– Это фотодневник путешествия.
Бен нахмурился.
– Зачем бы Оливеру класть фотодиск в футляр с оперой Моцарта?
– Понятия не имею.
Ли открыла файл, и на экране появился старик лет семидесяти с лишним. Хотя бледное лицо покрывали глубокие морщины, в глазах светился живой огонек. За спиной стоял большой книжный шкаф – на корешках можно было разобрать имена известных композиторов: Шопен, Бетховен, Элгар.
– Кто этот старик? – спросил Бен.
– Не знаю.
Ли открыла другой файл: здание из белого камня с куполообразным верхом и классическим фасадом, напоминающее небольшой храм или монумент.
– А вот это я узнаю, – сказала Ли. – Гробница Данте в итальянском городе Равенна. Я там была.
– Зачем Оливера понесло в Италию, если он искал материалы в Вене?
– Понятия не имею.
– Может, Моцарт долго жил в Италии?
Ли задумалась.
– Если я ничего не путаю, то в подростковом возрасте он вроде бы провел какое-то время в Болонье. А потом бывал в Италии разве что наездами.
– Ладно, давай смотреть дальше.
На следующей фотографии Оливер обнимал двух красоток на какой-то вечеринке. Девушки целовали его в обе щеки, а он весело поднимал бокал, глядя в камеру.
Еще один снимок с той же вечеринки: Оливер сидит за пианино, рядом – молодой человек лет двадцати пяти, они играют в четыре руки. Оливер довольно смеется – похоже, им там весело. Вокруг пианино стоят женщины в вечерних платьях, с бокалами в руках, наблюдают за игрой Оливера, улыбаясь ему и друг другу. Все лица светятся от счастья – очень удачный снимок довольных жизнью людей…
Ли расстроилась и торопливо открыла следующий файл: засыпанный снегом поселок, заснеженные деревья и горы на заднем плане.
– Швейцария, что ли? – озадаченно нахмурилась она.
– Возможно. А может, Австрия.
Судя по дате, указанной в информации о файле, снимок сделан за три дня до смерти Оливера.
– Все равно непонятно, – вздохнула Ли.
Оставив Ли просматривать остальные файлы, Бен сел на кровать и одним глотком осушил стакан виски. Поверх газетных листов на кровати были разложены обугленные остатки документов из архивной коробки. Он осторожно перебирал листки – на одном почерневшие края осыпались. Под ним оказался обрывок документа, сильно отличавшегося от остальных: огонь местами прожег бумагу, и написанный от руки текст на немецком было трудно различить. Несколько бессвязных фраз ничего не говорили Бену…
И вдруг дыхание перехватило. Письмо Моцарта! То самое, которое нашел Ричард Ллуэллин. На мгновение ему показалось, что он держит в руках оригинал… Нет, это всего лишь ксерокопия.
Оливер так часто рассказывал историю находки, что Бен помнил ее наизусть.
Много лет назад мастерская Ллуэллина по реставрации антикварных пианино находилась на оживленной улице в центре Билт-Веллс. Когда Маргарет Ллуэллин умерла, Ли было тринадцать, а Оливеру – семнадцать. С тех пор жизнь Ричарда Ллуэллина покатилась под уклон – вместе с его бизнесом. Избыток алкоголя сказывался на качестве работы, и клиентов поубавилось. И вот однажды на чердаке старого дома Ричард Ллуэллин нашел дряхлое фортепьяно, сделанное в начале девятнадцатого века знаменитым венским мастером Йозефом Бомом. В Англию инструмент привезли в тридцатые годы двадцатого века, а потом надолго забросили. Многие части были повреждены древоточцем, и требовалось приложить немало усилий, чтобы привести фортепьяно в порядок. Но даже в этом удручающем состоянии оно было восхитительно, лучшего инструмента в руки Ллуэллину никогда в жизни не попадало, и он уже предвкушал цену, которую удастся выручить за него на аукционе, – тысяч десять фунтов, если не больше.
Забыв про портвейн и херес, Ричард принялся за работу.
Одна из ножек оказалась полой, и в ней обнаружился свернутый в трубку документ, старый и пожелтевший. Перевязанное ленточкой письмо было написано по-немецки и датировано ноябрем тысяча семьсот девяносто первого года.
При виде подписи Ричарда чуть удар не хватил: он держал в руках последнее сохранившееся письмо Вольфганга Амадея Моцарта, написанное всего за несколько недель до смерти. Непонятно, как оно очутилось в ножке фортепьяно, да и какая разница. Ллуэллин понял, что обнаружил историческое сокровище, которое перевернет его жизнь.
Ричард отвез находку в Лондон и показал ее антикварам и специалистам по истории музыки. Увы, его мечты о состоянии, которое можно на этом заработать, рассыпались в пух и прах, когда эксперты объявили письмо подделкой.
– Может, оно все-таки настоящее… – произнес Бен вслух.
– Ты о чем? – обернулась к нему озадаченная Ли.
– Письмо, найденное твоим отцом. Что, если оно настоящее и поэтому за тобой кто-то охотится? Сколько за него могут заплатить?
Она покачала головой.
– Разве ты забыл, что отец его продал? Впрочем, ты мог и не знать. Это случилось много лет назад, примерно в то самое время, когда мы с тобой перестали встречаться.
– Ему все же удалось продать письмо, хотя никто не верил, что оно настоящее?
– Да, – улыбнулась Ли. – Когда отец совсем потерял надежду, к нему обратился какой-то сумасшедший коллекционер, итальянский музыковед. Он предложил купить письмо, и отец сразу же согласился, хотя первоначально рассчитывал на гораздо большую сумму. Итальянец сказал, что заодно купит и фортепьяно. Инструмент был восстановлен только наполовину, но коллекционер все равно заплатил за него весьма щедро. Я помню, как фортепьяно упаковали и увезли на большом фургоне. Отец смог расплатиться с долгами. Он все еще очень переживал из-за оценки экспертов, зато теперь у него в кармане, по крайней мере, были деньги, на которые я и поехала учиться в музыкальную академию в Нью-Йорке.
– Как звали этого итальянца? – поинтересовался Бен.
– Не помню, – подумав, призналась Ли. – Дело было давно, и лично я с ним не встречалась. Оливер встречался. Говорил, что старичок совсем древний. Не исключено, что он уже умер.
Бен отложил в сторону сохранившийся обрывок ксерокопии письма и стал просматривать другие документы. Глаз зацепился за обглоданный пламенем линованный листок для заметок, исписанный почерком Оливера. Бен прочитал написанную заглавными жирными буквами строчку, трижды подчеркнутую, словно в приступе раздражения. Окончание фразы сгорело – бумага обуглилась по правому краю.
– Что такое «орден Р…»? – поинтересовался Бен.
– Понятия не имею.
Бен бросил листок в кучу бумаг.
– Черт побери! Ничего непонятно!
Ли закончила просмотр фотографий, на диске остался последний файл. Бен встал за ее спиной, глядя на экран.
– Это не снимок, а видео, – сказал он.
ГЛАВА 12
Окрестности Вены
День выдался пасмурным, в воздухе висел туман. Холодало, озеро покрывалось тонким ледком, на который сыпался мелкий снег. На противоположном берегу зазубренной полосой на фоне серого неба чернел сосновый лес.
Маркус Кински потер руки и поднял воротник куртки. Привалившись к крылу внедорожника, сержант вспоминал тот день, когда был здесь в последний раз, – день, когда того иностранца вытащили из полыньи.
Уже целый год прошел, опять зима наступила. Зачем его сюда принесло, непонятно. Наверное, права была Моника, когда говорила, что он по натуре одержимый.
На мгновение его мысли вернулись к жене. Совсем молодая, она умерла почти три года назад. Ей дважды поставили неверный диагноз. Он по ней очень скучал.
Кински вздохнул и вновь принялся размышлять о деле Ллуэллина, хотя расследование давным-давно прекратили. Что-то здесь не так. Уж очень ловко прикрыли дело, да и следствие провели слишком образцово – даже учитывая традиционную австрийскую старательность. В реальной жизни так не бывает.
Дело Ллуэллина не выходило из головы сержанта много месяцев, а когда ему почти удалось о нем забыть, откуда ни возьмись появилась Мадлен Лоран. Или как там ее на самом деле.
Пока что поиски мадам Лоран уперлись в тупик: кредитка Эрики Манн оказалась настоящей, но адрес владелицы, полученный от кредитной компании, привел Кински к заброшенному складу в промышленной зоне. Чего и следовало ожидать.
Загадка Мадлен Лоран была не единственной в деле Ллуэллина. Был еще и Фред Майер. Майер и Ллуэллин имели много общего – подозрительно много: оба музыканты, пианисты, и оба умерли в одну и ту же ночь, на расстоянии всего нескольких километров друг от друга. Наручные часы Ллуэллина со старым заводным механизмом, попав в воду, остановились, что позволило определить точное время смерти. Фреда Майера нашли висящим в петле в его студенческой квартирке; согласно результатам вскрытия, он умер за двенадцать часов до того, как его обнаружили, то есть примерно в то же время, что и Ллуэллин. Наверное, сначала Майер, а вскоре после него – Ллуэллин.
Майер не оставил предсмертной записки, да и явный мотив самоубийства отсутствовал. Опросив родственников, выяснили, что депрессией он не страдал. Денег, как и большинству студентов, не хватало, однако Майер тратил их аккуратно и значительных долгов не имел. С сердечными делами тоже все было в порядке: опрошенные сходились на том, что с постоянной подружкой он прекрасно ладил. К тому же он недавно получил должность школьного учителя музыки в Зальцбурге и горел желанием сразу после окончания учебы в Венской консерватории приступить к работе. В жизни Фреда Майера все складывалось просто замечательно, пока он не сунул голову в петлю.
Ладно, бывают ведь и совпадения. Возможно, нет никакой связи между нелепой смертью одного музыканта и бессмысленным самоубийством другого. По крайней мере, именно в этом пытался убедить себя сержант Кински последние месяцы. Вот только одна деталь не давала ему покоя, словно застрявшая в горле кость, – в комнате Майера нашли билеты в оперный театр.
Вздохнув, Кински посмотрел на затянутое туманом озеро. Пока лед тонкий, но через несколько недель уже выдержит вес человека. Зимой на озере катаются на коньках.
Интересно, что чувствует человек, провалившийся под лед? Холодная вода обжигает тело, сердце останавливается, а течение тащит под толстую корку, сквозь которую только с отбойным молотком и пробьешься, хотя спасительный воздух всего в паре дюймов над головой.
Сержант повидал мертвецов, погибших от самых разных причин. Работа такая – постоянно смотреть на трупы. Но выражение лица Оливера Ллуэллина врезалось в память: ничего ужаснее Кински еще не видел. Синее, оледеневшее лицо много месяцев не давало ему покоя.
Глянув на часы, сержант понял, что слишком задержался. Давно пора возвращаться в город. Кински сказал Хельге, няне Клары, что для разнообразия сам заберет дочку из школы. Девочка быстро растет, ей почти девять с половиной, а отца вечно нет рядом. То-то она удивится, увидев его возле школы! Вечером можно будет заняться чем-нибудь интересным: на каток пойти или в кино. Кински ничего не жалел для дочери: частная школа с обучением на двух языках, уроки игры на скрипке, дорогие игрушки. У Клары было все – кроме внимания отца.
Зашуршала покрытая инеем трава.
– Макс!.. Где тебя носило?
Пес уселся и выжидательно склонил набок большую черную голову. Мощные челюсти сжимали резиновый мячик. Добродушный ротвейлер уже состарился, но Кински держал его в форме.
– Ладно, давай, – согласился сержант. – Брошу разок и поедем. Вообще не следовало сюда приезжать…
Пес аккуратно уронил в подставленную руку слюнявый и грязный мяч.
– Ты даже не представляешь, как тебе в жизни повезло. Поверь, дружище, я бы тоже с удовольствием целыми днями гонялся за мячиком. Это куда лучше того, чем мне приходится заниматься на работе!
Он бросил мяч в высокую траву. Собака кинулась вслед, подмерзшая грязь брызнула во все стороны.
Макс искал мячик, обнюхивая тростники и нерешительно скребя землю лапами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Бен нахмурился.
– Зачем бы Оливеру класть фотодиск в футляр с оперой Моцарта?
– Понятия не имею.
Ли открыла файл, и на экране появился старик лет семидесяти с лишним. Хотя бледное лицо покрывали глубокие морщины, в глазах светился живой огонек. За спиной стоял большой книжный шкаф – на корешках можно было разобрать имена известных композиторов: Шопен, Бетховен, Элгар.
– Кто этот старик? – спросил Бен.
– Не знаю.
Ли открыла другой файл: здание из белого камня с куполообразным верхом и классическим фасадом, напоминающее небольшой храм или монумент.
– А вот это я узнаю, – сказала Ли. – Гробница Данте в итальянском городе Равенна. Я там была.
– Зачем Оливера понесло в Италию, если он искал материалы в Вене?
– Понятия не имею.
– Может, Моцарт долго жил в Италии?
Ли задумалась.
– Если я ничего не путаю, то в подростковом возрасте он вроде бы провел какое-то время в Болонье. А потом бывал в Италии разве что наездами.
– Ладно, давай смотреть дальше.
На следующей фотографии Оливер обнимал двух красоток на какой-то вечеринке. Девушки целовали его в обе щеки, а он весело поднимал бокал, глядя в камеру.
Еще один снимок с той же вечеринки: Оливер сидит за пианино, рядом – молодой человек лет двадцати пяти, они играют в четыре руки. Оливер довольно смеется – похоже, им там весело. Вокруг пианино стоят женщины в вечерних платьях, с бокалами в руках, наблюдают за игрой Оливера, улыбаясь ему и друг другу. Все лица светятся от счастья – очень удачный снимок довольных жизнью людей…
Ли расстроилась и торопливо открыла следующий файл: засыпанный снегом поселок, заснеженные деревья и горы на заднем плане.
– Швейцария, что ли? – озадаченно нахмурилась она.
– Возможно. А может, Австрия.
Судя по дате, указанной в информации о файле, снимок сделан за три дня до смерти Оливера.
– Все равно непонятно, – вздохнула Ли.
Оставив Ли просматривать остальные файлы, Бен сел на кровать и одним глотком осушил стакан виски. Поверх газетных листов на кровати были разложены обугленные остатки документов из архивной коробки. Он осторожно перебирал листки – на одном почерневшие края осыпались. Под ним оказался обрывок документа, сильно отличавшегося от остальных: огонь местами прожег бумагу, и написанный от руки текст на немецком было трудно различить. Несколько бессвязных фраз ничего не говорили Бену…
И вдруг дыхание перехватило. Письмо Моцарта! То самое, которое нашел Ричард Ллуэллин. На мгновение ему показалось, что он держит в руках оригинал… Нет, это всего лишь ксерокопия.
Оливер так часто рассказывал историю находки, что Бен помнил ее наизусть.
Много лет назад мастерская Ллуэллина по реставрации антикварных пианино находилась на оживленной улице в центре Билт-Веллс. Когда Маргарет Ллуэллин умерла, Ли было тринадцать, а Оливеру – семнадцать. С тех пор жизнь Ричарда Ллуэллина покатилась под уклон – вместе с его бизнесом. Избыток алкоголя сказывался на качестве работы, и клиентов поубавилось. И вот однажды на чердаке старого дома Ричард Ллуэллин нашел дряхлое фортепьяно, сделанное в начале девятнадцатого века знаменитым венским мастером Йозефом Бомом. В Англию инструмент привезли в тридцатые годы двадцатого века, а потом надолго забросили. Многие части были повреждены древоточцем, и требовалось приложить немало усилий, чтобы привести фортепьяно в порядок. Но даже в этом удручающем состоянии оно было восхитительно, лучшего инструмента в руки Ллуэллину никогда в жизни не попадало, и он уже предвкушал цену, которую удастся выручить за него на аукционе, – тысяч десять фунтов, если не больше.
Забыв про портвейн и херес, Ричард принялся за работу.
Одна из ножек оказалась полой, и в ней обнаружился свернутый в трубку документ, старый и пожелтевший. Перевязанное ленточкой письмо было написано по-немецки и датировано ноябрем тысяча семьсот девяносто первого года.
При виде подписи Ричарда чуть удар не хватил: он держал в руках последнее сохранившееся письмо Вольфганга Амадея Моцарта, написанное всего за несколько недель до смерти. Непонятно, как оно очутилось в ножке фортепьяно, да и какая разница. Ллуэллин понял, что обнаружил историческое сокровище, которое перевернет его жизнь.
Ричард отвез находку в Лондон и показал ее антикварам и специалистам по истории музыки. Увы, его мечты о состоянии, которое можно на этом заработать, рассыпались в пух и прах, когда эксперты объявили письмо подделкой.
– Может, оно все-таки настоящее… – произнес Бен вслух.
– Ты о чем? – обернулась к нему озадаченная Ли.
– Письмо, найденное твоим отцом. Что, если оно настоящее и поэтому за тобой кто-то охотится? Сколько за него могут заплатить?
Она покачала головой.
– Разве ты забыл, что отец его продал? Впрочем, ты мог и не знать. Это случилось много лет назад, примерно в то самое время, когда мы с тобой перестали встречаться.
– Ему все же удалось продать письмо, хотя никто не верил, что оно настоящее?
– Да, – улыбнулась Ли. – Когда отец совсем потерял надежду, к нему обратился какой-то сумасшедший коллекционер, итальянский музыковед. Он предложил купить письмо, и отец сразу же согласился, хотя первоначально рассчитывал на гораздо большую сумму. Итальянец сказал, что заодно купит и фортепьяно. Инструмент был восстановлен только наполовину, но коллекционер все равно заплатил за него весьма щедро. Я помню, как фортепьяно упаковали и увезли на большом фургоне. Отец смог расплатиться с долгами. Он все еще очень переживал из-за оценки экспертов, зато теперь у него в кармане, по крайней мере, были деньги, на которые я и поехала учиться в музыкальную академию в Нью-Йорке.
– Как звали этого итальянца? – поинтересовался Бен.
– Не помню, – подумав, призналась Ли. – Дело было давно, и лично я с ним не встречалась. Оливер встречался. Говорил, что старичок совсем древний. Не исключено, что он уже умер.
Бен отложил в сторону сохранившийся обрывок ксерокопии письма и стал просматривать другие документы. Глаз зацепился за обглоданный пламенем линованный листок для заметок, исписанный почерком Оливера. Бен прочитал написанную заглавными жирными буквами строчку, трижды подчеркнутую, словно в приступе раздражения. Окончание фразы сгорело – бумага обуглилась по правому краю.
– Что такое «орден Р…»? – поинтересовался Бен.
– Понятия не имею.
Бен бросил листок в кучу бумаг.
– Черт побери! Ничего непонятно!
Ли закончила просмотр фотографий, на диске остался последний файл. Бен встал за ее спиной, глядя на экран.
– Это не снимок, а видео, – сказал он.
ГЛАВА 12
Окрестности Вены
День выдался пасмурным, в воздухе висел туман. Холодало, озеро покрывалось тонким ледком, на который сыпался мелкий снег. На противоположном берегу зазубренной полосой на фоне серого неба чернел сосновый лес.
Маркус Кински потер руки и поднял воротник куртки. Привалившись к крылу внедорожника, сержант вспоминал тот день, когда был здесь в последний раз, – день, когда того иностранца вытащили из полыньи.
Уже целый год прошел, опять зима наступила. Зачем его сюда принесло, непонятно. Наверное, права была Моника, когда говорила, что он по натуре одержимый.
На мгновение его мысли вернулись к жене. Совсем молодая, она умерла почти три года назад. Ей дважды поставили неверный диагноз. Он по ней очень скучал.
Кински вздохнул и вновь принялся размышлять о деле Ллуэллина, хотя расследование давным-давно прекратили. Что-то здесь не так. Уж очень ловко прикрыли дело, да и следствие провели слишком образцово – даже учитывая традиционную австрийскую старательность. В реальной жизни так не бывает.
Дело Ллуэллина не выходило из головы сержанта много месяцев, а когда ему почти удалось о нем забыть, откуда ни возьмись появилась Мадлен Лоран. Или как там ее на самом деле.
Пока что поиски мадам Лоран уперлись в тупик: кредитка Эрики Манн оказалась настоящей, но адрес владелицы, полученный от кредитной компании, привел Кински к заброшенному складу в промышленной зоне. Чего и следовало ожидать.
Загадка Мадлен Лоран была не единственной в деле Ллуэллина. Был еще и Фред Майер. Майер и Ллуэллин имели много общего – подозрительно много: оба музыканты, пианисты, и оба умерли в одну и ту же ночь, на расстоянии всего нескольких километров друг от друга. Наручные часы Ллуэллина со старым заводным механизмом, попав в воду, остановились, что позволило определить точное время смерти. Фреда Майера нашли висящим в петле в его студенческой квартирке; согласно результатам вскрытия, он умер за двенадцать часов до того, как его обнаружили, то есть примерно в то же время, что и Ллуэллин. Наверное, сначала Майер, а вскоре после него – Ллуэллин.
Майер не оставил предсмертной записки, да и явный мотив самоубийства отсутствовал. Опросив родственников, выяснили, что депрессией он не страдал. Денег, как и большинству студентов, не хватало, однако Майер тратил их аккуратно и значительных долгов не имел. С сердечными делами тоже все было в порядке: опрошенные сходились на том, что с постоянной подружкой он прекрасно ладил. К тому же он недавно получил должность школьного учителя музыки в Зальцбурге и горел желанием сразу после окончания учебы в Венской консерватории приступить к работе. В жизни Фреда Майера все складывалось просто замечательно, пока он не сунул голову в петлю.
Ладно, бывают ведь и совпадения. Возможно, нет никакой связи между нелепой смертью одного музыканта и бессмысленным самоубийством другого. По крайней мере, именно в этом пытался убедить себя сержант Кински последние месяцы. Вот только одна деталь не давала ему покоя, словно застрявшая в горле кость, – в комнате Майера нашли билеты в оперный театр.
Вздохнув, Кински посмотрел на затянутое туманом озеро. Пока лед тонкий, но через несколько недель уже выдержит вес человека. Зимой на озере катаются на коньках.
Интересно, что чувствует человек, провалившийся под лед? Холодная вода обжигает тело, сердце останавливается, а течение тащит под толстую корку, сквозь которую только с отбойным молотком и пробьешься, хотя спасительный воздух всего в паре дюймов над головой.
Сержант повидал мертвецов, погибших от самых разных причин. Работа такая – постоянно смотреть на трупы. Но выражение лица Оливера Ллуэллина врезалось в память: ничего ужаснее Кински еще не видел. Синее, оледеневшее лицо много месяцев не давало ему покоя.
Глянув на часы, сержант понял, что слишком задержался. Давно пора возвращаться в город. Кински сказал Хельге, няне Клары, что для разнообразия сам заберет дочку из школы. Девочка быстро растет, ей почти девять с половиной, а отца вечно нет рядом. То-то она удивится, увидев его возле школы! Вечером можно будет заняться чем-нибудь интересным: на каток пойти или в кино. Кински ничего не жалел для дочери: частная школа с обучением на двух языках, уроки игры на скрипке, дорогие игрушки. У Клары было все – кроме внимания отца.
Зашуршала покрытая инеем трава.
– Макс!.. Где тебя носило?
Пес уселся и выжидательно склонил набок большую черную голову. Мощные челюсти сжимали резиновый мячик. Добродушный ротвейлер уже состарился, но Кински держал его в форме.
– Ладно, давай, – согласился сержант. – Брошу разок и поедем. Вообще не следовало сюда приезжать…
Пес аккуратно уронил в подставленную руку слюнявый и грязный мяч.
– Ты даже не представляешь, как тебе в жизни повезло. Поверь, дружище, я бы тоже с удовольствием целыми днями гонялся за мячиком. Это куда лучше того, чем мне приходится заниматься на работе!
Он бросил мяч в высокую траву. Собака кинулась вслед, подмерзшая грязь брызнула во все стороны.
Макс искал мячик, обнюхивая тростники и нерешительно скребя землю лапами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44