральный облик! — произнес мистер Кисс.
— Кирон? — Маммери перевел внимание на своего друга. В такой толпе он всегда чувствовал себя неуютно и обливался потом.
— Да! Веселый разбойник с большой дороги и его братец. Какое-то время я недоумевал, где он добывает деньги на дорогую одежду и машины, — сказал мистер Кисс, остановившись в проходе в ожидании застрявшего в толпе Данди Банаджи. — Было очевидно, что он не занимался обычным воровством, хотя, по словам Мэри, Кирон хвастался ей своими приключениями в Хэмпстед-Хите. Она думала, что он торгует машинами. В конце концов их поймали. Но на это ушло несколько лет. Несколько добровольных помощников полиции устроили для них ловушку. Патси все еще в больнице. Красавчик Кирон знакомился с гомиками, а Патси потом избивал их и грабил.
— Не могу поверить, что Кирон такой злодей, — сказал Дэвид и помахал Данди.
— Он говорит, что ненавидит гомосексуалистов, потому что они всегда с ним заигрывают, но, помнишь, однажды ночью, несколько лет назад, мы встретили его на Бервик-стрит. Ты окликнул его, а он подмигнул и дал нам знак молчать. И тут же мы увидели его под ручку с каким-то пожилым бизнесменом. Совершенно очевидно, что и в те времена он промышлял тем же самым, причем с куда большим риском. После доклада Вулфендена многие гомосексуалисты потеряли осторожность. Кирон признался в том, что они с Патси получали в день в среднем около двух сотен фунтов.
Маммери расстроился: в свое время компания Кирона, с помощью которого он к тому же рассчитывал установить связь с подземным миром, ему очень нравилась. Нельзя было отрицать, что преступная деятельность Кирона была весьма неприглядной. К тому времени, как к ним присоединился Данди, мистер Кисс уже заканчивал свою речь:
— Так что это было еще хуже, чем просто «Кошелек или жизнь!»
На индийце были черный свитер и джинсы. Похоже, он чувствовал себя неуютно в этом одеянии. Он не испытывал особой симпатии к жертвам Кирона. Что касается Дэвида, то ему было слишком жарко в костюме. А вот мистеру Киссу его белый льняной пиджак и шляпа были вполне удобны. Изменчивая мода шестидесятых не заставила его сменить внешний облик, хотя теперь он и стал казаться менее эксцентричным.
Мистер Кисс увел их на Уайтчепел-Хай-стрит, казавшуюся по сравнению с Брик-лейн почти пустынной.
— Слушания по делу начинаются в Олд-Бейли в понедельник. Мэри долгие годы была ему почти как мать. Она навестила его. Конечно, он ничего не отрицает, потому что, по его собственным словам, ненавидит педиков, но это лишь подтверждает преступность его действий. Я знавал грабителей, извинявших свои преступления тем, что они грабили тех, кого презирали, — биржевых маклеров, евреев, богатых наследниц, черномазых. Он пытается прикинуться жертвой войны — якобы пришлось помогать семье, за несколько шиллингов подставляя задницу сластолюбивым джентльменам на пятачке у вокзала Кингз-Кросс.
— Когда он был мальчишкой, там никакого пятачка и в помине не было, — возразил Маммери. — Он ведь мой ровесник. Эти местечки появились недавно, уже после доклада Вульфендена. В районе галерей Сохо.
— Ты прав, — сказал мистер Кисс и опять остановился, с ужасом глядя на возникшую перед ним громаду небоскребов. — Женщин-тружениц убрали с улиц, но повсюду теперь крутят задом маленькие мальчики. А что вы слышали о его интересе к торговле недвижимостью? Джон и Рини по-прежнему хотят заполучить «Прибрежный коттедж»?
— Газгольдеры закрываются, — ответил Маммери. — Но точно не знаю, когда именно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Это так же ужасно, как то, что происходило в Германии перед войной. — Алиса занялась ранами своего мужа. — Ну, как показывают в хронике. Зачем было с ними воевать?
— Мы не просто воевали, — ответил я. — Мы защищались, когда напали они.
— Это несправедливо, — заметил Момбажи, приходя в себя. — Вы слишком молоды, чтобы это помнить. Когда напали на Польшу, мы пытались что-то делать. Мы не были такими плохими, какими вы, молодые, пытаетесь нас изобразить, да и во время войны не было никаких расовых барьеров, нигде практически. Это и американцы заметили. Там, в Америке, мы с Алисой не смогли бы пожениться. Во всяком случае, это было бы нелегко.
— Теперь мы движемся вспять, — сказал я. — Классовая система — это самый удручающий аспект нашей культуры, который в конце концов нас всех придушит и уцелеет даже тогда, когда вся страна будет лежать в руинах.
— Руины, — оптимистически заметил Момбажи, — тоже не вечны.
Я вспомнил «Фау-2».
Я лежал на спине в чьем-то саду и смотрел, как вокруг рушатся стены и падают осколки, сотрясая землю и взметая вверх тучи земли и пыли. Я не мог пошевелиться. Я лежал в яме, похожей на неглубокую могилу, и мое лицо было присыпано стеблями розово-золотистой наперстянки. И теперь, когда я пишу все это, я чувствую ее запах. Я наблюдал за могучими приливами и отливами белого и серого дыма, призванного удушить всех нас, лежащих на песке на краю света, и потом я почувствовал, что всю нашу планету разорвало на части и единственным уцелевшим остался я, плывущий в пространстве. Дым и пыль были такими горячими, что обжигали мне ноздри и легкие и так забивали горло, что было почти невозможно дышать. Я был прижат чем-то не очень тяжелым, но никак не мог освободить ноги. Думаю, на мне лежал кусок человеческого тела. Дым накатывал все ближе, но обвал прекратился. Установилась странная тишина. Дым был гуще, чем когда-либо. Потом я увидел какую-то фигуру, двигавшуюся в этом дыму. По характеру ее скачкообразного, послушного потокам воздуха движения я сначала принял ее за сигнальный баллон, а потом — за фигуру мальчика. На миг я подумал, что это скачет моя собственная душа, отделившаяся от тела и пытающаяся найти путь к небесам, но тут тень упала, а потом снова поднялась и — оказалась фигурой человека, который в одной руке нес куда более крупного, чем он сам, мужчину, а в другой — хрупкое женское тело. Он поднялся на фут или два над землей и уплыл обратно в толщи дыма.
Как и все, я давно уже привык к мысли, что меня убьют, и потому предположил, что это видение было намеком на ждущий меня мир. Но тут та же самая фигура, уже с пустыми руками, снова выплыла из дыма, склонилась надо мной и, ласково улыбаясь, протянула ко мне маленькие ручки. Я узнал его. Я называл его Марципаном-волшебником. Место, где я впервые встретил его, находилось всего в миле или двух от того, где я лежал теперь. И пусть на нем не было головного убора, он был по-прежнему одет в матросскую форму и был черен как смоль. У него было самое ласковое выражение лица, какое мне когда-либо приходилось видеть. Наверное, я плакал и думал, что вижу призрака, ибо я был впечатлительным ребенком и мне уже доводилось встречаться с привидениями.
Склонившись ниже, черный моряк коснулся меня и спросил, цел ли я, и я ответил, что, кажется, цел.
— Прямо за тобой один или два неразорвавшихся снаряда. — Его странный акцент подействовал на меня чрезвычайно успокоительно. — И мы не знаем, когда они вздумают взорваться. Ты чувствуешь свои ноги, можешь пошевелить пальчиками?
Я ответил, что ноги немного болят, но, кажется, с ними все в порядке, и потом я увидел, как он откатил что-то в сторону от моих ног и мягко ощупал мои руки, ноги, ребра и голову. Меня потянуло в сон, наверное, из-за того, что я наглотался дыма, и тогда он взял меня на руки, и мы взлетели. Он обладал нечеловеческой силой, ведь я был не многим легче его. Бушмен одного из южно-африканских племен, он был сейчас в отпуске и приехал навестить подругу, которая жила в Брикстоне. Они отправились по магазинам, когда упали ракеты «Фау-2». Она была слегка контужена. Он остался помочь живым выбраться из-под обломков и уже успел спасти мою мать, но она мало что запомнила и говорит, что летал он только в моем воображении: это, мол, из-за Питера Пэна.
Тем не менее я запомнил одну его фразу, которую в то время счел цыганской: Ек ardtni upa si gill gia!
Много лет спустя, встретившись с ним вновь, я спросил Черного капитана, что означает эта фраза. Я не стал говорить ему, при каких обстоятельствах услышал ее. Он очень удивился.
— Этотак называемый нижний хиндустани. На нем говорят во всех портах и на всех кораблях в морях вокруг Индии. Если работаешь на этих маршрутах, без него никак не обойтись. А фраза эта значит: «Человек свалился с неба!»
Я так и не рассказал ему, где услышал эти слова, и, наверное, так никогда и не узнаю, кто их произнес. А он умел как-то пресекать мои расспросы на эту тему.
Тем не менее я абсолютно уверен в том, что Черный капитан летал. Я знаю, что если бы он не умел летать, то не смог бы меня найти за те несколько минут, пока ракеты не начали падать снова. А он никогда не отрицал своего умения летать, хотя и отказывался это подтвердить.
— Если это случилось, — сказал он мне однажды, — то это было чудом, а чудеса обычно быстро кончаются, часто еще до того, как ты сообразишь, что происходит.
Увидев мое замешательство, Черный капитан ласково рассмеялся.
Топор и плаха 1969
С довольным видом пробираясь сквозь заполненные людьми рыночные ряды Брик-лейн, мистер Кисс обратил внимание на то, что сикхи и бенгальцы уже взяли верх над евреями в их традиционном занятии. Ростовщики и портные, которых раньше звали Гольдштейнами, Годзинскими, Литваками или Пашовскими, теперь назывались Дасами, Пателями, Ханами или Сингхами. Это не помешало, разумеется, сохранить экзотический характер их лавочек, который по-прежнему оживлял серые, обветшалые улицы Уайтчепела. Пространство между ними было заполнено торговцами кокни, предлагавшими фальшивые редкости, часовщиками, дельцами из «Короны и якоря», продавцами фарфора, религиозными фанатиками, вечно торгующимися старушками и узкоглазыми детьми. На первых этажах расцветали маленькие кафешки, бок о бок с кебабами, пирожками и пюре продавались калачи, а прямо напротив киоска с драниками ютилась китайская лавочка с едой навынос. Не обращая внимания на лотки, заваленные кучами тряпок, барахла, костюмов, дешевых игрушек, школьных учебников и виниловых пластинок, Джозеф Кисс остановился у прилавка дешевой итальянской бижутерии и подождал, пока его догонят Дэвид Маммери и Данди Банаджи.
— Это подтверждает мою точку зрения. Плохой вкус универсален, тогда как хороший — специфичен. Этой ерундой восхищаются на всех континентах земного шара. Ее можно обнаружить в Лос-Анджелесе и Чикаго, Париже и Гамбурге, Тель-Авиве и Багдаде, Бомбее и Пекине, Сиднее и Токио.
Ну, например, эти часики в виде солнца с лучами. Куда бы вы ни направились, везде их найдете. Но вот у арабов, друзья, — уникальный вкус. Посмотрите, насколько они талантливы в архитектуре. Как, впрочем, и англичане, французы и американцы. — Он взял в руки деревце, раскрашенное в золотистый цвет. — Вот это хорошо пойдет и в верховьях Амазонки, и в Папуа, и на Золотом Берегу, и в Уксбридже, Сен-Дени, Окснарде или Скоки. — Он выбрал лампу в виде лошади и уродливую кошку. — Триумф таблоида, мыльной оперы и блокбастера, воплощающих и диктатуру и демагогию, легко объясним! Сколько с меня? — поинтересовался он у хмурого хозяина-сикха, смотревшего на него с явным подозрением.
— Пятнадцать фунтов. — Сикх вернул дерево на его место рядом с серебряным заварочным чайником. — Это меньше, чем они стоили мне, приятель. — И когда мистер Кисс, словно в подтверждение своих речей, положил все обратно на лоток и двинулся дальше, сикх на это не обиделся, а скорее обрадовался.
хум пати усе ко диа эта шикса ну-ка покажи что за шлок унд цу феркюндиген дас ангенеме яр dec херрн он старый шаман вуду меня прикалывает я ему дам прикалывает
— А вот кто нам засвидетельствует моральный облик! — произнес мистер Кисс.
— Кирон? — Маммери перевел внимание на своего друга. В такой толпе он всегда чувствовал себя неуютно и обливался потом.
— Да! Веселый разбойник с большой дороги и его братец. Какое-то время я недоумевал, где он добывает деньги на дорогую одежду и машины, — сказал мистер Кисс, остановившись в проходе в ожидании застрявшего в толпе Данди Банаджи. — Было очевидно, что он не занимался обычным воровством, хотя, по словам Мэри, Кирон хвастался ей своими приключениями в Хэмпстед-Хите. Она думала, что он торгует машинами. В конце концов их поймали. Но на это ушло несколько лет. Несколько добровольных помощников полиции устроили для них ловушку. Патси все еще в больнице. Красавчик Кирон знакомился с гомиками, а Патси потом избивал их и грабил.
— Не могу поверить, что Кирон такой злодей, — сказал Дэвид и помахал Данди.
— Он говорит, что ненавидит гомосексуалистов, потому что они всегда с ним заигрывают, но, помнишь, однажды ночью, несколько лет назад, мы встретили его на Бервик-стрит. Ты окликнул его, а он подмигнул и дал нам знак молчать. И тут же мы увидели его под ручку с каким-то пожилым бизнесменом. Совершенно очевидно, что и в те времена он промышлял тем же самым, причем с куда большим риском. После доклада Вулфендена многие гомосексуалисты потеряли осторожность. Кирон признался в том, что они с Патси получали в день в среднем около двух сотен фунтов.
Маммери расстроился: в свое время компания Кирона, с помощью которого он к тому же рассчитывал установить связь с подземным миром, ему очень нравилась. Нельзя было отрицать, что преступная деятельность Кирона была весьма неприглядной. К тому времени, как к ним присоединился Данди, мистер Кисс уже заканчивал свою речь:
— Так что это было еще хуже, чем просто «Кошелек или жизнь!»
На индийце были черный свитер и джинсы. Похоже, он чувствовал себя неуютно в этом одеянии. Он не испытывал особой симпатии к жертвам Кирона. Что касается Дэвида, то ему было слишком жарко в костюме. А вот мистеру Киссу его белый льняной пиджак и шляпа были вполне удобны. Изменчивая мода шестидесятых не заставила его сменить внешний облик, хотя теперь он и стал казаться менее эксцентричным.
Мистер Кисс увел их на Уайтчепел-Хай-стрит, казавшуюся по сравнению с Брик-лейн почти пустынной.
— Слушания по делу начинаются в Олд-Бейли в понедельник. Мэри долгие годы была ему почти как мать. Она навестила его. Конечно, он ничего не отрицает, потому что, по его собственным словам, ненавидит педиков, но это лишь подтверждает преступность его действий. Я знавал грабителей, извинявших свои преступления тем, что они грабили тех, кого презирали, — биржевых маклеров, евреев, богатых наследниц, черномазых. Он пытается прикинуться жертвой войны — якобы пришлось помогать семье, за несколько шиллингов подставляя задницу сластолюбивым джентльменам на пятачке у вокзала Кингз-Кросс.
— Когда он был мальчишкой, там никакого пятачка и в помине не было, — возразил Маммери. — Он ведь мой ровесник. Эти местечки появились недавно, уже после доклада Вульфендена. В районе галерей Сохо.
— Ты прав, — сказал мистер Кисс и опять остановился, с ужасом глядя на возникшую перед ним громаду небоскребов. — Женщин-тружениц убрали с улиц, но повсюду теперь крутят задом маленькие мальчики. А что вы слышали о его интересе к торговле недвижимостью? Джон и Рини по-прежнему хотят заполучить «Прибрежный коттедж»?
— Газгольдеры закрываются, — ответил Маммери. — Но точно не знаю, когда именно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92