У того сразу стало обреченным лицо. Ему будто бы только что сказали, что он всю жизнь занимался не своим делом.
-- Прекратите ругню! -- опять подобрал начальственные вожжи
Санька. -- Им только того и хочется, чтоб мы перегрызлись!
-- Кому -- им? -- в затылок спросил Андрей.
-- Бандитам, -- ответил Санька Эразму.
Тот все так же стоял, плетями опустив руки, и вязаная шапочка на его голове смотрелась шапкой волос, выкрашенных в орнамент для конкурса причесок.
-- Все. Я сваливаю из этого дурдома, -- тихо произнес он, повернулся и прошлепал в дом.
Его лопатки торчали обрубками крыльев. Но только черных крыльев.
-- Андрей, зачем ты вытащил гитары под навес? -- обернулся к барабанщику Санька.
-- Так репетиция же... Сразу после завтрака. Я подумал, все равно вытаскивать надо...
-- А где гитары лежали?
-- Вон в той комнатке, -- кивнул Андрей на подслеповатое оконце. -- И синтезатор там, и тряпки...
-- А ударная установка?
-- В сарае. В комнатке для нее места не было. Только тарелки влезли.
-- Он их хоть не погнул?
-- Не-ет.
-- Значит, ты вытащил гитары прямо в чехлах? -- пытался понять тактику вредителя Санька.
-- Да, в чехлах. Сложил на лавочке.
-- А свои барабаны?
-- Я их вытащил первыми.
-- Синтезатор, значит, ты еще не успел выволочь?
-- Ну да. Только собрался, ну, после объявления команды "Подъем!" Вот... А этот... Эразм сразу полез к своему "Гибсону". Открыл футляр и...
-- А клавиш на полу нет?
-- Не-ет, -- грустно ответил за Андрея Виталий. -- С собой, видно, сволочь, унес. Клиптоман гребаный!
-- Пошли к хозяйке! -- предложил Санька.
Уже знакомый звук галош-вездеходов опередил его желание. Под навес выплыла хозяйка дома. Ее лицо лучилось любовью и радушием. К такому лицу полагался поднос с хлебом-солью.
-- Приглашаю на завтрак, товарищи! -- бодро объявила она. -- Яичница готова! Помидоры -- мои! Вы еще не пробовали мои помидоры? У меня во всем Перевальном завсегда самые первые появляются!
-- Спасибо, -- сглотнул голодную слюну Санька. -- У нас к вам один вопрос: вы ночью ничего подозрительного не слышали?
-- Нет. Я так за день набегаюсь, что сплю без просыпу.
-- Значит, ничего?
-- А что стряслось? -- только теперь заметила тетка, что ее яичница с помидорами не вызвала ожидаемой радости. -- Опять свету нету?
-- Понимаете, как бы это попроще сказать... Короче, в эту комнату в доме через окно кто-то залез. Скорее всего, ночью. Сломал наши гитары. Синтезатор тоже. Почти сломал. Кто из ваших поселковых мог это сделать?
-- Ой, ужас какой! -- всплеснув пухлыми ручками, обессилено села она на скамейку. -- В мой дом залезли! Да за всю жизнь ни одного разу...
-- Что, у вас бандюг в Перевальном нету? -- басом протрубил Андрей.
Даже в тени на его отполированной лысине выступил пот.
-- Шантрапы полно, -- уверенно сообщила тетка. -- Но чтоб совсем бандитов... Нет, таких нету. Пьяниц больше всего.
-- Залезть мог и из шантрапы, -- посмотрел вглубь двора Санька. -Скажите, вот если бы вы решили сами свой дом ограбить, где бы вы забор перелезли?
-- Да зачем же мне себя-то?!
Лицо тетки из округлого стало вытянутым. Еще один такой вопрос -- и на земле не будет более худой и длинной физиономии.
-- Да я в жизни ни у кого... А у себя...
-- Я к примеру, -- нервно дернул головой Санька. -- Ну ладно! Скажем так, где удобнее всего пробраться во двор?
-- Да я в жизни... Вон там, -- проткнула она толстым пальцем воздух в сторону огорода. -- Возле туалета нету кустов малины. Перелез -- и по тропинке сюды...
-- Пошли, -- позвал за собой Андрея Санька.
-- Без толку, -- посомневался тот. -- Часа три-четыре прошло, как он свалил...
-- Пошли.
Подавая пример, он двинулся по дорожке, выложенной смесью цемента и прибрежной гальки. Цемента было гораздо меньше, чем гальки, и она, чувствуя свое преимущество, а, скорее, просто не чувствуя скрепляющей силы цемента, шевелилась под подошвами, будто шли они не по дорожке, а по берегу моря.
На земле вдоль дорожки ни слева, ни справа не появилось ничего, что могло бы остановить взгляд. Сухие округлые дырочки от ходов медведки, присыпанные пылью травинки, пара колышков, так и не пригодившихся для помидорных кустов, узкие черные языки -- следы ночной поливки.
-- Вот и сортир, -- пробурчал Андрей. -- Сам видишь -- на песке следов нет.
-- Тогда все ясно, -- задумчиво ответил Санька.
-- Что ясно?
-- Потом скажу.
-- А-а, ну да! Ты же на сыскаря учился! Может, ты словесный портрет злодея по обрывкам струн составишь?
Санька резко обернулся. В его глазах было столько уверенности и воли, что Андрей опять ощутил себя не менеджером группы, а распоследним из музыкантишек.
-- Вчера Буйноса чуть не убили, -- сказал Санька.
-- Как это?
-- Покушение с поджогом.
-- И что? Не погиб?
-- Я же сказал: чуть!
Вчера вечером всех оставшихся сил Саньке хватило лишь на стакан молока. Разговаривать ни с кем, даже с Андреем он не стал, и в том, что он только теперь решил поделиться новостями, тоже сквозил элемент начальственности.
-- Значит, та гарь, что была у тебя на шее... -- начал Андрей.
-- Да, все оттуда, от Буйноса. Кто-то бросил в его кабинет бутылку с зажигательной смесью...
-- Как в войну! -- восхитился Андрей.
-- В каком смысле?
-- Мне батя рассказывал, что в войну, а он совсем молоденький был, вместо гранат бутылки с зажигательной смесью давали. Называлось "Коктейль Молотова". А почему Молотова, а не Ворошилова или там Буденного -- не ясно.
-- Коктейль, значит...
Обломанная ветка малины в дальнем углу огорода приманила санькин взгляд.
-- А того, кто бросал, не поймали? -- на всякий случай спросил Андрей.
-- А как ты думаешь?
-- Понятно.
-- Постой здесь, -- попросив барабанщика, двинулся вдоль кустов малины Санька.
Шипы больно, по-кошачьи царапали кожу на руках, но он упрямо шел, не замечая злого малинника. И шипы перестали драться. Упрямство часто побеждает.
Почерневшая от ночного полива земля вокруг помидорных кустов длинными языками тянулась и к малиннику. Переступая грязные полосы, Санька с трудом добрался до угла огорода и уже хотел шагнуть по пояс в малинник, но кроссовка повисла в воздухе. Точно перед нею в размякшей земле виднелся отпечаток куска подошвы. Судя по обилию геометрических фигур -- кроссовки. Со следующим шагом той же ногой чужак не попал в грязь. Пыль плотно впечаталась в его влажную подошву, оставив уже еле уловимый отпечаток.
Двинувшись по направлению шагов, Санька выбрел к курятнику, обогнул его, пересек двор и с радостью обнаружил под окном комнатки еле заметное черное пятнышко.
-- В каком часу вы поливали помидоры? -- обернулся Санька к тетке, сидящей с окаменевшей спиной все на той же скамейке.
-- С двенадцати до часу, значится... Только вы не говорите никому.
-- А что будет? В ссылку отправят?
-- Ну это... Штрафануть же могут. За чужую воду.
-- Глупости все это. Нет сейчас такого закона.
-- Да конечно!.. Колонка ж от железнодорожной станции. Они за воду платют, а не мы. Если прознают...
-- А думаете, не знают?
Хозяйка проглотила вопрос, не в силах его переварить. Еще со времен Хрущева, когда железнодорожники поставили эту колонку для своих сотрудников, живших на улице, все приноровились поливать огороды по ночам. Ну, во-первых, потому, что днем нельзя -- листья тех же помидоров погорят, а, во-вторых, ночной полив был своего рода воровством, а воровство чаще всего утаивается.
-- Легли вы, значит, в час ночи? -- не унимался Санька.
-- Во втором часу.
-- И ничего подозрительного не видели и не слышали?
-- Так я уж говорила, что ничего. Токо это...
-- Что? -- напрягся Санька.
-- Где-то под утро куры заметушились. Темень еще была. Я еще подумала, петух кукареть подсобрался да передумал. А минут через десять он и вправду заорал. Первую зарю, значит.
-- Ну что? -- вернулся к дому Андрей. -- Нашел чего-нибудь?
-- Нашел -- едва ушел, -- мрачно пошутил Виталий.
Он сидел на другой скамье, у окна, обняв за плечи поникшего Игорька, у которого на коленях лежала изувеченная гитара. Глядя на них, можно было заплакать. Гитара лежала, как зарезанный ребенок.
-- Все, мышьяковцы, не поминайте лихом! -- вырос на пороге дома Эразм.
С черным гитарным футляром за спиной он смахивал на охотника, собравшегося на сафари в Кению. Наверное, потому, что часть футляра, внутри которого находился гриф, смотрелась ружейным чехлом, а на вязанной шапочке был типично африканский узор. Черные кругляшки очков тоже навевали что-то жаркое, экваториальное. Ничего, кроме футляра, у него не было. Каким приехал, таким и уезжал.
-- Это не по-честному, -- зло сказал Андрей. -- Ты обещал мне, что выручишь группу.
-- Я -- профессионал. И пашу за деньги. А если каждый день сплошные убытки, да еще и чуть не сделали наркоманом, то ничего, кроме "Гуд бай", я вам сказать не могу.
-- Аппаратура есть в доме культуры, -- вяло посопротивлялся Андрей.
-- У них нет "Гибсона". Да и не в "Гибсоне" дело. Я лучше в Питер поеду. Меня в один кабак звали играть. Там тоже бандитов хватает, но они хоть не такое зверье, как местные...
-- Может, все-таки останешься, -- почти умоляя, бросил ему в спину Андрей.
-- До новых встреч в эфире, -- не оборачиваясь, ответил Эразм и с замаха, одним ударом ноги распахнул калитку.
-- Ой! -- вскрикнул кто-то за нею женским голоском.
-- Бонжур, мадам! -- зло поздоровался с обладательницей голоска Эразм. -- Желаю вам счастливо дожить до старости в славном тауне Перевальном!
Когда черная майка со все такими же торчащими лопатками-крыльями уплыла вправо, в проулок, Санька увидел покрасневшую Нину. Ее появление вряд ли могло означать что-то хорошее, но плохого уже было так много за эти дни, что он, не став ничего предугадывать, пошел к ней навстречу.
-- Здравствуй, Ниночка! -- протянул он руку.
-- Чего он у вас такой? -- не смывая красноту с лица, поинтересовалась она.
Ее "прикид" был стандартно суров и аскетичен: серая юбка, серый пиджак, черные туфли на немодном каблуке и черная, без малейшей металлической заклепки-украшения, сумочка на левом плече.
-- Это наши дела, -- ушел от ответа Санька.
-- Здравствуйте, -- со всеми сразу поздоровалась Нина и ощутила, как кисло и противно стало во рту.
Ей вроде бы ответили, но как-то вяло. Андрей уже хотел закатить скандал. Все-таки Нина была не только членом оргкомитета конкурса, но и жительницей Перевального, а, значит, как бы вдвойне считалась виноватой во всех их бедах и особенно в той, что стряслась с аппаратурой.
-- Тебя можно на минуту? -- тихо спросила она Саньку.
-- Конечно.
-- Тогда это... Ну, на улицу выйдем...
-- Так мы и так вроде на улице.
-- Я имею в виду туда, -- кивнула она на калитку.
-- Пошли.
Он первым двинулся к избитой Эразмом некрашеной калитке, подержал ее, пока проходила Нина, последовал за ней, и вот так молча они добрели до угла двора, точно до сломаной ветки малины. Нина остановилась возле нее, взялась рукой за забор, будто могла упасть от слов, которые требовалось произнести, помолчала, но все-таки решила:
-- Владимир Захарыч в реанимации. Большой процент кожи подвергся ожогу.
Санька молчал, глядя на пальчики, подрагивающие в такт словам на срезе серой некрашеной доски. В печали Нина выглядела еще строже, чем до этого. Хотелось сделать что-нибудь такое, чтоб она похвалила его. Такое Санька испытывал только в школе милиции перед начальником курса, сухим болезненным подполковником. Когда он встречал его, Саньке всегда казалось, что это именно он виноват в в многочисленных болезнях начальника, и он говорил какую-нибудь глупость, за которую начальник почему-то всегда благодарил его.
-- Он просил, чтобы ты приехал к нему в палату. -- Снова немножко повздрагивали пальчики Нины.
Алый лак на ногтиках смотрелся поздними ягодами, свесившимися с
поломанной ветки малины над забором. Их хотелось съесть.
-- Ты же сама сказала -- реанимация. Разве меня пустят?
-- Слово Владимира Захарыча -- закон, -- грустно ответила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66