Он сел.
– Мистер? – голос Свон был слабый и горестный. – Я думаю, моя мама ушла домой.
Она вздохнула и стала плакать и стонать одновременно.
Джош обнял ее, и она прильнула к его шее и заплакала навзрыд. Он чувствовал, как бьется ее сердечко, и ему хотелось закричать от злобы, и если бы кто–нибудь из тех горделивых дураков, которые нажимали кнопки, был где–нибудь поблизости, он бы свернул им шеи, как спички. Мысли о тех многих миллионах, может быть лежащих мертвыми, терзали сознание Джоша, также как мысли о том, какой величины вселенная, о том, сколько миллиардов звезд мерцают в небесах.
Но сейчас у него на руках была маленькая плачущая девочка, и ей никогда уже не увидеть мир, таким, каким он был. Что бы ни случилось, она навсегда будет мечена этим моментом, и Джош знал, что он тоже. Потому что одно дело знать, что там наружи могут быть миллионы безликих мертвых, и совсем другое знать, что женщина, которая дышала и говорила, и чье имя было Дарлин, лежит мертвая на земле меньше чем в десяти футах от тебя.
И он должен похоронить ее в этой земле. С помощью сломанной лопаты и топора выкопать, стоя на коленях, могилу. Похоронить ее поглубже, чтобы микробы во тьме не выкарабкались.
Он чувствовал на своем плече слезы девочки, и когда он хотел погладить ее по волосам, пальцы его нащупали волдыри и щетинку вместо волос.
И он помолился Богу о том, что если им суждено умереть, то чтобы ребенок умер раньше него, чтобы ей не оставаться одной с мертвыми.
Свон выплакалась, она в последний раз всхлипнула и обессилено привалилась к плечу Джоша.
– Свон? – сказал он. – Я хочу, чтобы ты какое–то время посидела тут и не двигалась. Послушайся меня, а?
Она не отвечала. Наконец кивнула. Джош посадил ее рядом, взял лопату и топор. Он решил выкопать яму как можно дальше от угла, где лежала Свон, и стал отбрасывать солому, битое стекло и расщепленное дерево. Правой рукой он нащупал что–то железное, зарытое в рыхлой земле, и сначала подумал, что это одна их банок, которую нужно сложить с другими.
Но это было нечто другое, узкий длинный цилиндр. Он взял его обоими руками и пальцами прошелся по нему.
Нет, это не банка, подумал он. Нет, не банка. Боже мой, о, Иисусе!
Это был фонарик и, судя по весу, в нем были батарейки. Большим пальцем нашел кнопку. Но не решался нажать ее, потом закрыл глаза и прошептал:
– Пожалуйста, пожалуйста. Пусть он еще работает. Пожалуйста.
Он сделал глубокий вздох и нажал кнопку.
Ничего не изменилось, ощущение света на его закрытых веках не появилось.
Джош открыл глаза и посмотрел в темноте. Фонарик был бесполезным.
На мгновение ему захотелось смеяться, но потом лицо его исказилось от злости и он крикнул:
– Чтоб тебя черт побрал!
Он уже отвел руку назад, чтобы разбить фонарь на куски об стену.
Но в ту секунду, как Джош был готов швырнуть его, фонарь вдруг мигнул и на его лампочке появился слабый желтый огонек, однако Джошу он показался ярчайшим, самым чудесным светом. Он чуть не ослепил его, но затем мигнул и снова погас.
Он яростно затряс его, свет играл в игрушки, вспыхивая и погасая снова и снова. Тогда Джош просунул два пальца под треснувшую пластмассовую линзу к крошечной лампочке. Осторожно, дрожащими пальцами, он слегка повернул лампочку по часовой стрелке. На этот раз свет остался: смутный, мерцающий, но все–таки свет.
Джош опустил голову и заплакал.
Глава 22. Лето закончилось
Ночь застала их на Коммунипо Авеню на развалинах Джерси–Сити, прямо к востоку от Ньюаркского залива. Они нашли костер из обломков, горевший внутри здания без крыши, и Сестра решила, что в этом месте они сделают привал. Стены здания защищали от холодного ветра, и тут было много горючего материала, чтобы поддерживать костер до утра; они сгрудились вокруг костра, потому что уже в шести футах от него было как в морозильнике.
Бет Фелпс протянула руки к огню.
– Боже, как холодно! Почему так холодно? Ведь еще июль!
– Я не ученый,– отважился Арти, сидевший между ней и латиноамериканкой, но я думаю, что взрывы подняли столько пыли и мусора в воздух, что из–за этого с атмосферой что–то произошло – искривление солнечных лучей или что–то в этом роде.
– Я никогда… никогда раньше так не мерзла! – Зубы у нее стучали. – Я просто не могу согреться!
– Лето закончилось,– сказала Сестра, роясь в своей сумке. – Думаю, что лета теперь не будет.
Она вытащила ломтики ветчины, намокшие остатки хлеба и две банки анчоусов. В ее сумке, заметно пострадавшей от воды, были еще и другие вещи, найденные сегодня: маленькая алюминиевая кастрюля с пластмассовыми ручками, маленький нож с заржавленным лезвием, банка растворимого кофе и одна толстая садовая перчатка без двух отгоревших пальцев. На дне лежало стеклянное кольцо, которое Сестра не вынимала, не трогала с того момента, как они выбрались из туннеля. Она берегла это сокровище, чтобы рассматривать его и касаться, на будущее, как самый сладкий кусок, оставляемый напоследок.
Никто из них не заговаривал о Голландском туннеле. Он казался будто бы таинственным кошмаром, чем–то, что им хотелось забыть. Но теперь Сестра чувствовала себя сильнее. Они прошли через туннель. Они могли теперь пройти через подобное и в другую ночь, и в другой день.
– Берите хлеб,– сказала она им. – Вот. Не налегайте на ветчину.
Она жевала намокший кусок хлеба и наблюдала, как ест латиноамериканка.
– У тебя есть имя? – спросила Сестра.
Латиноамериканка смотрела на нее без интереса.
– Имя.
Сестра сделала в воздухе, как будто писала.
– Как тебя зовут?
Латиноамериканка была занята тем, что рвала ломтик ветчины на маленькие, на один глоток, кусочки.
– Может, она тронутая? – сказал Арти. – Понимаете, может, потеря ребенка сделала ее тронутой? Как вы думаете, такое может быть?
– Может,– согласилась Сестра и проглотила хлеб, отдававший на вкус пеплом.
– Думаю, что она пуэрториканка,– гадала Бет. – Я собиралась заняться изучением испанского в колледже, но потом занялась музыкой.
– А что ты… – Арти запнулся.
Он слабо улыбнулся и затем улыбка пропала.
– Чем вы зарабатывали на жизнь, Бет?
– Я была секретаршей в компании Хольмхаузен по поставкам графита, на Одиннадцатой Западной. Третий этаж, угловой офис. Здание Броуорд. Я секретарша мистера Олдена, вице–президента. Я имею в виду, он был вице–президентом. Она помолчала, пытаясь вспомнить.
– У мистера Олдена болела голова. Он попросил меня сходить через улицу в аптеку и купить ему бутылочку экседрина. Я помню… Я стояла на углу Одиннадцатой и Пятой в ожидании светофора. Парень приятной наружности спросил меня, не знаю ли я, где есть саши–ресторанчик, я сказала, что не знаю. Светофор переключился, и все стали переходить улицу. Но мне хотелось продолжить разговор с парнем, потому что он, по правде говоря, был остроумным и… Я ведь вправду не многих встречала парней, с кем бы хотелось погулять. Мы уже наполовину перешли, он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: “Меня зовут Кейт. А вас?”
Бет грустно улыбнулась и покачала головой.
– Мне так и не пришлось ему ответить. Мне запомнился громкий ревущий звук. Потом… Мне кажется, кто–то схватил меня за руку и сказал, что надо убегать. Я побежала. Я бежала, как никогда, и слышала, как кричат люди, и, наверное, я тоже кричала. Все, что я запомнила, было то, как кто–то сказал: “Она еще жива”. Я обезумела. Конечно, я еще жива! Почему бы мне еще не жить? Я открыла глаза, надо мной склонились мистер Каплан и Джек.
Взгляд Бет был направлен на Сестру.
– Мы… мы не единственные, кто выжил после этого, а? Я имею в виду… не только же мы, а?
– Сомневаюсь. Те, кому это удалось, вероятно, ушли на запад, или на север, или на юг,– сказала Сестра. – Наверняка им точно не было причины идти на восток.
– Боже мой! – резко выдохнула Бет. – Моя мама и папа. Моя маленькая сестра. Они живут в Питтсбурге. Как вы думаете… Питтсбург похож на то, что здесь, а? Я имею в виду, Питтсбург может быть в порядке, правда?
Она украдкой оскалилась в улыбке, но глаза были дикими.
– Что там было бомбить в Питтсбурге, правда?
– Правда,– согласилась она и сосредоточилась на открывании банки с анчоусами маленьким ключом. Она понимала, что соленость анчоусов может вызвать жажду, но еда есть еда.
– Кто–нибудь хочет?
Она подцепила пальцем кусочек филе и положила его в рот, вкус рыбы чуть не обжег ей язык, но она проглотила ее, рассудив, что в рыбе есть то ли йод, то ли что–то еще полезное. Арти и Бет взяли по рыбке, а латиноамериканка отвернулась.
Они доели хлеб. Сестра положила оставшиеся ломтики ветчины обратно в сумку, потом вылила масло из баночки из–под анчоусов на землю, а баночку тоже положила в сумку. Ветчина и рыба могли поддержать их еще пару дней, если быть экономными. Что необходимо было сделать завтра, так это найти питье.
Они тесно сидели у костра, а за стенами выл ветер. Случайный порыв время от времени залетал внутрь здания и взметал пепел, перед тем, как утихнуть. Слышно было только завывание ветра да потрескивание костра, и Сестра загляделась на успокаивающее пламя.
– Сестра?
Она посмотрела в сторону Арти.
– Вы не будете… не будете против… Вы позволите мне подержать его? с надеждой спросил он.
Она поняла, что он имеет в виду. Ни она, ни он не рассматривали его больше с тех пор, с того дня на развалинах магазина стекла Штубена. Сестра залезла в сумку, раздвинула вещи и коснулась рукой предмета, завернутого в мятую полосатую рубашку. Она вынула и развернула все еще мокрую рубашку.
В тот же момент стеклянное кольцо с пятью колосьями на ободке и драгоценными камнями внутри засверкало, затмевая свет костра. Оно сияло как огненный шар, наверно даже ярче, чем раньше. Оно билось в такт сердца, как будто жизненная энергия питала его, и нити из золота, платины и серебра казались бурлящими от света.
– О,– выдохнула Бет. Свет камней отражался в ее глазах. – О… что это? Я никогда… Я никогда не видела такого… за всю жизнь.
– Его нашла Сестра,– ответил Арти, голос его звучал с почтением, глаза были прикованы к стеклянному кольцу. Он недоверчиво протянул к нему обе руки. – Можно… пожалуйста?
Сестра дала ему кольцо. Когда Арти взял его, пульсация камней изменилась в скорости и ритме, сливаясь с биением сердца Арти. Он с изумлением покачал головой, в глазах его были все цвета радуги.
– Когда я держу его, мне становится хорошо,– сказал он. – Оно дает мне ощущение… будто красота в мире еще не умерла.
Он пальцами провел по колосьям и указательным пальцем обвел изумруд размером с большое зернышко миндаля.
– Такой зеленый,– прошептал он. – Такой зеленый…
Ему почудился чистый свежий аромат соснового леса. Он держал в руках бутерброд–пастрами на ржаной лепешке, политой жгучей горчицей со специями. Как раз такой, какой он любил. Изумленный, он посмотрел вверх и увидел вокруг себя видение зеленого леса и изумрудных лугов. Рядом с ним был лед, в котором стояла бутылка вина, и бумажный стакан, полный вина, стоял возле руки. Плетеная корзинка для пикника перед ним была открыта, и она была полна еды. Я во сне, подумал он. Боже мой, я сплю с открытыми глазами.
Но тут он увидел свои руки в волдырях и ожогах. На нем все еще была красная пижама и меховое манто. На ногах все еще были крепкие черные тапочки с крылышками. Но боли он не ощущал, и солнце было ярким и теплым, шелковистый бриз ерошил сосновый лес. Он услышал, как хлопнула дверь автомобиля. В тридцати футах от него стоял красный “Тандерберд”. Высокая улыбающаяся молодая женщина с кудрявыми каштановыми волосами шла ему навстречу, транзистор на ее плече наигрывал “Дым щиплет твои глаза”.
– Лучшего дня и не придумаешь, не правда ли? – сказала молодая женщина, перевешивая радио на другой бок.
– О… да,– ответил Арти, оглушенный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Мистер? – голос Свон был слабый и горестный. – Я думаю, моя мама ушла домой.
Она вздохнула и стала плакать и стонать одновременно.
Джош обнял ее, и она прильнула к его шее и заплакала навзрыд. Он чувствовал, как бьется ее сердечко, и ему хотелось закричать от злобы, и если бы кто–нибудь из тех горделивых дураков, которые нажимали кнопки, был где–нибудь поблизости, он бы свернул им шеи, как спички. Мысли о тех многих миллионах, может быть лежащих мертвыми, терзали сознание Джоша, также как мысли о том, какой величины вселенная, о том, сколько миллиардов звезд мерцают в небесах.
Но сейчас у него на руках была маленькая плачущая девочка, и ей никогда уже не увидеть мир, таким, каким он был. Что бы ни случилось, она навсегда будет мечена этим моментом, и Джош знал, что он тоже. Потому что одно дело знать, что там наружи могут быть миллионы безликих мертвых, и совсем другое знать, что женщина, которая дышала и говорила, и чье имя было Дарлин, лежит мертвая на земле меньше чем в десяти футах от тебя.
И он должен похоронить ее в этой земле. С помощью сломанной лопаты и топора выкопать, стоя на коленях, могилу. Похоронить ее поглубже, чтобы микробы во тьме не выкарабкались.
Он чувствовал на своем плече слезы девочки, и когда он хотел погладить ее по волосам, пальцы его нащупали волдыри и щетинку вместо волос.
И он помолился Богу о том, что если им суждено умереть, то чтобы ребенок умер раньше него, чтобы ей не оставаться одной с мертвыми.
Свон выплакалась, она в последний раз всхлипнула и обессилено привалилась к плечу Джоша.
– Свон? – сказал он. – Я хочу, чтобы ты какое–то время посидела тут и не двигалась. Послушайся меня, а?
Она не отвечала. Наконец кивнула. Джош посадил ее рядом, взял лопату и топор. Он решил выкопать яму как можно дальше от угла, где лежала Свон, и стал отбрасывать солому, битое стекло и расщепленное дерево. Правой рукой он нащупал что–то железное, зарытое в рыхлой земле, и сначала подумал, что это одна их банок, которую нужно сложить с другими.
Но это было нечто другое, узкий длинный цилиндр. Он взял его обоими руками и пальцами прошелся по нему.
Нет, это не банка, подумал он. Нет, не банка. Боже мой, о, Иисусе!
Это был фонарик и, судя по весу, в нем были батарейки. Большим пальцем нашел кнопку. Но не решался нажать ее, потом закрыл глаза и прошептал:
– Пожалуйста, пожалуйста. Пусть он еще работает. Пожалуйста.
Он сделал глубокий вздох и нажал кнопку.
Ничего не изменилось, ощущение света на его закрытых веках не появилось.
Джош открыл глаза и посмотрел в темноте. Фонарик был бесполезным.
На мгновение ему захотелось смеяться, но потом лицо его исказилось от злости и он крикнул:
– Чтоб тебя черт побрал!
Он уже отвел руку назад, чтобы разбить фонарь на куски об стену.
Но в ту секунду, как Джош был готов швырнуть его, фонарь вдруг мигнул и на его лампочке появился слабый желтый огонек, однако Джошу он показался ярчайшим, самым чудесным светом. Он чуть не ослепил его, но затем мигнул и снова погас.
Он яростно затряс его, свет играл в игрушки, вспыхивая и погасая снова и снова. Тогда Джош просунул два пальца под треснувшую пластмассовую линзу к крошечной лампочке. Осторожно, дрожащими пальцами, он слегка повернул лампочку по часовой стрелке. На этот раз свет остался: смутный, мерцающий, но все–таки свет.
Джош опустил голову и заплакал.
Глава 22. Лето закончилось
Ночь застала их на Коммунипо Авеню на развалинах Джерси–Сити, прямо к востоку от Ньюаркского залива. Они нашли костер из обломков, горевший внутри здания без крыши, и Сестра решила, что в этом месте они сделают привал. Стены здания защищали от холодного ветра, и тут было много горючего материала, чтобы поддерживать костер до утра; они сгрудились вокруг костра, потому что уже в шести футах от него было как в морозильнике.
Бет Фелпс протянула руки к огню.
– Боже, как холодно! Почему так холодно? Ведь еще июль!
– Я не ученый,– отважился Арти, сидевший между ней и латиноамериканкой, но я думаю, что взрывы подняли столько пыли и мусора в воздух, что из–за этого с атмосферой что–то произошло – искривление солнечных лучей или что–то в этом роде.
– Я никогда… никогда раньше так не мерзла! – Зубы у нее стучали. – Я просто не могу согреться!
– Лето закончилось,– сказала Сестра, роясь в своей сумке. – Думаю, что лета теперь не будет.
Она вытащила ломтики ветчины, намокшие остатки хлеба и две банки анчоусов. В ее сумке, заметно пострадавшей от воды, были еще и другие вещи, найденные сегодня: маленькая алюминиевая кастрюля с пластмассовыми ручками, маленький нож с заржавленным лезвием, банка растворимого кофе и одна толстая садовая перчатка без двух отгоревших пальцев. На дне лежало стеклянное кольцо, которое Сестра не вынимала, не трогала с того момента, как они выбрались из туннеля. Она берегла это сокровище, чтобы рассматривать его и касаться, на будущее, как самый сладкий кусок, оставляемый напоследок.
Никто из них не заговаривал о Голландском туннеле. Он казался будто бы таинственным кошмаром, чем–то, что им хотелось забыть. Но теперь Сестра чувствовала себя сильнее. Они прошли через туннель. Они могли теперь пройти через подобное и в другую ночь, и в другой день.
– Берите хлеб,– сказала она им. – Вот. Не налегайте на ветчину.
Она жевала намокший кусок хлеба и наблюдала, как ест латиноамериканка.
– У тебя есть имя? – спросила Сестра.
Латиноамериканка смотрела на нее без интереса.
– Имя.
Сестра сделала в воздухе, как будто писала.
– Как тебя зовут?
Латиноамериканка была занята тем, что рвала ломтик ветчины на маленькие, на один глоток, кусочки.
– Может, она тронутая? – сказал Арти. – Понимаете, может, потеря ребенка сделала ее тронутой? Как вы думаете, такое может быть?
– Может,– согласилась Сестра и проглотила хлеб, отдававший на вкус пеплом.
– Думаю, что она пуэрториканка,– гадала Бет. – Я собиралась заняться изучением испанского в колледже, но потом занялась музыкой.
– А что ты… – Арти запнулся.
Он слабо улыбнулся и затем улыбка пропала.
– Чем вы зарабатывали на жизнь, Бет?
– Я была секретаршей в компании Хольмхаузен по поставкам графита, на Одиннадцатой Западной. Третий этаж, угловой офис. Здание Броуорд. Я секретарша мистера Олдена, вице–президента. Я имею в виду, он был вице–президентом. Она помолчала, пытаясь вспомнить.
– У мистера Олдена болела голова. Он попросил меня сходить через улицу в аптеку и купить ему бутылочку экседрина. Я помню… Я стояла на углу Одиннадцатой и Пятой в ожидании светофора. Парень приятной наружности спросил меня, не знаю ли я, где есть саши–ресторанчик, я сказала, что не знаю. Светофор переключился, и все стали переходить улицу. Но мне хотелось продолжить разговор с парнем, потому что он, по правде говоря, был остроумным и… Я ведь вправду не многих встречала парней, с кем бы хотелось погулять. Мы уже наполовину перешли, он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: “Меня зовут Кейт. А вас?”
Бет грустно улыбнулась и покачала головой.
– Мне так и не пришлось ему ответить. Мне запомнился громкий ревущий звук. Потом… Мне кажется, кто–то схватил меня за руку и сказал, что надо убегать. Я побежала. Я бежала, как никогда, и слышала, как кричат люди, и, наверное, я тоже кричала. Все, что я запомнила, было то, как кто–то сказал: “Она еще жива”. Я обезумела. Конечно, я еще жива! Почему бы мне еще не жить? Я открыла глаза, надо мной склонились мистер Каплан и Джек.
Взгляд Бет был направлен на Сестру.
– Мы… мы не единственные, кто выжил после этого, а? Я имею в виду… не только же мы, а?
– Сомневаюсь. Те, кому это удалось, вероятно, ушли на запад, или на север, или на юг,– сказала Сестра. – Наверняка им точно не было причины идти на восток.
– Боже мой! – резко выдохнула Бет. – Моя мама и папа. Моя маленькая сестра. Они живут в Питтсбурге. Как вы думаете… Питтсбург похож на то, что здесь, а? Я имею в виду, Питтсбург может быть в порядке, правда?
Она украдкой оскалилась в улыбке, но глаза были дикими.
– Что там было бомбить в Питтсбурге, правда?
– Правда,– согласилась она и сосредоточилась на открывании банки с анчоусами маленьким ключом. Она понимала, что соленость анчоусов может вызвать жажду, но еда есть еда.
– Кто–нибудь хочет?
Она подцепила пальцем кусочек филе и положила его в рот, вкус рыбы чуть не обжег ей язык, но она проглотила ее, рассудив, что в рыбе есть то ли йод, то ли что–то еще полезное. Арти и Бет взяли по рыбке, а латиноамериканка отвернулась.
Они доели хлеб. Сестра положила оставшиеся ломтики ветчины обратно в сумку, потом вылила масло из баночки из–под анчоусов на землю, а баночку тоже положила в сумку. Ветчина и рыба могли поддержать их еще пару дней, если быть экономными. Что необходимо было сделать завтра, так это найти питье.
Они тесно сидели у костра, а за стенами выл ветер. Случайный порыв время от времени залетал внутрь здания и взметал пепел, перед тем, как утихнуть. Слышно было только завывание ветра да потрескивание костра, и Сестра загляделась на успокаивающее пламя.
– Сестра?
Она посмотрела в сторону Арти.
– Вы не будете… не будете против… Вы позволите мне подержать его? с надеждой спросил он.
Она поняла, что он имеет в виду. Ни она, ни он не рассматривали его больше с тех пор, с того дня на развалинах магазина стекла Штубена. Сестра залезла в сумку, раздвинула вещи и коснулась рукой предмета, завернутого в мятую полосатую рубашку. Она вынула и развернула все еще мокрую рубашку.
В тот же момент стеклянное кольцо с пятью колосьями на ободке и драгоценными камнями внутри засверкало, затмевая свет костра. Оно сияло как огненный шар, наверно даже ярче, чем раньше. Оно билось в такт сердца, как будто жизненная энергия питала его, и нити из золота, платины и серебра казались бурлящими от света.
– О,– выдохнула Бет. Свет камней отражался в ее глазах. – О… что это? Я никогда… Я никогда не видела такого… за всю жизнь.
– Его нашла Сестра,– ответил Арти, голос его звучал с почтением, глаза были прикованы к стеклянному кольцу. Он недоверчиво протянул к нему обе руки. – Можно… пожалуйста?
Сестра дала ему кольцо. Когда Арти взял его, пульсация камней изменилась в скорости и ритме, сливаясь с биением сердца Арти. Он с изумлением покачал головой, в глазах его были все цвета радуги.
– Когда я держу его, мне становится хорошо,– сказал он. – Оно дает мне ощущение… будто красота в мире еще не умерла.
Он пальцами провел по колосьям и указательным пальцем обвел изумруд размером с большое зернышко миндаля.
– Такой зеленый,– прошептал он. – Такой зеленый…
Ему почудился чистый свежий аромат соснового леса. Он держал в руках бутерброд–пастрами на ржаной лепешке, политой жгучей горчицей со специями. Как раз такой, какой он любил. Изумленный, он посмотрел вверх и увидел вокруг себя видение зеленого леса и изумрудных лугов. Рядом с ним был лед, в котором стояла бутылка вина, и бумажный стакан, полный вина, стоял возле руки. Плетеная корзинка для пикника перед ним была открыта, и она была полна еды. Я во сне, подумал он. Боже мой, я сплю с открытыми глазами.
Но тут он увидел свои руки в волдырях и ожогах. На нем все еще была красная пижама и меховое манто. На ногах все еще были крепкие черные тапочки с крылышками. Но боли он не ощущал, и солнце было ярким и теплым, шелковистый бриз ерошил сосновый лес. Он услышал, как хлопнула дверь автомобиля. В тридцати футах от него стоял красный “Тандерберд”. Высокая улыбающаяся молодая женщина с кудрявыми каштановыми волосами шла ему навстречу, транзистор на ее плече наигрывал “Дым щиплет твои глаза”.
– Лучшего дня и не придумаешь, не правда ли? – сказала молодая женщина, перевешивая радио на другой бок.
– О… да,– ответил Арти, оглушенный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74